шли моряки. Валентин Петрович не захотел даже рассматривать все это. Сам же я, в спокойной обстановке изучив те немногие детали, которые обнаружил на стенде, убедился: это ни в коем случае не генератор Вологдина. То, что стоит у меня в сарае, лишь подделка.
– Как я понял, Вологдин об этом не знает?
– Пока не знает.
– Кто еще знает о подмене?
– Никто, кроме меня. Теперь, само собой, и вас. Но если подозревать меня, то с моей стороны по меньшей мере глупо обо всем этом рассказывать.
– Но есть еще Глебов.
– Глебов никогда не стал бы этим заниматься, он все-таки выше этого. Но даже если допустить такую невероятную вещь – Николай Николаевич, как я уже говорил, крайне слабо разбирается в конструкции радиогенератора. И уж совершенно точно он не знал, что генератор и двигатель совмещены.
– Тогда кто же совершил подмену?
– Неразрешимая загадка. Решить ее я не могу.
Пластов откланялся, уже от дверей квартиры спросил:
– Кстати, Василий Васильевич, какой фирме может принадлежать эмблема – трезубец на фоне шестерни?
– Понятия не имею. Но можно посмотреть в конторе – там есть все каталоги. Или спросить Гервера, он наизусть знает все эмблемы.
– Похоже, фирма с этой эмблемой недавно приобрела пустырь рядом с вашим заводом.
– Вряд ли такое возможно. Мы пытались как-то оформить купчую, нам было отказано.
– И тем не менее какая-то фирма этот участок земли приобрела. Перед самым пожаром, причем сделка была оформлена скрытно.
– Действительно, непонятно. Впрочем, наверное, вы в этом разбираетесь лучше…
– Василий Васильевич, кроме нас, никто не должен об этом знать. Это очень важно для меня как для адвоката. Условились?
– Хорошо, раз никто не узнал, никто и не узнает. Насчет же эмблемы – сегодня постараюсь выяснить, что это, и сообщу вам.
Простившись с Субботиным, Пластов поехал домой. Хржанович, пришедший точно к обеду, принес новость: денежный перевод на имя Ермиловой был отправлен шестого июля с Василеостровского почтового отделения. Таким образом, история с исчезновением Ермилова становилась еще запутанней.
К вечеру позвонил Субботин: эмблема принадлежит немецкой промышленной фирме «Шуккерт и Ко» с отделениями в Берлине и Данциге. Об этом ему сообщил Гервер; Гервер же сказал, что месяц назад эта фирма открыла в Петербурге, на Невском, 42, свое представительство.
15
Сойдя на Моховой и отпустив извозчика, Пластов пошел к подъезду, вдруг услышал шепот:
– Арсений Дмитриевич. Арсений Дмитриевич, осторожней. Тсс. Тише!
Повернулся – Хржанович; смотрит, высунувшись из арки. Вот махнул рукой: сюда!
– Что случилось? Вадим?
Хржанович втащил его в подворотню, зашептал:
– Не входите в подъезд, они могут быть там.
– Кто – они?
– Не знаю. Их двое, они уехали. Но вдруг у них сообщник?
– Какой сообщник?
– Они подъехали на автомобиле. Черный «фордзон».
– Ну и что? Спрашивали меня?
– Нет, но я вошел в подъезд, услышал, как один сказал: «Может, подождем?», второй ответил: «Ничего, от нас все равно не уйдет». Я подумал, что это о вас.
– Что дальше?
– Я сделал вид, что поднимаюсь. Они прошли вниз. Одни из простых, коренастый, второй похож на такого петербургского гуляку.
– Гуляку?
– Да, в спортивном пиджаке и котелке. Высокий, лет тридцати. Вышли, я остановился и услышал, как отъехал автомобиль.
– Почему ты решил, что кто-то остался наверху? Они говорили об этом?
– Давайте на всякий случай походим? Рядом, по Моховой?
– Зачем?
– Пожалуйста. На всякий случай.
– Глупо. Впрочем, если хочешь – изволь.
Они двинулись по Моховой. Пластов подумал: кажется, «гуляка» похож на того, кто следил за ним на Съезженской. Поймал себя на мысли: сейчас его больше волнуют не эти двое, а то, с какой редакцией связан Коршакеев. Шел одиннадцатый час, прохожих было довольно много, идущий рядом Хржанович хмыкнул:
– У вас нет пистолета?
– Нет, он мне и не нужен.
– Но разрешение, как у адвоката? Слушайте – купите пистолет. Рано или поздно эти двое до вас доберутся… Это были явные бандиты.
– Во-первых, у меня нет разрешения, оно кончилось четыре года назад. Во-вторых, зачем мне пистолет?
– Как зачем? – Хржанович хлопнул себя по коленям. – Купите без разрешения! Обязательно, Арсений Дмитриевич! Это бандиты!
– Чтобы испортить все дело? Меня отдадут под суд, только и всего.
– Но они же вас прикончат! Разве вы не видите? – Хржанович остановился.
Пластов мягко взял его под руку:
– Вадим, ты же сам предложил пройтись. Так пойдем. – Двинулись дальше. – Тебе не кажется, если они хотели бы меня убить, они давно бы уже это сделали? Причем не помог бы никакой пистолет.
– Но ведь вы сами рассказывали – на пустыре? Ведь то, что было, явное покушение на убийство?
– Там было совсем другое. Уверен, те двое меня не ждали, здесь же… Согласись, вряд ли убийцы будут приезжать на черном «фордзоне» у всех на виду?
– Почему бы и нет?
– Потому что лучше сделать это втихую. Скорее кто-то просто хочет меня запугать.
– Возможно. Арсений Дмитриевич, не ругайте меня, а? Я хотел как лучше.
– Ты о чем?
– Представляете, от нечего делать зашел сегодня в торговое представительство фирмы «Шуккерт». На Невском, сорок два.
– Зачем?
– Не удержался, хотел посмотреть, что это такое. Сказал, ищу работу, предложил услуги. Секретарша явно из Петербурга, торговый агент скорее немец, хотя по-русски говорит чисто. Они меня довольно быстро выпроводили. Мест нет и не предвидится даже в отдаленном будущем.
– Естественно, ты там был совершенно лишним. Ч-черт.
– Вы о чем?
– Проверить бы их банковские счета. Все бы отдал за это.
– Я бы рад – меня просто не пустят в банк.
– К сожалению. Впрочем, попади ты туда, толку все равно будет мало. Не хочешь проделать один эксперимент? Зайди завтра в три редакции, «Петербургский вестник», «Биржевые новости» и «Новое время».
– Что, просто зайти?
– Загляни в отдел фельетонов… Нет, лучше в секретариат, и скажи фразу: «Я от Коршакеева, он просил передать, что материал о Глебове задерживается».
– И все? Одну фразу?
– Все, если не считать, что после этого ты должен сделать главное – запомнить, что тебе скажут в каждой редакции. Все до последнего слова. Не надеешься на память, запиши. И идем домой, уверен, если кто-то и стоял наверху, он давно ушел.
16
В Василеостровском почтовом отделении царило обычное утреннее затишье. За столом в зале не спеша перелистывал подшивку газет старичок в пенсне, юноша в форменном сюртуке, сидящий за конторкой, что-то писал. Войдя в зал, Пластов направился к нему, юноша отложил перо. Адвокат благодушно улыбнулся, протянул листок:
– Милостивый государь, у меня к вам величайшая просьба. Здесь номер и число денежного перевода, вы не могли бы проверить, действительно ли этот перевод был отправлен? Именно этого числа и именно этим номером?
Юноша взял листок, двинулся к конторке, Пластов добавил вслед:
– Фамилия переводящего – Ермилов. – Подойдя к Пластову, юноша показал запись. – Вот. Номер и число те, что указаны в вашей записке. Ермилов. Отправлен денежный перевод на имя Ермиловой. Двадцать рублей. Пятого числа-с.
На улице Пластов еще раз проверил адрес – почтовое отделение располагалось на Шестнадцатой линии. Пройдя немного, перешел мостовую, сел на скамейку и развернул на коленях карту Петербурга. Долго изучал левый верхний угол карты, ту часть, где были подробно обозначены как геометрически выстроенные линии, так и незастроенные места Васильевского острова. Сейчас Пластова не интересовала геометрия, густо заселенная горожанами; он внимательно просматривал вольные линии пустырей, берега и особенно – верхнюю часть, называемую Голодаем. Пустошь, на которой были обозначены два квадратика, адвокат тронул указательным пальцем; помедлив, твердо подчеркнул ногтем название: «Натальинская ферма». Принялся изучать теперь уже всю карту. Изучение это было дотошным, но, сколько Пластов ни всматривался, найти в городской черте еще одно место, которое называлось бы так – «ферма», – ему не удалось. Вздохнув, сложил карту, спрятал в карман. Оглянулся – Шестнадцатая линия, на которой находилось только что проверенное им почтовое отделение, вела прямо к Голодаю. Ферма… Конечно, он должен был понять это раньше. «Ферма», которую, по всей видимости, наняли охранять Ермилова, не имела никакого отношения к сельскому хозяйству.
17
Днем по пустынной части Голодая, носившей название Кашеварки, шел человек. Передвигался он не торопясь, незаметно оглядывая прохожих и изредка останавливаясь. По виду человек был похож на чудака – гуляющего, оказавшегося здесь случайно; зайдя в самый центр пустыря, называющегося почему-то Новым Петербургом, присел у края разлившегося болота, долго рассматривал кувшинки и лилии. Потрогал рукой ряску, взболтал мутную жижу, поднес ладонь к глазам, изучая осевшие на ней зеленые крапинки. Поморщился, достал платок, щурясь на солнце, неторопливо вытер ладонь – и двинулся дальше, к Голодаевскому переулку. Увидев местного жителя с тележкой сена, остановился. Подождал, пока мужичок минует обнесенное забором двухэтажное здание, кивнул:
– Любезный, сам не отсюда?
– А что? Отсюда.
Пластов, сделав вид, что небрежно осматривает окрестности, процедил:
– Хорошо, хорошо… Понимаешь, хотел я тут дачку на лето присмотреть. Не поможешь?
– Дачку? Ну, барин.
– А что?
– Да тут дач-то отродясь никто не снимал. Какие тут дачи-то? – Сплюнул. – Пакость одна, болота, гниль.
– Ну-у, это ты зря. Вот, например, чем не дача?
Мужик оглянулся:
– Которая? Натальинская-то ферма? Да в ней никто не живет.
– Ну и что, что не живет? Забыл, как ты ее называл? Натальинская?
– Натальинская ферма, как еще?
– Ну да, ферма, значит. Она давно здесь, эта ферма?