Раз Ланцетта оказалась здесь, тоже накрепко связанная, как говяжья сосиска, значит, угодила в ту же ловушку, что она сама. Но как отыскала ее след? И как пробралась в дом-ловушку? Холера едва не фыркнула. Вот уж правду говорят, если бы фундаменты домов строили не на извести и сырых яйцах, а на человеческой ненависти, те дома стояли бы вечно — нет в мире более сильного материала.
Наверно, Ланцетта тоже размышляла о чем-то подобном, потому что с ее стороны до Холеры доносилось лишь хриплое дыхание, но даже в нем она отчетливо слышала сухую, с трудом сдерживаемую, злость.
— Эй ты, сука. Можешь ползти?
Холера мгновенно оскалилась, точно кошка, которую погладили против шерсти.
— Как ползла твоя бабка после того, как провела ночь любви на баронской конюшне в компании пяти жеребцов?
В полумраке зубы Ланцетты глухо лязгнули.
— О, извини пожалуйста. Не хотела отрывать тебя от важного дела. Если не ошибаюсь, ты как раз собиралась обоссаться от страха?..
Они опять замолчали. Холера не знала, сколько времени молчание длилось в этот раз. Даже будь она столь богата, как Вариолла и носи в кармане миниатюрные часы, заводимые усердным демоном, здесь, в глухой земляной темнице, время, наверно, идет как-то по-особенному, подчас путая часы с минутами.
Сколько невесомых песчинок должно упасть, прежде чем она услышит сухой перестук костей и в нору протиснется довольно ухмыляющийся живой скелет? Прежде чем она ощутит на своем теле прикосновение его пальцев?
Наступать на собственную гордость чертовски больно. Но если чутье Холеры и было в чем-то безапелляционно уверенно, так это в том, что нет такого существа в Брокке, на которое зазорно было наступить ради спасения собственной шкуры.
— Слушай… — Ланцетта кашлянула, тоже утомленная молчанием, — Я…
— Забудь, — буркнула Холера, испытывая отчаянное желание укусить себя же за палец, — Я так шучу только потому, что у меня выдался херовый денек сегодня. Ах да, ты наверняка об этом знаешь. Ладно, к черту все это. Сейчас, наверно, нам не стоит цапаться, как двум голодным сучкам, верно? Я имею в виду, будет глупо, если мы потратим на это то время, что у нас осталось. Почему ты спросила, могу ли я ползти?
Ланцетта молчала некоторое время. Может, собиралась с мыслями, а может, боролась с собственной злостью. Если так, из этой схватки она вышла победительницей.
— Твои ноги, — кратко отозвалась она, — Они не так сильно опутаны, как мои. Скорее всего, ты сможешь перекатываться и ползти. Если так, ползи в мою сторону.
— Зачем?
Еще одна томительная минута молчания, но в этот раз Холера вслушивалась в тишину так напряженно, как прежде не вслушивалась даже в увертюры «Развратных Аркебуз» с их похотливо стонущими флейтами.
— У меня есть нож, который они не нашли.
Она мгновенно вспомнила изогнутый серый клинок, дрожащий в воздухе и мечтающий отведать ее ухо на вкус. Херовое, сказать по правде, воспоминание, не пробудившее добрых чувств к его хозяйке.
— И где ты сумела его спрятать? — не удержалась Холера, — Уж не в…
— Да, именно там. Между набором для рукоделия, запасными перчатками и коробкой шоколадных конфет. Ты что, думаешь у всех ведьм там ридикюль, как у тебя, рваная ты сука?
Волчья злость, выплеснувшаяся из Ланцетты, на миг подняла температуру в норе до предельно высокой, даже земля чуть не затрещала от жара.
Во имя Вельзевула, подумала Холера, пытаясь удобнее устроить щеку на земляном полу, если бы в Малом Замке каждую мою шутку воспринимали так буквально, ветер давно уже разметал бы мой пепел по закоулкам Брокка, а твари Котейшества догрызали бы в углу косточки. Удивительно, как ведьмы «Вольфсангеля» не растерзали друг друга до сих пор, при таком-то темпераменте…
Однако Ланцетта быстро восстановила в глазах Холеры репутацию своего ковена, взяв ярость под контроль. Когда она заговорила вновь, голос у нее был холодным и спокойным.
— Нет, я прятала его не там. Эти сучьи выблядки почти ничего не понимают о том, как устроена наша жизнь, но то, как устроено наше тело, они уже хорошо изучили.
«Они», мгновенно отметила Холера, ощутив липкий холодок вдоль хребта. Ланцетта сказала не «он» — «они». Значит ли это, что у господина Высохшие Яйца были подельники, маркиз Сухой Хер, мессир Череп-Погремушка и барон Сухостой фон Ябывыебалсвоюмамку? Кто они, такие же старикашки-скелеты, как он сам? Интересно, чем они занимаются, когда встречаются за закрытыми ставнями наглухо заколоченного дома? Уже не свальным ли грехом? В таком случае грохот костей должен заглушать колокола в магистратской ратуше!..
Нет, тут же подумала она, одернув себя. Возможно, они занимаются чем-то еще более мерзким. И так уж вышло, что тебе, бедная крошка, в самом скором времени кажется придется очень хорошо это узнать.
Мысль была дрянная и зловонная, как содержимое ночного горшка, выплеснутое из окна верхнего этажа на голову посреди улицы. Но она, по крайней мере, позволила Холере сдержать язык, беснующийся за сжатыми зубами подобно злобной ядовитой кобре.
— Значит, они не нашли твой нож?
В полумраке усмешка Ланцетты была хорошо различима.
— Они нашли мой нож. Они нашли три моих ножа. Но четвертый как будто остался при мне. Он в правом ботинке. Итак, ты…
— Уже ползу, — заверила ее Холера, перекатываясь на бок, — Ползу изо всех сил.
И была вознаграждена сухим смешком.
— Так, точно провела ночь в компании пяти жеребцов?
— И с похотливым конюхом в придачу.
Это оказалось чертовски непростым упражнением, требующим не только хорошей координации, но и немалой выносливости. Отчасти даже возбуждающим, если отстраниться от обстоятельств. Холера решила запомнить его на всякий случай, чтоб как-нибудь повторить, но в других декорациях и с другими участниками. Уж по крайней мере это будет не земляная нора…
Она перекатывалась, лягалась, отталкивалась от земли коленями и со стороны должна была выглядеть так, словно исполняет какой-то безумный змеиный танец. Но если это и выглядело забавным, то Ланцетта сохранила достаточно здравомыслия, чтобы не смеяться.
— Где?
— Правый ботинок.
Холера и так это помнила, просто не могла собраться с духом, чтоб прикоснуться к ней. Даже лежащая в неподвижности, Ланцетта казалась опасной, как связанный волк, терпеливо ждущий, когда ослабнет веревка. И уж тогда…
У нее будет нож, подумала Холера, мрачно рассматривая чужие ботинки, стоптанные не меньше ее собственных. Нож — и еще достаточно много времени, чтоб поразвлечься, прежде чем заявится старик.
И все же, как ни пугала ее Ланцетта, Холера не могла не воспользоваться возможностью, чтоб получше рассмотреть ее вблизи, пусть и украдкой. Она не любила себе в этом признаваться, но многие опасные вещи по какой-то причине притягивали ее. Созданный с нарушением правил Пассаукунст, способный вывернуть своего владельца наизнанку. Заточенные в драгоценные камни неуправляемые демоны, с радостью сделающие дамское рукоделие из всякого, кто не понимает намеков. Проклятые гримуары из библиотеки господина Швайбрайста, хранящие скверну дьявол знает каких веков… И вот теперь — связанная волчица, которая жаждала полакомиться ее, Холеры, потрохами.
От связанной Ланцетты пахло не духами и не пряностями, как от некоторых ведьм из благородных ковенов. От нее несло тяжелым духом, напомнившим Холере не то застоявшийся воздух подпольных псарен, не то полузабытые ароматы фехтовального зала, который она не посещала со времен Шабаша. Скверно выделанная кожа, сырой мех, моча, пот, кислая пивная отдушка, запах засаленных и давно не мытых волос, еще что-то… Холера наморщила нос. Едва ли на шее Ланцетты обнаружится помандер[32] с амброй, мускусом и ароматными смолами, уж скорее там обнаружится скальп, снятый с какой-то из менее удачливых ее жертв и скверно обработанный. Но сейчас это не должно было иметь для нее значения. Не должно, мысленно повторила себе Холера.
Холера не собиралась разглядывать беспомощного врага, но ей надо было унять дыхание после напряженных физических упражнений. А может, просто не хватало решимости прикоснуться к молчащей, напряженно дышащей волчице.
Вблизи Ланцетта уже не казалась такой грозной, как на улице. Может, как раз потому, что была связана и беспомощна. А может потому, что лишилась своего серого, отороченного волчьим мехом, плаща, мгновенно сделавшись похожей на сотни прочих ведьм из Брокка. Мужского кроя закрытый дублет без шитья и позументов, грязный шейный платок, заменяющий воротник, трещащие на бедрах бриджи… Скорее, потрепанная жизнью дворняга, что обзавелась крепкими зубами, подумала Холера, чем благородный хищник.
Украшений мало, а те, что есть, совершенно по-варварски безвкусны. Перепачканным землей и сажей палевым волосам кто-то пытался придать подобие прически, но, кажется, обладал не большим навыком в этом искусстве, чем палач в умении управляться с арфой. Не исключено, сама же Ланцетта пыталась обкорнать себя ножом, используя в качестве зеркала таз с водой…
И все равно Холера не могла собраться с духом, чтоб прикоснуться к ней. Даже в столь беспомощном и жалком состоянии Ланцетта оставалась волком, и что-то внутри Холеры безошибочно ощущало этот тяжелый и тревожный волчий дух, как домашняя собачонка чует эманации волчьей мочи на коре дерева.
А она статная, отметила Холера, пытаясь побороть эту неловкость. Сразу видно бугрящиеся на предплечьях мышцы, и это явно не сладкое мясо, налипшее за годы беззаботной жизни в Брокке. Челюсть тяжелая и острая, похожая на край осадного щита, о такую челюсть можно, пожалуй, расшибить копейное древко…
Нет, этой сучке не стать образцом изящности, даже если разодеть ее в шелка и бархат, затянуть в корсет, смыть въевшуюся грязь и сажу, расчесать… Мысль Холеры на миг запнулась, как лошадь перед глубоким ручьем. Мимолетный осмотр дал ей неожиданную находку, на которую она сперва не обратила внимания. Дублет ведьмы из «Вольфсангеля» во многих местах, особенно на локтях, оказался густо перепачкан. Не городской пылью и не яблочным соком, как ее собственная од