В течение этого времени, с 12-го по 21-е роковое число июля, хотя и забирали как в городе, так и в округах главных бунтовщиков и убийц, но все это делалось не так, как бы следовало, т. е. слишком медленно, – это, кажется, и было главною причиною второго бунта… И сами преступники, и войска, видя медленность начальства к отысканию виновных, делали предположения в их пользу. Кроме того, почти явно допускалось свободное сообщение поселян и жителей города, большей частью раскольников (кержаков), с войсками. Кантонисты, в особенности принца Оранского резервного батальона, как ближайшие к городу, ежедневно и по несколько раз видались со своими отцами и братьями и имели довольно времени склонить и товарищей своего батальона 7-го егерского и сводного 3-го и 4-го карабинерского к общему заговору и мятежу. Страшное, неслыханное происшествие 21 июля не могло быть делом случайным: тут крылся обширный заговор… к несчастью, кажется, и доныне не открытый… Мещане и купцы города, под предлогом жалости к войскам, посылали в батальоны калачи, булки и даже вино, причем некоторые из них имели возможность внушать солдатам противное их долгу и присяге… Когда генерал Леонтьев приказал принца Оранского резервному батальону с площади перейти в манеж, где были приготовлены для солдат сено, солома и рогожи, люди вслух заговорили, «что туда не пойдут; что-де там хотят весь батальон переморить, а заготовленные в манеже сено и рогожи отравлены ядами… К этому прибавляли солдаты, что они делали опыт: заперли в манеж кошку и собаку – и те тотчас же подохли…
20 июля генерал послал этот батальон в Вюртембергский округ; но солдаты явно не хотели повиноваться: ни просьбы, ни угрозы не могли склонить вышедших из всякого повиновения солдат исполнить волю начальства… Потом генерал хотел перевести их по мосту на площадь с целью удалить их от сего весьма важного пункта и поставить сюда больше надежных солдат, – но они и тут не повиновались! Когда же сам генерал подошел к ним с майором Ясинским и с адъютантом гвардии капитаном Кривенковым и начал уговаривать их, напоминать им обязанность и долг солдата, а Кривенков за какую-то грубость ударил кантониста, – тогда весь батальон, как бы по команде, вдруг взял ружья на руку и закричал: «ура!»… в явном намерении переколоть начальников штыками… Майор Ясинский, бывший подле генерала Леонтьева, выхватил из ножен саблю, махнул ею над головами против него стоявших кантонистов – и те, невольно раздвинувшись, пропустили генерала и его спутников..
На другой день, 21 июля, майор Ч. отпустил меня от батальона домой пообедать. Но я еще не успел сесть за стол, как увидел на улице необыкновенное движение и услыхал крики мещан и баб: «вот идут в город все поселяне принца Оранского округа!..» Действительно, у самого шлагбаума собралась большая толпа народа… Одевшись на скорую руку, схватив кивер, саблю и шарф, я бросился бежать к своему полубатальону. Жена и дети отправились к жене майора Исакова. На улице вижу: рота Мекленбургского полка, содержавшая караул в Дубовицах при штабе принца Оранского полка, ретируется оттуда в каре, имея в середине всех офицеров, их жен с детьми, денщиков и прочих; и все они с криком и воем проходили мимо моей квартиры. Потом я узнал, что когда поутру поселяне того округа собрались в Дубовицы и приступили к этой маршевой роте, требуя выдачи всех офицеров, говоря, что есть царский указ, которым велено всех господ бить, то командир ее капитан N (?) просил дозволения у майора Емельянова, начальника поверенного батальона того округа, начать стрелять в бунтовщиков; но Емельянов на это не согласился, а решились отступить в город, забрав всех, кто только при принце находился. Во время этого движения поселяне, вооруженные кольями, ружьями, рогатинами, вилами, окружили на дороге это каре и потребовали от майора Емельянова выдачи майора Заруцкого и капитана Карпова, – кажется, ротных командиров поселенных тут, – и Емельянов их обоих своеручно вытолкнул на жертву и верную смерть. Несчастных тут же разорвали в клочки; потом, не довольствуясь двумя жертвами, изверги приступили вновь и с необыкновенною дерзостью и проклятиями требовали и всех остальных офицеров… К счастью, в это время каре уже подошло к городу, а мятежники начали отставать: когда же каре пошло чрез шлагбаум, злодеи остановились у заставы, выжидая благоприятную минуту, чтобы вторгнуться в город.
Когда я бежал к моему полубатальону, то увидел у моста ужаснейшую суету и страшный беспорядок… Потом выдвинули два орудия, заряженные картечью; роту, которая уже подошла к мосту, разделили на две части и поставили по сторонам моста. Для прикрытия пушек генерал Леонтьев сам находился при этом. Артиллерийский капитан Грезнов при мне просил генерала позволить хоть раз пустить ядрами в злодеев, скучившихся в конце улицы у шлагбаума; но генерал не согласился, надеясь все успокоить мерами кротости… Перейдя мост и идучи по городу, я был поражен необыкновенной тишиной, предвестником ужасной, страшной бури… Люди, как привидения, мелькали из дома в дом, а из ворот и окон выглядывали с трепетом и ужасом, ожидая чего-то таинственного, страшного… В самой природе было что-то зловещее: был страшный зной, тяжело дышалось, пот градом катился с лица, во всем теле чувствовалась какая-то особенная слабость и изнеможение, мысли были расстроены… Солнце было как бы в затмении: сквозь мглу и туман оно казалось раскаленным ядром с двумя кольцеобразными каймами.
Придя к полубатальону, я застал майора и прочих офицеров обедающими; но когда предупредил их о том, что делалось в городе, они, бросивши все, кинулись к батальону, отдыхавшему в сараях, и сейчас же вывели всех людей на дорогу, построились в каре и ожидали, чем все это кончится; но, не видя ничего, послали в город к мосту, в расстоянии от нас более двух верст, унтер-офицера узнать, что там делается? Спустя добрый час унтер-офицер воротился и сказал, что поселяне прорвались чрез мост и бьют наповал всех господ и что уже генералы Леонтьев и Эмме убиты. На спрос наш, что же делают там батальоны принца Оранского, 7-й егерский и 4-й карабинерный, он отвечал:
– Да ничего, стоят и смотрят, как господ бьют.
И затем прибавил с злорадостной усмешкой, что там спрашивают майора Ч. и капитана Ушакова…
Вести, сообщенные нам, оказались справедливыми: среди принца Оранского батальона под знаменами в городе были убиты: отрядный генерал Леонтьев, штаб-лекарь Богородский, майор того полка и многие другие. Генерал Эмме задолго до бунта был назначен комендантом в крепость Бендеры, но неизвестно почему не ехал к своему новому месту, точно судьба берегла его, чтобы он испытал последствия бунта. Эмме был жестокий человек по общему отзыву всех его знавших. Прежде он командовал Московским гренадерским принца Мекленбургского полком и здесь зверски обращался с подчиненными. В день своей смерти, видя невозможность защищаться от убийц, он бросился в дом дивизионного начальника подле самого моста и заперся там с несколькими офицерами; но что они могли сделать против сотен рассвирепевших кровопийц и притом безоружные? Некоторые хотели взять у солдат ружья для собственной обороны, но эти изменники и в этом нам отказали. Мятежники бросились за офицерами в самый дом, разбили двери, напали на генерала Эмме, который защищался от них своей золотой шпагой и многих изранил; но его сбили с ног и страшно изранили. В это время инженер-подполковник барон Розен и артиллерийский адъютант Яковлев бросились в тот же дом в мезонин и, избегая дальнейших истязаний, выскочили из третьего этажа в окно на каменную мостовую, но остались живы. Года через три я случайно в Петербурге встретился с Яковлевым; здоровье его было потрясено – он кашлял кровью. Злодеи, видя, что жертвы ускользнули, бросились вниз и там лежачих. облитых кровью приводили в чувства дубинами и кольями. К счастью для этих истинных мучеников, некоторые из артиллерийских солдат, лично знавших адъютанта Яковлева, вырвали его и Розена из рук злодеев и спрятали под зарядные ящики.
Мы с Екатеринославским полубатальоном до самых вечеров простояли на каре, и мой командир, майор Ч…, ради собственной безопасности вздумал переодеться в солдатскую шинель и в кивер с ружьем явился к нам. Я, как старший, и прочие офицеры представили ему всю несообразность положения его, в отряде солдат, и уговорили перерядиться. Вечером прислан был из города нарочный от занимающего должность военного полицмейстера майора Ясинского с приглашением идти в город, куда мы тотчас же прибыли и остановились подле гауптвахты и градской думы, в просторные комнаты которой приказано было собирать и сносить все жертвы того несчастного дня. Там были: генералы Леонтьев, и Эмме, полковники Андреев, барон Розен, Яковлев, Maнopи, инженерный Нахордин, подполковник Кашперов, Емельянов, Загорский, Ларадзи и множество других офицеров, которых я не упомню, избитых и изувеченных ужаснейшим образом. Леонтьев и многие другие, частью в ту же ночь, иные на другой или на третий день – скончались; я к ним, для прикрытия с моей ротой, был поставлен в караул. Здесь мы простояли до 26-го числа июля, ожидая поминутно и для себя той же участи!..
26 июля, вечером, неожиданно, будто небом посланный, на спасение наше прибыл в город командированный самим государем генерал Микулин с 50 гвардейскими уланами, а вслед за ним, на другой день перед утром, подоспел целый эскадрон под командой полковника князя Багратиона. Генерал Микулин в тот же вечер объехал все войска, стоявшие под ружьем; говорил им речь об обязанностях солдат, о верности присяге царю и отечеству и потом объявил, в особенности главным бунтовавшим батальонам принца Оранского и военно-рабочему, что он поведет их сам прямо к царю, где они могут объяснить свои неудовольствия и претензии. Потом я водил его по командам, где лежало человек до 50 несчастных умирающих и изувеченных, и он со слезами на глазах расспрашивал их и меня в подробности. На другой день, 27-го числа, оба вышесказанные батальона выступили в поход под конвоем эскадрона улан; а на дороге к ним присоединилось шесть орудий конногвардейской артиллерии, с которыми бунтовщики шли до самого Петергофа и Ораниенбаума. Орудия находились в некотором расстоянии, так что изменники не видали и не заметили их. С приходом в Ораниенбаум, где они надеялись встретить государя, их провели к каналу, в который уже заранее присланы были из Кронштадта баркасы, катера и шлюпки, и тут же им приказано было немедленно садиться на суда. Солдаты зашумели, едва не утопили в канале командовавшего батальоном, но в это самое время, весьма кстати, раздался звучный повелительный голос: «смирно!» – и в тылу солдат показался сильный отряд кавалерии с шестью конными оруди