Холера в России. Воспоминания очевидца — страница 2 из 21

(А. Генрици)

Холера в Казани в 1847 году

Холера представляет собой явление в высшей степени сложное, загадочное. Это в буквальном смысле – сфинкс, который нас приводит в ужас своим смертельным взглядом, но которого мы до сих пор понять не можем, несмотря на то, что разгадкой его заняты тысячи ученых во всех странах света.

Ф. Ф. Эрисман

Штатный ординатор Генрици. Санитарный кордон у Казани. Обстановка в Казани. Лечение холеры. Устройство холерного отделения. Поведение палатной прислуги. Неуязвимость служащего персонала к холере. Болезнь и выздоровление Генрици. Паника перед холерой. Угнетенное состояние и повышенная эмоциональная чувствительность больных холерой. Начало холеры в Казани. Продромальные поносы. Выявление причин заболеваний среди солдат. Топография и климат Казани. Качество воды в Казани. Распространение холеры по Казани. Прекращение эпидемии. Приложение теории Петтенкофера к эпидемии холеры в Казани. Патологоанатомическое исследование погибших от холеры. Сопоставление теорий Коха и Петтенкофера.

В конце августа 1847 г. я был послан со студенческой скамьи штатным ординатором в военный госпиталь г. Казани, где уже свирепствовала холера². Не доезжая до города верст за шесть, я был поражен вблизи перевоза через Волгу формальностями санитарного кордона из конных казаков, расставленного вдоль реки. Кордонные казаки, растянутые в необозримую линию, сами порядочно терпели и платились здоровьем от лишений, особенно те, которые стояли подальше от деревень и проезжих дорог, где им трудно было вести свое хозяйство и некого было омагарычивать за пропуск. Вообще, кормовое хозяйство казаков было самое безалаберное и мизерное; пили они воду, какую попало, и хотя упорные слухи ходили, что холера гнездится в одной только Казани с ее слободами, не распространяясь на уезды, но кордонные казаки одинаково относились как к убегавшим из Казани, так и к направлявшимся туда. Особенную проявляли строгость к проезжим, когда усматривали в том их нужду либо считали их более беззащитными. Без шума на кордоне не обходилось. Только военная форма и казенная подорожная спасали проезжих от нападок и притязаний кордонных. К пешим они относились еще строже, но защитницею последних была ночная темь, когда конному невозможно гоняться за пешим на неровной и обрывистой местности и когда переправа на лодках производилась между недоступными для конного местностями.

Самыми поразительными последствиями такой деятельности кордона были: непомерная дороговизна в Казани, питавшейся предметами первой необходимости из уездов, и страшная паника перед холерою – до того страшная, что у проезжих морозом подирало по коже от баснословных толков, даже приходилось слышать о холере на последних станциях и на кордоне. У проезжих от мнительности и страха действительно расстраивалось пищеварение, и нелегко мне было уговорить одного из моих попутчиков скрыть свое расстроенное здоровье на кордоне. Проехавши кордон и ближе к слободам и городу, уже не приходилось слышать не только сказочных, но и правдивых рассказов о холере; все как-то тупо относились к себе и ко всему окружающему, казались какими-то пришибленными³, и на кордон все жаловались, как на какую-то напасть.

И в самом деле, что могли бы казаки сделать и на что решиться, если бы в числе проезжих или прохожих оказался больной холерой?! Ведь ни врачей, ни фельдшеров на кордоне не было, когда и в Казани в них ощущался недостаток; а каких-либо приспособлений для помещения и ухода за больными на кордоне тоже не было. При проезде предместьями и городом меня немало поразило число закрытых ставен в домах, а вид целых кварталов с почерневшими остовами домов, оставленных жителями после пожаров 1827 и 1842 гг., довершал удручающее впечатление запустения. Зная восточный обычай закрывать ставни в солнечные дни, я все-таки недоумевал, тем более что было уже после полудня, а погода в этот день, 2 сентября, стояла ветреная и довольно пасмурная, почему я и решился спросить разъяснения у своего ямщика. Тот отчаянно замахал головой, приговаривая: «Ах, да и не спрашивай про то и не рви ты у меня нутра из утробы; сам ты должен знать, что коли в каком доме та самая холера народец-то повыдушила, то и ставню велено закрыть. А тоже много ставен позакрывали и страстей ради, да сами разбежались куда попало, только б не сидеть у своем доме. Тоже бают, что в чужих людях она не так на тебя набрасывается».

На базаре оживления мало, сделки скорые, без шуму, а грязь на базаре и улицах, а особенно во дворах и в домах, баснословная. На другой день по приезде я был назначен в холерное отделение военного госпиталя, в котором до меня управлялся один Зедерштедт, бывший после профессором в Казанском университете⁴. Та сотня больных, которых я застал в отделении, представляла без исключения полную картину цианотической холеры в разных ее стадиях, но более в алгидной⁵. В периоде улучшения было три и не более четырех человек. Улучшение узнавалось по реже повторявшимся испражнениям и рвоте, по меньшей стремительности струи, которою выделялись испражнения, и по восстановляющейся фекальности последних, по уменьшившейся апатии и по меньшему впечатлению холода, производимому телом больного при его дотрагивании, пульс еще оставался неуловимым, и звучность голоса еще не возвратилась. Восстановившееся, хотя бы в самом малом количестве, выделение мочи всегда было верным признаком надежного улучшения. В общей сложности вошедшие в алгидный период почти все умирали через три часа до суток и не более 30 часов после наступления алгидного периода. Выздоравливающие после короткого алгидного периода поправлялись скоро (в сутки и до трех), причем последними исчезающими признаками перенесенной болезни были цианотическая окраска кожи и заострившийся нос. Выздоравливающие же после 8- до 12-часового алгидного периода поправлялись долго; их цианотическая кожа долго не получала нормальной упругости, а голос оставался еще сиплым несколько дней после восстановления мочеотделения. В этих случаях скоро наступающая реакция или, другими словами, быстро подвигавшееся улучшение было более угрожающим, чем утешительным явлением. Заболевали холерою более ночью или по утрам, вскоре после пробуждения. Преобладающее число заболевавших приходилось на солдат казанского гарнизонного батальона, затем на казаков и не меньше на арестантов, которых особенно много в Казани, как в пересылочной станции. Но было много больных посторонних ведомств и разночинцев, между прочим и сторож Казанского университета, так как в холерное время университет с клиникой были закрыты, а больничных учреждений было вообще очень мало.

Лечение тогда состояло во внутреннем употреблении противопоносных средств, по преимуществу опия с разными возбуждающими и эфирными веществами; в теплых ваннах с горчицею⁶; в растирании тела, и особенно конечностей, суконками, напитанными разными раздражающими веществами: скипидаром, аммиачным спиртом и настойкою волчьего лыка, как для восстановления температуры тела, так и с целью успокоить корчевые движения, и, наконец, еще в приставлении горчичников на живот и на икры – в качестве отвлекающих⁷.

Холерное отделение помещалось в одной из половин каменного здания и начиналось тотчас у входных дверей, занимало ряд палат, сообщающихся с общим длинным наружным коридором, который заканчивался глухою стеною, у которой был устроен ретирадник. Ряд больничных палат заканчивался пустою комнатою, не занятою потому, что одна ее стена была наружная, а другая отделяла комнату от ретирадника, вследствие чего она была холодная, сырая и по временам имела дурной воздух. Несмотря на это, мне пришлось вскоре после приезда занять эту комнату под свою постоянную квартиру. Под мою постель была взята пустая кровать из холерного отделения, и если сказать правду, то в моей квартире подчас невыносимо попахивало загнившим ретирадником, в котором воздух до того бывал острый, что вошедшему не только бил в нос, но и раздражал глаза. Следовательно, нет сомнения, что гниение в нем поддерживалось беспрерывно и с давних пор. Туда же выносились и все испражнения из холодного отделения. Этот же ретирадник служил для прислуги любимым местом для курения трубок и подчас для беседы. Ту же палатную прислугу я зачастую, особенно ночью, заставал на опустевших больничных койках, – и, несмотря на такое небрежное содержание ретирадника и тесное сближение всего служащего персонала с холерным контингентом, я не помню, чтобы хоть один врач, фельдшер либо служитель холерного отделения захворал холерою во всю эпидемию⁸. Этими фактами столько же подтверждается то Кохово мнение, что преобладанием гнилостных бактерий уничтожается всякое развитие холерных бацилл, сколько опровергается возможность заражения холерою через соприкосновение с больными.

Чтобы не разойтись с правдою, я должен сказать, что в конце октября я однажды возвратился из-за реки Булак с практики с расстройством желудка в госпиталь, в свою комнату. Это обстоятельство подняло на ноги всех служивших в отделении. Фельдшера с усердием проделали на мне все приемы, к которым я их приучил в уходе за холерными. После троекратного стула я ослабел; почему был уложен в постель, живот и спину обложили мне горчичниками, заставили проглотить 20-гранный⁹ порошок каломели¹⁰, напоили через силу крепким мятным чаем и закутали в шерстяные одеяла, под которыми я скоро заснул. На другое утро я проснулся в поту, здоровым, хотя более недели корчился от последствия горчичников, которые сняли утром, не желая меня будить, и еще от того простого убеждения, что «в холере горчичник кожи не портит»¹¹.

Надо заметить, что, посещая больных за рекой Булак, я все старался сокращать свои визиты по той причине, что, пребывая в этой местности, я всегда ощущал сильные урчания и переливания в животе. В день же моего заболевания, по причине большего числа пациентов, я пробыл там более шести часов; и не остерегся выпить сырой воды. Упоминаю об этом случае как о явно нехолерном. Положение мое тогда было такое, что, не имея своего хозяйства, я везде ел и пил все, что мне предлагали; к тому же, при беспрерывных трудах, мало приходилось спать, и то в сырой комнате. При такой беспорядочной жизни и без холеры нелегко было жить.

При этом я должен рассказать о тех результатах паники перед холерою, которых я был свидетелем. Мой товарищ по службе, доктор Т., никогда не посещавший холерного отделения, все время эпидемии особенно любил развивать ту идею, что холера более всего поражает малокровных людей¹². Так оно, действительно, и случалось в его городской практике – в среднем сословии и между богатыми татарами. Но никто не мог думать, что эта идея сделалась любимою его темою только потому, что он себя считал образцом малокровия и потому неизбежною жертвою настоящей эпидемии. В ноябре, когда эпидемия стала уже слабее, вдруг разнесся слух, что Т. захворал холерою. Оказалось, что он принимал много предохранительных эссенций и получил желудочно-кишечный катар с фекальными, впрочем, испражнениями, вздутием живота, отрыжками и небольшой реакцией. Но не легко его было лечить потому, что как врача и мнительного человека трудно было убедить в правде. Затем он вскоре перестал есть и потерял сон. Так, я его застал однажды ночью в тоске, слоняющимся из одной комнаты в другую. Встретившись с ним у порога, я не вынес кислой его физиономии и разразился смехом, оправдываясь тем, что, протягивая мне руку, он показался мне более похожим на нищего, вымаливающего Христа ради хлеба, чем больным. Этого было довольно, чтобы Т. привести к сознанию, что ему не спится от голода. Накормив его и напоив мятным чаем, я для памяти налепил ему слабый горчичник и, уложив спать, сам пристроился поблизости. Утром я его оставил спящим, и с тех пор, хотя не тотчас, наступило выздоровление. Найдено было верное средство к исцелению – насмешка¹³.

Другой подобный случай был с весьма богатым купцом, Ж-м. Опасаясь заразиться, он не оставлял своей комнаты, где с жадностью собирал все сведения о холере и ограничивался постною пищею, от которой отощал и ею расстроил желудок. По его убеждению, это была холера, от которой он принимал различные хваленые средства, еще более усиливая диету, – и как человек пожилой, быстро теряя силы, скоро умер.

Еще один образец гибельного влияния страха я видел на одном унтер-офицере Казанского гарнизона, уже выздоравливающем от холеры, но не получившем от меня позволения вставать с койки. На следующее утро я с ним обменялся двумя-тремя словами, а при одной из вечерних визитаций, не затрагивая его, прошел далее к тяжкому больному. На другой день я узнал о смерти этого унтер-офицера. Причем фельдшер передал мне, что после моей визитации больной не принял от него мятного чаю, объяснив, что ни к чему пить чай, так как он знает, что умрет, потому и доктор его, как безнадежного, пропустил и в последний раз хмуро как-то на него посмотрел, что означает: «все пропало!». Никакие убеждения не могли его успокоить. Меня же дома не было, так как я в это время ночевал у Т-на; я тогда вспомнил следующее. Когда в последнюю визитацию я остановился у этого унтер-офицера, лежавшего в шаге у окна, то из последнего лучи заходящего солнца до того ярко засверкали, что глазам моим стало больно. Поэтому я, схватившись рукою за лоб, отскочил. Это мое движение было понято больным за отчаяние лечащего врача. Из этого одного случая ясно вытекает, что, хотя холерные больные не бредят подобно лихорадочным, но зато, при крайнем истощении и угнетении их нервной системы, угнетающие страсти, обида, оскорбления, мнительность, страх и ревность имеют для них роковое и гибельное значение, чему примеров я видел много¹⁴. Так, в 1870 г. я лечил вблизи Одессы одну полковницу от адинамической холеры. На третий день после приступа она уже ходила и чувствовала себя хорошо, но я обязался посещать ее до полного укрепления в силах. На пятый день я ее застал здоровою – и только анемичной. Но в это время у ней подвернулся повод приревновать к кому-то своего мужа. Когда я с нею прощался, то она просила меня более не приезжать, так как она ясно поняла, что в своей семье более никому не нужна. После этого она вскоре впала в полуобморочное состояние и ночью сошла в могилу без рецидива холерных явлений.

Сколько видно было из рассказов очевидцев, холера в том году появилась в Казани вдруг, неожиданно. С 4 июля она уже свирепствовала в Астрахани, а затем в Саратове, и все признавали, что в этот раз холера идет на север, следуя бассейну Волги. Поэтому следовало ожидать ее появления в Казани, как в очередном приволжском городе. Но под влиянием хорошей погоды и совершенного затишья в заболеваемости лихорадками и другими сезонными болезнями все население ликовало. Если делались приготовления для встречи холеры, то они производились одною администрацией, без всякого участия со стороны беспечного населения. Но вдруг в конце того же месяца захворал студент Аристов, выпивший в тот же день вечером после бани выдохшегося и холодного пива. К утру следующего дня он умер от цианотической холеры. В день его смерти захворали на Грузинской улице одна дама и двое мужчин из среднего сословия и тоже умерли. Так началась холера в Казани с лучшей и более возвышенной части города и с более достаточного среднего сословия во время совершенного затишья лихорадок и, по показаниям жителей, не предшествуемая продолжительными поносами. В последнем обстоятельстве я совершенно сомневаюсь по той причине, что тогда в Казани было мало врачей, и все они вращались более в среднем сословии. Статистических бюллетеней тогда не существовало; невежественное же татарское население редко прибегало к врачебной помощи, а на прочее простонародье мало обращали внимания. С другой же стороны, если принять в соображение, что настоящие продромальные поносы, или холерина, не сопровождаются тем тягостным недомоганием, отрыжками, пучением живота, болями в животе перед испражнениями, отвращением от пищи и прочее, как это бывает при катаре желудка и кишечника, то понятно, что без усиленной пропаганды врачей об опасности именно безболезненных и легких поносов, но стремительных и без ветров, – никому из не посвященных в медицину и не придет в голову беспокоить врача такими легкими случайностями, тем более что они переносились даже легче всякого расстройства желудка от обыкновенных погрешностей в диете.

В первые же четыре дня моего заведования холерным отделением доставлялись в госпиталь больные исключительно в алгидном периоде, что заставило меня допрашивать каждого из них: сколько времени до прибытия в госпиталь он прохворал холерой, т. е. приступом? И как долго до приступа он страдал поносом? Оказалось, что все прибывшие из гарнизонного батальона до появления приступа страдали поносом, а то и рвотою не менее пяти дней, а с наступлением приступа отвозились в госпиталь, редко тотчас, чаще же спустя несколько часов. Вписывая такие показания в историю болезни, я сначала за все первые четыре дня, а затем каждый день подавал рапорт о доставленных в отделение холерных с прибавлением о каждом из них двух упомянутых сведений.

Кроме того, мною было дознано, что весь контингент из гарнизонного батальона прибывал прямо с огородов. И что все эти заболевшие, ничего теплого по утрам не получая, утоляли жажду, а то и голод сырою водою либо хлебом с водою, которую они брали из ближайших к огородам мелких колодцев, служивших большей частью для поливки. Некоторые из них страдали прежде поноса лихорадками, а иные имели кратковременные и несильные ознобы до наступления либо в течение незначительного еще поноса. Понятно, что такие рапорты не могли остаться без огласки, бросили немалый свет на численные и преимущественные заболевания рабочего класса и крепостных и причинили много тревоги и мне, и другим. Но все-таки в конце концов работы на огородах были запрещены, а солдатам гарнизона велено было по утрам давать сбитень либо чай и не отказывать в кипятке для того, чтобы они во всякое время дня и ночи могли себе заваривать мяту, липовый цвет, шалфей и прочее, выдаваемые из госпитальной аптеки по первому востребованию, – и все это во избежание питья ими сырой воды. Как только эти правила вошли в силу, как стали доставлять в госпиталь больных с первоначальными поносами, то смертность не только между солдатами гарнизона, но и между прочим рабочим людом прекратилась. Холерное отделение сократилось, а выросло отделение с поносами до сотен. После немногих жертв в возвышенной части холера показалась на окраинах города, особенно расположенных по озеру Кабан, а затем перенеслась в низменные улицы за реку Булак, где и производила обильную жатву до конца эпидемии.

Чтобы выяснить порядок появления и причины неодинакового распространения холеры в разных частях города, я вкратце коснусь топографии и особенностей климата Казани.

Казань расположена под 56° с. ш. и 67° в. д. от острова Ферро, на левом и возвышенном берегу реки Казанки, которая, впрочем, протекает, извиваясь, на расстоянии 0,5 до 1,5 версты от северной части города. Изотерма Казани +2,5 °R, средняя зимняя температура −10 °R, средняя летняя +14 °R¹⁵. Климат континентальный со знойным летом и холодною зимою с частыми метелями. Летняя жара в июне доходит до +29 °R в тени, но в том же месяце бывают и утренники. В январе и феврале холода доходят до −32,5 °R, так что ртуть замерзает. На юге от Казани и в местности невысокой, стоящей футов на 10 выше уровня Волги, находится обширное водохранилище, состоящее из трех озер: Верхнего Кабана, Среднего и Нижнего, сообщающихся между собою. Средний подходит к слободам города, где соединяется посредством узкого протока с Нижним Кабаном. Из последнего вытекает речка Булак (в виде канала), протекающая срединою города и впадающая у северной его части в реку Казанку. Таким образом, протоком между озерами, Нижним Кабаном и рекою Булак город разделяется на северо-восточную, возвышенную, и на юго-западную, низменную и довольно болотистую, части. Из Нижнего Кабана Казань довольствуется водою.

Река Казанка течет весьма тихо. Своими извилинами она огибает северную часть города, вдающуюся в извилину реки в виде мыса, и затем адмиралтейскую слободу и верстах в трех дальше слободы впадает к западу от Казани в Волгу. Глубина Казанки 2–3 аршина, а на перекатах от 10 до 12 вершков; устье засыпано песком; берега весьма крутые, грунт дна известковый. Вода поэтому негодная даже для стирки, и река не судоходна. Только весной, в половодье, суда доходят до адмиралтейской слободы, а Малые суда по реке Булак проходят в город и в озеро Кабан.

Наконец, Волга, протекающая верстах в пяти от Казани, представляет для нас особенный интерес. Ее истоки поднимаются всего на 1000 футов над уровнем Каспийского моря. Поэтому, при ее длине в 3480 верст, горизонт воды в ней на протяжении трех верст понижается менее чем на 1 фут. При таком медленном ее течении и частой перемене своего направления резкими поворотами и большими излучинами, имеет песчаное либо илистое мягкое дно и, протекая большею частью между берегами, состоящими из наслоения мягких земель, она легко образует отмели, острова, меняет часто свой фарватер, а принимая до 20 притоков, при полноводии, когда вода в ней подымается на 49 футов выше обыкновенного уровня, она подрывает свой правый высокий берег либо заливает низменный левый местами верст на 30, оставляя на нем много стоячих вод. Сама дельта занимает около 200 верст между крайними протоками, представляя бесчисленное множество болот и заливов со стоячими водами. Все это, при условии жаркого климата, способствует развитию заразных болезней.

Поэтому и становится понятным, что как только чума или холера появлялась на Каспии, то не река, имеющая более быстрое падение и течение, как, например, Урал, а непременно медленная и широкая Волга, богатая болотами и заливами со стоячею и гнилою водой, принимала на себя роль распространителя заразы вдоль своего бесконечного бассейна, берега которого все более и более застраиваются городами, деревнями, а что еще хуже – фабриками и заводами, спускающими в него большую часть своих нечистых вод.

Волга, протекая к западу от Казани в пяти и от адмиралтейской слободы верстах в двух, тут же поворачивает на юг, делая верст в пятнадцать излучину, которой выдающийся изгиб каждый год в половодье ближе и ближе подходит к городу; глубина ее у Казанки 30 футов; дно мелкопесчаное. В обильные водою годы возвышение Волги весною у Казани достигает 36, а в скудные только до 9 футов. В 1847 г. она вскрылась 7 апреля (а Казанка днем раньше), навигация же открылась 18 апреля, а закрылась 8 ноября. Ширина ее тут от 400 до 450 саженей. Правый берег ее (по Бергу) состоит снизу из слоя раковин, выше – из груд песка, глины и ила и из верхнего – почвенного и самого толстого пласта вязкой глины, перемешанной с песком и рухляком. В пределах Казанской губернии правый, нагорный ее берег господствует над левым, низменным и болотистым, до самого поворота Волги к югу.

Казань состоит из нескольких частей, собственно из города и окружающих его слобод, из которых пять сливаются с общею массою строений, а прочие стоят отдельно на берегах реки Казанки и озера Кабана. Возвышенная сторона города ограничивается к юго-западу Проломною улицей, а с северной стороны высотами более выдающимися в виде мыса в излучину реки Казанки, представляя плато между Казанкою и Булаком, протекающим среди города. Нагорная, здоровая часть города возвышается над уровнем Волги на 90 футов, за исключением небольшой котловины, окружающей Черное озеро. За ней расположена низменная часть города, большая по пространству и по числу жителей, она очень нездорова, особенно забулачная. Волга, подымаясь от 9 до 36 футов над обыкновенным своим уровнем, заливает весною левый берег версты на четыре от фарватера и низменную часть города вместе с Булаком и возвышает воды Кабана, причем затопляются западные части (более 10 улиц) города, некоторые дома по берегам Кабана и прилегающих к нему Архангельских слобод и песков.

Не только Казанка, но и река Булак в половодье делаются судоходными в такой степени, что мелкие суда из Казанки заходят по ней через город в нижний Кабан. Если Волга полноводием своим наносит надолго страшный вред жителям низменных кварталов, разрушая их жилища и надолго делая их вредными для здоровья, то, с другой стороны, так как половодье сопровождается значительным волнением, – она растворяет нечистоты, накопившиеся в Булаке и озере, и при обратном падении уносит их в свое русло, через что вода Кабана опять делается чистою, свежею и, до нового в нем накопления нечистот, годною для питья.

Из сказанного видно, что, несмотря на такое обилие воды в самом городе и кругом его, Казань страшно терпит от недостатка хорошей воды: вода Казанки не только не годится в пищу и для питья, но и для стирки. До Волги далеко, да и в ней вода не хороша, потому что вверх по ней много фабрик и заводов, спускающих в нее все нечистоты. Лучшая по анализам вода озерная, из Кабана. Хотя невооруженный глаз различает в ней летом играющих инфузорий, все-таки, очищенная фильтром, вода эта годна для употребления. Воды озера Кабана питаются ключами; но нечистоты, стекающие из окрестных домов и улиц, загрязнили и дно озера, и канал Булак, который в последнее время, кажется, запрудили для того, чтобы иметь воду на случай пожара, чем окончательно испортили воду в Булаке и в озере. Город, правда, имеет до 500 колодцев, но вода в них большею частью не хороша, во многих ее накопляется мало. Кроме того, в высокой части города есть еще Черное озеро, кругом которого устроен общественный сад. Местность эта сама по себе уже представляет довольно глубокую котловину, дающую все условия всегдашней сырости. Но все-таки пока оно сообщалось с другим, Банным озером, имевшим сообщение с Казанкою, вода его менялась и была сносною. Но Банное озеро давно засыпано, вследствие чего Черное не имеет никакого стока, более и более загрязняется нечистотами, стекающими в него со всех возвышенностей, которыми оно окружено. Вследствие этого, особенно по таянии снегов, оно распространяет гнилой запах на далекое расстояние, а вода его грязно-глинистого цвета. Наконец, есть еще Театральное озеро также с негодною водою, но менее вредное Черного только потому, что меньше последнего и не окружено высотами. Лучшая вода во всем городе добывается из крепостного ключа на западном краю и из колодцев военного госпиталя на восточной окраине северной и нагорной частей города.

Здания военного госпиталя со всеми своими службами и квартирами для служащих расположены отдельною группой на ровной и довольно возвышенной местности, со всех сторон на большом расстоянии окруженной холмами, и отделенной от города оврагом. Один колодец, принадлежащий госпиталю, очень глубок, так что вода из него вытаскивается посредством ворота, на что требуется не менее 10 минут; другой тоже глубок. Вода госпитальных колодцев светлая, холодная и вкусная, добываемая из глубоко лежащих триасовых пластов, не подлежит никаким изменениям от колебания почвенных вод, атмосферных осадков и потому составляет, особенно в холерное время, неоцененный клад, обеспечивающий от заноса холеры питием воды всю эту местность. Тем только я и могу объяснить то обстоятельство, что во всю эпидемию между постоянными жителями госпиталя и служащими в нем не было ни одного холерного заболевания. Это мое замечание получает большую категоричность, когда вспомним, что форт Вильям в Калькутте, г. Мадрас и другие местности Бенгалии, в которых холера господствовала непрерывною эпидемией, избавились от холерных заболеваний одним хорошим водоснабжением.

Тем же обстоятельством объясняется малая заболеваемость холерою арестантов, так как пересыльная тюрьма в Казани питалась водою из крепостного ключа. Заболевали они только на работах, вдали от тюрьмы. Касательно развития холеры в Казани мы остановились на том, что в забулачной части города холера продолжалась до самого конца эпидемии. То же, хотя в меньшей степени, можно сказать о всех слободах, тогда как в нагорной части города она проявлялась после кратковременной вспышки только отдельными случаями тяжких заболеваний и притом более в улицах, принадлежащих к Черному, и менее в других, прилегающих к Театральному озеру. К концу эпидемии приступы стали слабее, реже до них доходило, а большею частью все течение холеры ограничивалось явлениями холерины. Так продолжалось до 18 ноября, когда объявлено было о ее прекращении, и только спустя еще несколько дней стали появляться гастрические расстройства со свойственною им реакцией и чувством недомогания. Если холера в нагорной части города обнаружилась несколькими днями раньше, чем в низменных, то это объясняется как непосредственным влиянием нечистого и замкнутого Черного, а отчасти и Театрального озер, находящихся на нагорном плато, так и тем, что, в палящую жару быстро подсыхая, они способствовали более скорому падению почвенных вод в окружающих их нагорных местностях, чем Булак в низменных, и тем более, что узкий Булак, получая воду из обширного водохранилища (Кабана) позже Казанки и Волги, начал терять ее уровень. То есть, если станем нагорную и низменную часть Казанки рассматривать как две отдельные местности, из коих каждая имеет свою отдельную систему вод, то никаких противоречий против почвенной теории Петтенкофера не найдем. Стоит только вспомнить, что само дно озер Черного и Театрального находится от 70 до 75 футов выше обыкновенного уровня вод Волги, Казанки, Булака и озера Кабана, чтобы согласиться с тем, что колебание почвенных вод в местностях, лежащих выше этих двух озер, исключительно зависело от понижения уровня в последних, и что их падение должно было начаться прежде, чем в местностях низких, подпираемых водами упомянутых рек и озера Кабана¹⁶.

Чтобы не разойтись с историческою правдою, я должен упомянуть относительно практиковавшегося мною лечения. В 1847 г., за несколько недель до моего отправления в Казань, я уже знал, что в качестве клинического врача буду отправлен в административный и торговый центр, бедный вообще и особенно военными врачами. Поэтому в остававшееся для меня время пребывания в Петербурге я употреблял всевозможные усилия к приобретению точных сведений о холере и ее лечении, а по пути, проезжая через Москву, я пробыл в ней почти неделю, не отставая это время от профессоров Овера¹⁷ и Иноземцева¹⁸, выспрашивая все детали их взгляда и повергая на их усмотрение сложившиеся у меня воззрения на холеру и особенности ее лечения по тем разнородным шаблонам, какие у меня были в то время под рукой. Между прочим, в Петербурге, на толкучем рынке, в одной макулатурной лавчонке, я случайно наткнулся и приобрел «Отчеты о течении и лечении холеры на Кавказе» какого-то полкового штаб-лекаря Тилезиуса, изданные в начале нынешнего столетия. Из сравнительных таблиц различных в то время употреблявшихся способов лечения ясно вытекало, что самые лучшие результаты достигались внутренними 20-гранными приемами каломели и наружным употреблением раздражающих средств, в особенности горчичников. Весь остальной сонм испытанных уже в холере средств напоминал обоюдоострый нож – не больше. С такими малыми надеждами я принял холерное отделение в Казанском госпитале.

Вскрытие трупов я производил через 36 часов после смерти, причем из обыкновенной посмертной картины холерного процесса, кроме худобы тела и остающейся грязно-синеватой либо пестрой окраски кожи, более рельефно выступали: бледность слизистой желудка, лишенной почти повсеместно эпителия; то же в двенадцатиперстной и тонкой кишке с тою разницею, что чем ниже исследовалась последняя, тем чище слизистая оболочка была обнажаема от эпителия и тем более на вид казалась слабо розоватою, хотя вялою.

Ближе к Баугиновой заслонке геморрагические пятна и несколько кровянистая окраска рисовидного содержимого; ни следов гноя, ни загнившего продукта слизистой оболочки с пронзительным запахом, ни злокачественного гноя при макроскопических исследованиях я не замечал.

Легкие представлялись большею частью, потерявшими свою мраморизацию, несколько спавшимися; местами, особенно в нижних долях и сзади, представлявшими много инфарктов, в более рельефных случаях дававшими вид сплошной, непроходимой мясной массы (carnificati).

От воспалительной, красной гепатизации она отличалась более темным цветом, мягкостью, худо очерченными границами, гибкостью и способностью растягиваться, тогда как красная гепатизация при сгибании ее надламывалась, а при растяжении легко надрывалась. Правый желудочек сердца растянут кровянистыми, темными и рыхлыми сгустками; в левом более плотный, мало кровянистый, более впадающий в желтый цвет, волокнистый сгусток, местами на треть объема состоящий из одной волокнины. Если исследовать разрез сердца и стенок аорты, то легко было убедиться, что такой непрерывный сгусток, постепенно уменьшаясь в толще, тянется до дуги аорты и дальше, представляя главное содержимое больших артерий. Продолжая разрез желудочка до дуги, мне удавалось вытаскивать из аорты различной длины сгусток, смотря по тому, на каком месте аорты он оборвется.

Принимая в соображение быстрое появление цианотической окраски сначала на конечностях, а затем и на коже всего тела, громадные выделения кишечником сывороточных частей крови, а затем находимые в трупах скопления волокнины в больших центральных артериях и в левом сердце, нельзя было не прийти к тому заключению, что суть болезненного процесса во время приступа в цианотической холере заключается в быстром разобщении, или в разложении, составных частей крови с явною локализацией или отложением сыворотки ее в кишечнике, красных частей в венозной системе и волосных сосудах, а волокнины в стволах артерий. Роговица потускнувшая, мутная, спавшаяся вследствие обеднения глазных камер и самой роговицы водою; захваченная между большим и указательным пальцами, не представляла никакой упругости и без труда укладывалась в складку¹⁹.

«Мякоть легкого сжатая, сухая, в разрезе светло-алого цвета, бескровная; кровь выступает только крупными каплями из разреза больших и средней величины ветвей легочных сосудов» (Пирогов Н. И., 1849).

Вот те грубые наблюдения, по которым я тогда настаивал на внутреннем употреблении каломели, и, получив согласие товарищей, я в тяжких формах не давал менее 20 гран за раз, с холодным мятным чаем, быстро проводя ложку за корень языка. Назначение каломели при холере совершенно соответствовало тогдашним понятиям о каталитическом действии некоторых лекарств. При отыскивании противоядия при холерной отраве была назначаема каломель также и по тому соображению, что часть ее действием соляной кислоты желудочного сока превращалась в cyлему. Кроме того, как ртутным средством ею старались противодействовать быстро и явно образовавшемуся в холерном процессе разобщению составных частей крови, именно сыворотки в кишечнике, красных частей в венах и волосных сосудах, а волокнины в артериях. К тому времени ванны стали реже употребляться потому, что, часто получая больных на исходе алгидного периода, трудно было последних держать в ванне, а иные умирали прежде помещения их туда, и потому, что при глубоком сидении слабое и без того дыхание еще более стеснялось. Кроме того, хотя в горячей ванне тело пассивно нагревалось и корчи затихали, но зато после ванны температура больного падала чрезвычайно быстро, а с нею и пульс. Что же касается корчей, то они часто появлялись в дыхательных, особенно в зубчатых, мышцах груди с явною болью в местах их прикреплении.

Таким образом, вся моя терапия состояла в каломели, в горячем чае – при поносах либо в холодном мятном чае при рвоте и при сильном жжении в кишечнике; в приставлении горчичников на живот и спину при поносе с рвотой; либо на спину, ляжки и плечи при корчах в конечностях и мышцах грудной клетки. В прикладывании горячих бутылок либо кувшинов к конечностям; в реакционном периоде в употреблении холодных компрессов к голове и согревающих к животу, так как в этом периоде все старания направлялись к тому, чтобы как пульс, так и температура не быстро усиливались, – и тут хинин и холодные компрессы оказывали большую пользу. В более легких расстройствах, до наступления холерного приступа, ограничивались одними мятными каплями либо к ним прибавляли незначительное количество опийной шафранной настойки²⁰. В случаях, сопровождавшихся слабостью, та же опийная тинктура даваема была разведенною спиртным раствором аммиака и анисового масла. При упадке сил после приступа опий не давали, а ограничивались одним вышеназванным раствором. Камфара действовала всегда обратно, т. е. увеличивала слабость. Вот вся моя исповедь. При этом я должен пояснить, что во время приступа корчевые движения особенно обнаруживались в разгибающих, а не сгибающих мышцах конечностей, так что ступня заворачивалась кверху, а ладонь, хотя реже, на тыл предплечья, затем в грудных, а всего реже в спинных. В последних часто появлялись корчевые движения после смерти, при дотрагивания до спины, а чаще при смещении либо поворачивании трупа.

Принимая в соображение все сказанное о местных условиях Казани в тогдашнее время, в 1847 г., о времени и способе проявления в ней холеры, нельзя найти противоречия против теорий Коха и Петтенкофера. Холера в ней обнаружилась в сухое и жаркое лето, около полутора месяцев после наивысшего стояния воды в Волге, Казанке, Булаке и Кабане. По исследованиям Щепотьева, все астраханские эпидемии, исключая 1848 г., начинались спустя 1, 2 и 3 месяца после начала спада полой воды в той же Волге. В 1847 г. наибольшая высота Волги в Астрахани была 1 июня, а холера в ней началась 4 июля, т. е. 35 дней спустя, когда вода в Волге спала на 59,5 англ. дюймов, т. е. при высоте ее в 68 дюймов: да и все 15 эпидемий в Астрахани начинались, когда вода в Волге понижалась против своего максимального поднятия на 55 и до 121 дюйма.

Что же касается того обстоятельства, что в Казани, в нагорных частях города, раньше показалась холера, чем в забулачной и прочих низменных, то мы уже знаем, насколько это обстоятельство не противоречит теории Петтенкофера. Если же к тому прибавим, что в нагорной части Черное озеро со всею своею котловиною представляет все характерные условия холерной местности, что оно, при жаре испаряя воду всею своею поверхностью, по мере понижения своего уровня более и более загрязнялось стекающими с высот нечистотами, то через это, по Коху, в нем раньше, чем в прочих водохранилищах, образовалась концентрация, достаточная для развития заразных микробов. Относительно же Булака понятно, что, представляя весьма узкий канал, питаемый водами больших озер, он не мог так быстро терять свой уровень и высыхать, как прилегающая к нагорной части мелкая река Казанка, почти на всем своем протяжения, в 150 верст, не имеющая притоков. Таково было положение Казани и ее водохранилищ в 1847 г. Насколько с того времени оно улучшилось хорошим водоснабжением, канализацией и очисткою внутренних ее вод, – настолько от нее на будущее время отвращена опасность сильного развития инфекционных болезней.

Как выше было сказано, во второй половине ноября холерных случаев не было. Казань составляет границу между Европейскою Россией и Сибирью. Поэтому там всегда много преступников и ссыльных в Сибирь, из коих многие по приговорам суда должны быть подвергнуты телесному наказанию. Все подобные экзекуции на время холеры были прекращены; зато с 18 ноября пришлось спешить с выполнением накопившихся подобных приговоров во избежание непомерного накопления арестантов. Так как такие экзекуции могли производиться только в присутствии врача, то в конце месяца я был назначен присутствовать в гарнизонном манеже на одной из них над 18 приговоренными. Ко времени выполнения экзекуции было холодно, поэтому пришлось отложить ее до другого дня, в который и был назначен другой врач. Я же, оставаясь в госпитале на дежурстве, принял в тот день 18 арестантов, выдержавших наказание. Из них в течение полутора суток шесть человек умерло с признаками цианотической холеры. Такой факт категорически выясняет, что с видимым прекращением холеры в данной местности расположение к ней населения не скоро прекращается²¹.

Заканчивая отчет о холере в Казани, я не могу промолчать о сделанной мною одной, впрочем, довольно поучительной ошибке. У одного помещика Р. за Булаком была громадная дворня, дававшая ежедневно от одного до трех холерных. Чтобы исключить длинную процедуру приготовления горчичников, я прописал на его имя одну унцию горчичного масла для смазывания им у холерных тела, по нужде цельным либо в разведенном состоянии. В одну из последующих ночей прислали за мною, объясняя, что народ от моего лекарства задыхается. Оказалось, что с вечера 60-летняя кухарка захворала рвотой и поносом. Она просила конюха не посылать за мною, а только смазать ей живот и спину горчичным маслом. Тот исполнил ее просьбу. Но по рассеянности стеклянку, не закрытую пробкою, он оставил на горячей лежанке, отчего вскоре вся кухня наполнилась удушливыми и едкими парами, выгнавшими всех спавших в кухне, кроме ослабевшей кухарки. Задержав дыхание, я вбежал в кухню. Разбив стекла в окошке и захватив стеклянку, выбежал обратно в сени и только минуту спустя вошел вторично и вынес оттуда больную кухарку. Она была в начале алгидного периода; но по ее дыханию незаметно было, чтобы она страдала от продолжительного вдыхания едких паров масла; кашля тоже не было. Когда я ей позже предложил принять каломель, то она отказалась, шепотом произнося «будет с меня и этого». Действительно, она безо всяких других лекарств выздоровела, жалуясь, по мере своего поправления, на царапанье в горле и такое чувство, как будто у нее в груди было все оборвано. Затем показался болезненный кашель, – и только на третий день после происшествия и по наступлении полной реакции показались с кашлем обильные и жидкие мокроты с легким кровянистым оттенком. После этого и болезненные ощущения в груди вскоре исчезли. Замечательно, что при этом в зеве краснота не появлялась.

Кроме той морали, что в распоряжении невежественных людей не следует давать лекарства иначе, как в форме, готовой для употребления, я из этого происшествия вынес еще и ту, что во время эпидемий надо осведомляться об изменении цен на более употребительные в ней лекарства; потому что г-н Р., заплативший тогда 28 руб. за унцию горчичного масла, не хотел простить мне этот расход. Кроме того, я полагаю, что мне простительно остановиться и на том предположении, что если бы придуманы и испытаны были другие, более подходящие способы применения горчицы в лечении холеры, то она бы оказалась в ней более полезною, чем тысяча других лекарств, прославляемых в фармакологии и лечебниках.

Холера в Тамбове в 1848 году

Эпидемическое благополучие в Тамбове в начале лета. Нападение на Генрици в Малой Талинке. Отличительные признаки продромальных поносов и рвоты при холере. Солдатские партии. Случай сухой холеры. Топография и климат Тамбова. Характер холеры в Тамбове. О действии каломели на течение холеры. Промежутки в холерной эпидемии. Смерть поручика Аксионова. Противохолерные мероприятия генерала Муравьева.

В начале мая 1848 г. я был послан в распоряжение генерала Муравьева, формировавшего в городе Тамбове 12 запасных батальонов из бессрочно отпускных²². Для составления этих батальонов высылались партии бессрочных из соседних к Тамбову, но преимущественно из восточных губерний, не исключая и Казанской, в которых холера местами уже побывала в предыдущем году. Когда я прибыл в Тамбов, то там ни холеры, ни намекающих на нее поносов не существовало. Напротив, обыкновенный, сезонный уровень заболеваний, по словам местных врачей, в мае, июне был меньше прошедших лет, и мне приходилось лечить некоторых солдат, и особенно офицеров, прибывших из Оренбургского края, даже от запоров и желтухи. Партии солдат, поступавших в это время в состав формируемого войска, мало давали больных, тем более что они составлялись из отборных, здоровых людей. Только в июле, и то во второй половине, стали приходить вести, что некоторые партии, следующие по разным трактам в Тамбов, стали на пути поражаться холерою. Чтобы точнее разузнать и, смотря по надобности, снабдить пораженные партии инструкциями, фельдшерами и необходимыми медикаментами, я был в тот же день, в воскресенье, послан с шестью фельдшерами и, по числу их, с шестью походными аптечками навстречу стягивающимся к Тамбову партиям.

По инструкции я должен был по возвращении в Тамбов представить генералу Муравьеву список: 1) умерших от холеры в партиях за время их следования, 2) найденных больными холерой, как и оставленных по причине этой болезни на пути, 3) список найденных мною с расстройствами пищевых путей, и в особенности страдающих холериною, и из них особо тех, которых я назначил оставить по дороге, и тех, которым дозволил следовать с партией дальше, на подводах либо пешком. Я был обязан показать приблизительно, в каком числе я ожидаю заболевания холерою в каждой партии из найденных мною уже с расстройством пищеварения, – а затем при вступлении каждой из этих партий в город я обязан был ее осмотреть и отделить подозрительных больных для отправления их в приказ общественного призрения. От меня требовали правильного предсказания касательно ожидаемого развития холеры и вообще услуг диагноста. Поэтому я и старался подмечать те явления, которые мне бросились в глаза как отличительные для холерного процесса. При этом нельзя не сказать, что мне велено было в деревнях, через которые я проезжал, осведомляться о том, нет ли в них холерных больных, и, если понадобится, снабжать их жителей советами и нужными снадобьями. Поэтому в одной из ближайших деревень (Малой Талинке) я остановился у двора старосты. Так как мой ямщик был родом из этой деревни, то я его и послал в дом старосты, набитый народом, чтобы его оттуда вызвать и расспросить. Староста минуты через две вышел ко мне по-воскресному – навеселе и спросил, что это я развожу в ящиках? Когда я ему все объяснил, он мне ответил, что в этой деревне напасти никакой нет, но говорят, что где-то по соседству она водится. Заметив, что из этого же дома повысыпало людей, а некоторые из них стали ломать дреколья из забора, я велел всем трем тройкам трогать. Две первые тронулись, но мой ямщик остался на месте. Поэтому, столкнув его с телеги, я сам взял вожжи и ускакал, так что полетевшие в воздух дреколья меня не догнали. Отъехав сажень 200, я остановился и взял бежавшего сзади ямщика. После этого в других деревнях я делал расспросы у жителей только тогда, когда встречал в них партии либо их квартирьеров.

Первую партии я встретил за 18 верст от Тамбова и в ней нашел 22 человека, страдавших поносами. Из них у четверых живот был неумеренно подтянут, на ощупь не упругий и не мягкий, а (как бы отличительный признак продромальных поносов или холерины) представлял плотность сплошной, глинистой массы. Отсутствие при перкуссии всякого подобия тимпанического звука ясно говорило в пользу прекратившегося в животе образования и присутствия газов. При ощупывании живот не болящий и не чувствительный, все больные на ногах, отвечают голосом, хотя не сиплым, но сжатым, несколько глухим – и все ответы делаются апатично, монотонно, на одну ноту. Все они говорят, что при испражнении низом, без боли, но с сильным позывом, струя жидких испражнений выбрасывается быстро и непрерывно, по их словам, «как с гвоздя», и только по разу, без повторения. При этом я лично убедился, что при послаблении быстрая струя была совершенно беззвучна, без испущения ветров во время или же после испражнения; обильная струя моментально прекращалась. У трех из них были еще фекальные испражнения, у четвертого рисовидные. Отрыжек и тошноты не случалось. У одного больного была только рвота, тоже без предварительной тошноты, но еще горьковатою массою. Как при рвоте, так и при поносе с напором выбрасываемая струя горяча, причем облегчается чувство жжения под ложечкою, а при испражнении низом ощущается мимолетный, но сильный жар в прямой кишке. Мочеотделения в момент испражнения не бывает, а оно следует за ним – и в весьма малом количестве, производя ощущение жара. Струя выделяемой мочи бывает прерывистая, иногда по несколько капель за раз, и требует усилия. Лица у всех осунувшиеся, взгляд равнодушный, стоячий, неохотно фиксирующий предметы; глаза несколько запавшие, с расширенными зрачками, но без синих кругов, скулы сравнительно означившиеся, нос заострившийся, его крылья опавшие, неподвижны. Нос на ощупь холодный; губы со слабым, синеватым оттенком, бледные. Язык тонкий, довольно широкий, плоский, высовываясь, продвигается по самому дну рта, причем корень и средина его не образуют, как обыкновенно, при высовывании выпуклости, или хребта, а западают, весь язык при этом представляет слабую, ложкообразную выемку; язык синеватый, особенно на конце, на ощупь холодный до средины, дрожащий, чистый и не сухой. Больные, при требовании моем плюнуть на пол, не находят для этого достаточно слюны во рту: кисть руки холодная, слегка синеватая, как и ноги; пульс ползучий, длинный, редкий, довольно малый и мягкий. Жажда небольшая, но большой позыв на холодное питье; аппетита по-настоящему не имеют, но отвращения от пищи нет, так что, по их словам, немного едят, смотря на других. Вот какими признаками отличались четыре поносных, которые считались в партии не больными, а так себе, недомогающими и наравне со здоровыми своими товарищами свершали еще все походные требы. У прочих 18 были заметны то тот, то другой из высчитанных выше признаков, но порознь. Выдаваясь один больше другого, и почти ни в одном они не составляли такой совокупности и полной картины отличий, как у описанных четырех, которых я нарочно отобрал для личных наблюдений в течение более шести часов моего пребывания в партии. В течение жизни мне неоднократно приходилось как проверять описанную картину продромальных поносов, или холерины, так и ею пользоваться для дифференциального диагноза от всяких страданий желудочно-кишечного канала не холерного свойства.

Другую партию я встретил еще дальше от Тамбова; она следовала из-за Казани. На дороге она оставила двух заболевших холерою, а двух потеряла; в ней я нашел только семь человек, одержимых поносом; все они носили на себе признаки вышеописанных угнетения и атонии безо всяких следов реакции, свойственных гастрическим страданиям. Почти все семь человек страдали третий день и захворали в день оставления партиею двух холерных в ночлежной деревне на попечении деревенского священника и старосты. На обратном пути в Тамбов я нагнал еще одну партию, следовавшую другим трактом и потому мною пропущенную. Она была уже в 40 верстах от города. Я в ней нашел 13 поносных с коликами, с гастрическими и реактивными явлениями. Некоторые из них жаловались на тошноту, которая большею частью встречалась при обложенном языке, сухости рта и несколько вздутом животе. Всех их я оставил до поправления в большой деревне на довольно возвышенном и песчаном грунте и рекомендовал не давать им деревенского кваса, а вместо воды употреблять липовый либо мятный настой, либо, при их поправлении, самый слабый лимонад из соляной кислоты, особенно тем, которые имели тошноты. Внутрь давался сначала раствор двууглекислого натра; одному, имевшему колики, дал ложку клещевинного масла, а двум, имевшим гастрическую реакцию с головными болями, – риверово питье²³. Всем назначил в пищу куриный суп и белый хлеб, какой нашли на месте.

Партия, к которой они принадлежали, прибыла в Тамбов два дня после моего туда возвращения, а 13 оставленных на дороге прибыли через неделю. Как эта партия, так и 13 выздоровевших в первые 10 дней по прибытии на место холерой не поражались. Что было далее – не знаю, потому что их распределили по разным батальонам. Из 22 больных первой партии, прежде чем она вступила в Тамбов, один умер от холеры на дороге. Другие шесть человек перенесли холерные приступы на ночлегах и в ночное время, почему оставляемы были партиею в деревнях, откуда четыре человека по выздоровлении были доставлены в партии прежде ее вступления в город, а о двух остальных я не имел сведений. Полагаю, что умерли. Семь же человек второй партии при употреблении от одного до трех 10-гранных порошков каломели, горчичников, при диете и употреблении мяты в виде питья и чаю, – все поправились и вместе со своею партиею прибыли в Тамбов. Но тут случилось вот что. Когда эта партия у ярмарочных балаганов выстроилась для смотра, то осматривающий начальник заметил, что один из старослужащих неспокойно стоял во фронте, за что получил выговор. Но когда через несколько минут он вторично был замечен выдающимся из фронта и как бы разговаривающим, то был отведен на редант и приговорен к телесному наказанию. Узнав в нем одного из лечившихся на марше от холерного поноса и убедившись, что он только за три дня до вступления партии выздоровел и сделал три последних перехода пешком, а на смотре, вдруг ослабевши и боясь упасть, зацепился за своего соседа, что-то бессвязно бормоча, что и было принято за худое его поведение во фронте, мне, хотя с трудом, удалось его оправдать и освободить от наказания. Несмотря на это, он быстро изменился; без поноса и рвоты получил корчи в ногах, был отвезен в больницу и через несколько часов скончался. Вот случай сухой холеры вследствие паники у человека, перенесшего продромальный понос и утомленного дорогою и долгим стоянием на смотру. На следующий день двое других из числа тех же семи, перенесших продромальный понос, получили холерный приступ, но выздоровели.

Таких партий, поражавшихся на пути, я встретил всего около десяти, прочие прибыли и вступали в город без моего осмотра, так как я тогда составлял весь врачебный персонал в 12 батальонах, а о них худых вестей с пути их следования не приходило. К этому я должен прибавить, что мои поездки навстречу партиям приносили немалую пользу и в том отношении, что партионные офицеры, узнавая от жителей деревень, в которых я побывал, что партии на пути ревизуются уполномоченным врачом, стали лучше кормить своих солдат, на ночлегах шире ставили их по квартирам и вообще охотно бросали всякие экономии, лишь бы не попасть в беду. Тем более что тогда врач, командированный в войска для прекращения болезни, обязан был их опрашивать о получаемом ими довольствии и обо всем, что касалось их содержания и размера служебных трудов, – и обо всем замеченном должен был упоминать в реляциях. Генерал Муравьев же требовал точнейших подробностей касательно всех потребностей солдата.

Тамбов, находящийся под 52° с. ш. и 59° в. д., расположен у реки Цны, на равнине, удобопроницаемая и мягкая почва которой состоит из суглинка, перемешанного с черноземом и песком. Изотерма его +4 °R, средняя зимняя температура −8 °R, средняя летняя +15 °R. Климат континентальный с весьма жаркими днями летом. В начале августа холерные заболевания в войсках и между жителями, хотя в незначительном числе, уже не составляли редкости, но мало производили паники сравнительно с тем, что я видел в Казани. Тут боялись только стеснительных карантинных мер, а в деревнях – кордона, чем и объясняется то обстоятельство, что крестьяне в проезжаемых мною деревнях так враждебно относились к моим расспросам.

Нет сомнения, что холера в Тамбове была занесена партиями, прибывавшими из разных приволжских и восточных губерний. Быстрое же падение уровня реки и вслед за тем почвенных вод в течение рек предшествовавших июльской жаре в городе, раскинутом на мягкой равнине из проницаемых земель, и, кроме того, примитивно устроенные и худо содержимые в нем ретирадники были совершенно достаточными условиями для равномерного распространения заразы по всему городу. Тут не было выбора в частях и улицах; холера везде одинаково появлялась отдельными и нежданными заболеваниями, мало щадя и более опрятные места, и достаточное население.

Касательно характера холеры в Тамбове надо сказать, что одних она поражала без предварительных поносов, либо же приступ наступал через 1–4 часа после первого жидкого стула, – и тогда приступ был жесток, с корчами в разгибающих мышцах, причем цианоз, прекращение мочеотделения и потеря голоса развивались быстро. После приступа реактивный период наступал не скоро, и выздоровление шло хотя медленно, но довольно ровно, так что если больной не умер в течение приступа, то можно было ожидать его выздоровления.

Образец этой формы я наблюдал на одном старом майоре С., имевшем две пахово-мошоночных грыжи, совершенно скрывшихся ко времени приступа и очень не скоро возвратившихся после выздоровления. Он принял большое количество каломели, и при его выздоровлении показались ссадины на местах, к которым были приставлены горчичники. Выздоровление из-за старости лет шло чрезвычайно медленно. Но после приступа, через несколько часов, уже показалось мочеотделение, и в реактивном периоде ни тифозных, ни уремических припадков не было.

У других военнослужащих холера обнаруживалась в форме долговременных, продромальных поносов с испражнениями в виде беловатых помоев и со значительным выделением мочи. Приступ наступал через 6–9 дней позже, бывал крайне короткий, слабый, почти неуловимый для окружающих и для врача. Корчи бывали только в икрах, повторялись не часто. Но отделение мочи всегда прекращалось, и после короткого приступа следовало тифозное состояние, решавшееся без явных критических явлений. Смерть большею частью наступала при не возвратившемся мочеотделении, при уремических припадках. В этой форме врач большею частью призывается поздно, и ему главным образом приходится бороться с бурно и беспорядочно возвышающимися реактивными признаками. Эту форму я наблюдал, например, у госпожи Краун, директрисы института девиц, выздоровевшей после 4-гранных приемов каломели (пока испражнения сохраняли рисовидный вид), а затем небольшим количеством опия в анисово-аммиачной жидкости²⁴, валерьянового и мятного чая, холодных компрессов на голову и на область сердца (при быстро возвышающемся пульсе) и согревающих на живот.

Как в Казани, так и в Тамбове, много встречалось врачей, отвергавших употребление каломели при холере ввиду ее разрушительного влияния на десны, зубы, ткани рта и зева. Но я теперь имею право сказать, что в 9-месячное мое пребывание в Казани и более года в запасных войсках, перенесших при мне холеру, я этих последствий не наблюдал. Объясняется, по-моему, совершенным недостатком у холерных слюны, без которой каломель всасываться тканями рта не может, а также ничтожною деятельностью всасывающей системы и сильною перистальтикою кишечника.

В конце августа 12 сформированных запасных батальонов двинулись из Тамбова в Киев при трех врачах, т. е. на каждые четыре батальона, или бригаду, по одному, и при 12 хороших фельдшерах, т. е. по одному на каждый батальон. В то время в Тамбове холера уже свирепствовала и между жителями, но не изо дня в день, а делая промежутки в четыре до восьми дней, совершенно свободные от заболевания. Такие промежутки приходились в пасмурные, и особенно в ветреные дни. Уходя из Тамбова, войска оставили в нем до 30 холерных; но нам пришлось изредка и на походе встречаться с холерою, хотя мы проходили через такие места, в которых о ней не было слышно. Так, на одном из переходов Воронежской губернии мне, следовавшему за последним, четвертым эшелоном своей бригады, дали знать, что в передовом эшелоне поручик Аксионов упал в холерном приступе. Поэтому я, забрав снадобья и фельдшера, поспешил туда, но скоро узнал, что два товарища повезли заболевшего вперед, в деревню, назначенную для ночлега. Напрасно я сетовал, что это сделано против походного устава, в который была включена и инструкция, чтобы заболевавших в эшелонах оставлять на месте, на шинелях, до прибытия врача, который всегда следовал позади эшелонов. На привалах, ночлегах и дневках не отвозить заболевших в лазарет в телегах и тряских экипажах, а относить на носилках, дверях или простынях, но всегда на руках, во избежание сотрясения, всегда гибельно действовавшего на заболевшего. Когда я в ночлежной деревне, в 18 верстах от места заболевания, разыскал квартиру пациента, то застал его уже умершим, донага раздетым, лежащим на спине, на широкой скамье, у стены. Не прошло еще и трех часов с того времени, когда я узнал об его заболевании. Поэтому, усомнившись в скорой смерти и возмутившись опекой его друзей, я стал поворачивать труп на все стороны, предлагая и другим вытирать тело ладонями, а живот суконками. Но можно себе представить испуг простых людей, хозяев квартиры, когда при этих манипуляциях произошли корчевые движения в нижних конечностях и клонические спазмы в мышцах спины и лица. Испуг этот еще более усилился, когда быстро повторившимися спазмами в разгибающих мышцах ручных перстов, последние стали производить подобие барабанного боя по скамье. Правда, что температура на животе еще далеко не исчезла, но все-таки я никогда более не видел такого сильного сокращения мышц после смерти. Правда и то, что умерший был атлетического сложения. Он с товарищами оставался кутить в Тамбове – проводил бессонные ночи, несмотря на расстройство желудка в тот день, когда почтою догнал свой батальон, – получил холерный приступ. Цианоз у него до того был незначителен, что только после тщательного расследования и после посмертных корчей я окончательно убедился в том, что он погиб от холеры, а не от другой болезни.

Через 28 дней после выступления из Тамбова, оставивши на пути 23 холерных в попутных больницах, 3-я бригада, с которою я следовал, прибыла в Киев, где присоединилась к резервам действующего корпуса. Генерал Муравьев нас к этому времени оставил. В Тамбове он не раз ночью проверял, довольно ли просторно спят солдаты, а днем пробовал пищу в котлах и входил во все нужды солдата. На время холеры и готовившегося нам похода он заранее запретил постную пищу, а на переходах приучил нас проверять доброкачественность питьевой воды и осматривать колодцы, – а без таких строгостей ему бы не удалось в холерное время ни вывести из Тамбова всю массу сформированного им войска, ни довести его до дальнего Киева. В Киеве в то время холеры не было, и в войсках нашей бригады заболевания холерой более не возобновлялись.

Все время моего пребывания в Тамбове я пользовался квартирой в доме помещицы, старушки Ежиковой. Старушка, как только услышала о появлении холеры, тотчас уехала в деревню, за 40 верст от города, оставив меня одного в своем доме, и, как гостеприимная хозяйка, каждые 4–5 дней присылала мне из своей деревни множество арбузов и других овощей. Я раздавал арбузы сослуживцам, и как они, так и я сам утолял ими жажду в летнее время, никогда не употребляя сырой воды, причем все поражались наилучшим состоянием наших желудков. Огурцы тоже употребляли, но только не приправляли их ни уксусом, ни прованским маслом, а ели их с солью, как салат, либо с медом или сахаром в качестве десерта. Водки или вин за столом не употребляли, а пили только местного приготовления шипучки из ягод.

Варшава, Петербург, Валахия (1850–1854)

Холера в Варшаве в 1850 г. Неудача метода Мантовского при лечении холеры. Холера в Петербурге. Холера в Валахии. Cholerae nostras.

В мае 1849 г. из резервов, расположенных в Киеве, были высланы маршевые батальоны на присоединение их к нашей армии, действовавшей тогда в Венгрии. Один из таких маршевых батальонов сопровождал я. Но, дошедши до Варшавы одновременно с объявлением побед, одержанных нашей армией в Венгрии, наш батальон был отослан в г. Кельцы, где и расформировался. Я же был прикомандирован к Кузнецкому, а затем к Варшавскому госпиталю. Под осень 1850 г. случаи заболевания холерою в Варшаве были довольно часты, но исключительно только между войсками. В то время под холерный лазарет были заняты отдельные, Закрочимские казармы. Занимаясь исключительно в хирургических отделениях варшавских госпиталей, я холерных не лечил и не наблюдал лично. Поэтому о характере эпидемии, как очевидец, ничего достоверного сказать не могу. Со слов же лечивших холерных больных врачей мне известно, что в то время для них было обязательным применение Мантовского, атомистического метода к лечению холеры²⁵, и что все эти врачи с большою грустью отзывались о совершенно отрицательных достоинствах этого метода, хотя нет спора, что в его арсенале есть прекрасно действующие средства для двух-трех болезненных форм. Например, для поноса, даже изнурительного, – сухая фосфорная кислота; для лихорадочной реакции – аконит²⁶ и пр.

С 1851-го до начала 1853 г. я заведовал то одним, то двумя отделениями госпитальных клиник Пирогова в Петербурге, но касательно холеры и ее атипических форм, по временам проявлявшихся в этот период времени, я не стану говорить, так как они подробно и превосходно описаны Пироговым и другими авторитетными учеными. Хочу упомянуть только об одном физическом свойстве, которое было наблюдаемо врачами при вскрытиях, именно о слизкости, которую нам приходилось ощущать в разрезах легкого и в крови холерного трупа. Этот неприятный признак до того был постоянным и выдающимся, что по нем нам удавалось правильно определять прижизненный холерный процесс даже и в таких случаях, когда при трупе не было истории болезни, или когда патологические изменения в органах мало были выражены. Теперь настало время выяснить, насколько эта слизкость крови и кровянистой паренхимы легких находится в связи и в зависимости от изменения реакции холерной крови из щелочной в кислую и от присутствия в ней микробов, изменяющих химические и физические ее свойства. Холерная эпидемия зимою 1853–1854 г. во всей России прекратилась, кроме Петербурга, откуда в марте она была занесена в Тверскую, в июне в Ярославскую, Костромскую, Нижегородскую и Казанскую губернии, а с судорабочими занесена и в Астрахань.

Зиму 1854 г. я пробыл в Мало-Валахском 40-тысячном отряде на Дунае, верстах в восемнадцати от турецкой крепости Калафата. С мая 1854 г. отряд малыми переходами направился обратно в Россию и, прошедший Валахию и Молдавию, временно разместился для отдыха в Бессарабии. Во время обратного шествия в отряде с начала августа стали появляться спорадические случаи холеры, но без смертельных исходов. Между жителями местностей, через которые проходил отряд, холеры не было. Холерный приступ наступал после 5–9-дневных гастрических расстройств, сопровождавшихся лихорадочною реакцией и не всегда поносом. Чаще такие расстройства влекли за собою холерный приступ у таких солдат, которые перенесли дунайские лихорадки. Во время приступа рвота и понос сопровождались слабыми корчами только в икрах. Пульс падал, но не исчезал, шумов в сердце не замечалось, цианоз слабый, а иногда замечаемый только на конечностях развивался большею частью к концу приступа, кожа оставалась упругою. Эта форма всего ближе подходила под рубрику Cholerae nostras²⁷. Каломель в 4-гранных дозах, мята, горчичники и грелки к ногам составляли весь мой арсенал походного лечения. Опий не употреблялся. По окончании приступа, в период реакции, холодные компрессы на голову и согревающие на живот, внутрь хинин или в дробных количествах настойка кучелябы; в периоде выздоровления кофе и чай, в пищу гречневая кашка, реже овсянка из прожаренного овса и белый сушеный хлеб в малом количестве и размоченный чаем. В августе, прибывши с Азовским полком в г. Роман, я застал там генерала Сем. в приступе такой формы холеры. После этого он отстал на несколько дней от войск, чтобы тряскою в экипаже не вызвать рецидива.

Крымская война, 1854–1856 годы

Перемещение войск. «Холерная луговина». Первые случаи холеры. Молниеносная смерть Коцебу от асфиктической холеры. Нашествие саранчи. Причины эпидемического неблагополучия у неприятеля. Питьевая вода в Севастополе.

В течение нескольких недель пребывания нашего отряда в Бесcарабии, около Аккермана, в немецких колониях, ни одного холерного случая не было. Заболевали только рецидивами дунайских лихорадок и их последствиями. Когда в первых числа сентября союзный неприятельский флот показался у Евпатории, наш отряд направился к Севастополю форсированным маршем, таким образом, что один переход каждая часть, например полк, шла пешком около 20 верст и более, после чего около четырех часов солдаты отдыхали и в это время ели, а затем усаживались на немецкие колонистские подводы, на которых с небольшими остановкам делали до 40 верст. Такой переезд считался и отдыхом, так что, слезши с подвод, часть оставалась на месте не более того времени, сколько было нужно, чтобы покушать и привести себя в порядок для дальнейшего шествия пешком опять около 20 верст до следующего этапа, на котором ждали нас такие, как и прежде, колонистские подводы, длинные шарабаны, которые были очень вместительны. Несмотря на труды и недостаточный сон, заболеваний бывало очень мало. Более всего изнурялись офицеры, потому что на их ответственности было ведение всего походного дела, а дремлющие солдаты часто сваливались с подвод и порядочно расшибались. Направившись на Одессу и Симферополь, мы скоро добрались до Бахчисарая, находящегося в 27 верстах от Севастополя, куда нас в тот же день повел колонновожатый, полковник Герсиванов. Проходя горами, тесными ущельями, виноградниками и садами, солдат, увлеченный богатством и разнообразием природы, легко преодолевал усталость, так что, несмотря на гористую, твердую и неровную дорогу, переход был совершен весело и скоро. Следуя длинным и весьма узким ущельем, мы вошли в низменную, плоскую, гладкую, хотя наполовину песчаную котловину, со всех сторон замкнутую весьма высокими, футов в 300 и более скалами, образующими два довольно правильных, сплошных полукруга, с двумя тесными выходами в два противоположных друг другу ущелья. Это место было уже так близко к Севастополю и к неприятельским позициям, что слышны были отдельные выстрелы даже из малых орудий, и нам велено было здесь расположиться ночлегом. День был жаркий, мы все обливались потом, но, вступив в четвертом часу пополудни в котловину, почувствовали сырой, охватывающий и пронзительный холод. Песчаная почва местами только покрыта была густою широколиственною, но бледною зеленью, а в других представляла отдельные, как бы водою, струйками замытые лысины. В различных направлениях ее прорезывали самые незначительные ручейки, широко расплывшиеся по низменным местам, делая всю эту местность крайне сырою, а при условиях наступающего вечера – ощутительно парною. Вероятно, по описанным свойствам эта местность и туземцами названа Мокрою луговиною. Не понимая стратегических соображений, я, как полковой врач, убедительно просил командира Азовского полка не останавливаться в этой котловине, по крайней мере не располагать полк на низменной ее площади, а дозволить частям подняться на крайние покатости, примерно на 1/8 часть высоты скал, окаймляющих котловину, – и шутя назвал все это мрачное затишье «Холерною луговиною». Когда моя просьба была найдена неудобоисполнимою, я и сам расположился на ночлег, забыв о холере, тем более что полковник Г. уверил, что под Севастополем у нас холеры нет, а у неприятеля тоже не слышно. Но около 8 часов вечера принесли в лазаретный обоз заболевшего алгидною холерою, а в следующие полчаса – еще таких пять человек²⁸. В течение часа двое уже умерли. Это происшествие сильно повлияло на убеждение командира, приказавшего всему полку тотчас сняться с площади и, не выходя из котловины, расположиться на скатах и выступах скал, гораздо ниже самих вершин. Холерных случаев более уже не было. С переменою места лазаретного обоза остальные четверо больных стали поправляться. С рассветом 4 октября этот полк первым занял деревню Чоргун, все окрестные дефиле и долину р. Черной, почти до впадения ее в северную Севастопольскую бухту, – местность, известную злокачественностью своих лихорадок.

К ночи того же дня на те же места прибыл и другой полк, но он не останавливался в Мокрой луговине и холерных случаев не имел. Вообще в 1854 г. ни в Азовском, ни в других частях войск, кроме шести упомянутых, холерных случаев не было. Правда, что после Азовского полка ни одна часть отряда, следуя тою же дорогою и на ту же позицию из России, не располагалась ни на ночлег, ни для отдыха в Мокрой луговине, получившей худую известность. В 1855 г., когда Бородинскому полку пришлось занять ее, то он расположился на высотах кругом луговины, на возможно дальнем расстояния от ее дна. Благодаря этому он холерных случаев не имел, кроме одного молодого ординарца штаба 6-го пехотного корпуса Ее Высочества Ольги Николаевны Гусарского полка, Коцебу, посланного в Бородинский полк по службе. Он добровольно расположился в котловине, выхваляя ее прохладу, но, пробыв в ней не более полутора суток, получил алгидную холеру, от которой в течение семи часов погиб. Призванный доктором Эйхвальдом на совещание, я застал Коцебу без дыхания и пульса. Корчи еще повторялись в конечностях и мышцах грудной клетки, но кожа оставалась белою до самой смерти, исключая кожу рук, на которых был заметен легкий синеватый оттенок. Такого же характера холера была у шести азовцев год тому назад. Это приметы асфиктической холеры.

Все эти случаи внезапного исключительного заболевания холерою во время пребывания в Мокрой луговине как нельзя лучше подтверждают почвенную теорию Петтенкофера, по которой котловинные местности считаются более всего располагающими к развитию холеры. Летом 1855 г. мы уже доподлинно знали, что на неприятельских позициях, особенно французских, холера свирепствовала сильно и забирала у них много жертв, а пленные и дезертиры не скрывали, что и в прошлую осень она обнаруживалась у неприятеля, занесенная судами из южной Франции²⁹.

Много было тогда толков о причинах хотя изредка, но все-таки появлявшихся в наших войсках случаев холерных заболеваний. Разумеется, что занос ее от неприятеля служил главным обвинительным аргументом. Но каким путем, через здоровых ли дезертиров, через пленных или, наконец, через неубранные трупы? Все это казалось вероятным, но не решало вопроса. Дезертиры и пленные могли занести заразу на своих пропотевших платьях и на теле или страдая сами легкою, недосмотренною у них формою холеры. Такими же легкими формами холеры могли заболевать французы до и в течение самих сражений, и тогда их испражнения, а затем и трупы могли служить прямым источником и гнездом заразы. Но с другой стороны, разница между смертоносным характером холеры у неприятеля и невинным, легким характером спорадических ее случаев у нас заставляла думать, что источник и причины заболеваемости у них и у нас совершенно различны. На поверку же выходило, что нас оберегали от развития холерных случаев в эпидемии одни местные условия. Между прочим, сколько мне помнится, появлению холерных случаев у нас всегда предшествовали сражения в глухих и глубоких местах. Например, в Инкерманских каменоломнях, у подошвы Малахова кургана, т. е. в местах, составляющих спорную территорию, с которой ни неприятель, ни наши войска не могли вовремя убирать и хоронить мертвые тела. Так же точно немало способствовало холере широко раскинувшееся наше общее кладбище на северной стороне города, куда попадали нередко и трупы неприятеля, а также в июле месяце над нашими позициями пролетевшая саранча. Она показалась с моря, со стороны Евпатории, в виде узкой и длинной тучи, быстро приближавшейся к берегу, так же быстро пронеслась она над прибрежной деревней, лежащей у подножия северной стороны г. Учкуй, и нашими инкерманскими позициями, направляясь между Севастополем и Балаклавою в Байдарскую долину. Но, не долетев до Севастополя, от неприятельских выстрелов и столбом стоявшего над городом дыма у горы Сапун она стала круто заворачивать назад, причем передняя ее масса сталкивалась с заднею, на нее напиравшею. При таком столкновении множество ее попадало в долине реки Черной, и на наших, русских позициях ее можно было тогда собирать шапками. Большая часть попадавшей саранчи имела поломанные крылья и, не находя для себя пищи, скоро вымерла, от чего на третий день после ее пролета распространился гнилой, пронзительный запах на наших позициях. Ясное дело, что после этого некоторое время вода в наших колодцах, а особенно в ручьях и обмелевшей реке Черной, содержала разложившиеся организмы и при неоспоримом заносе от неприятеля вызывала холерные заболевания. И действительно, с пятого дня после падения саранчи стали обнаруживаться случаи холеры гораздо чаще, что и продолжалось около недели³⁰. Около этого времени захворал холерою, без видимых погрешностей в диете, сын нашего начальника дивизии Р. Липранди, но скоро поправился, – и вообще я ни одного смертного случая от той холеры не помню.

Совсем другое было слышно с неприятельской стороны. Там свирепствовала холера на позициях, а еще более на транспортном флоте, циркулировавшем между Балаклавою и Константинополем, развозя больных большими массами по санитарным станциям и прибрежным лазаретам, например в Добрудже, на попутных островах вплоть до Константинополя и азиатского берега. Полагаю, что причину смертоносного характера холеры у неприятеля и нашей перед нею неуязвимости удастся выяснить, если вспомним, что неприятель для своих лагерей и жилищ выбирал глубокие лощины и долины, наслоенные черноземом и другими мягкими землями, удобопроницаемыми для воздуха и воды, – и только для сражений выступал на горы, где и располагал свои батареи. Тогда как наши войска, особенно вне Севастополя, были расположены на несколько сот футов выше уровня моря и почти столько же выше неприятельских лагерей, а именно на Инкерманских высотах и Мекензии. Только для сражения и вылазок они спускались в сырые долины реки Черной. Неприятельские войска выстраивали свои палатки и домики и вырывали ямы для своих землянок в низменной, наслоенной, мягкой почве, подверженной колебаниям почвенных вод; тогда как наши лагеря и бивуаки расставлялись на вершинах голых скал, а землянки вырывались или выбивались кирками в скалах известкового песчаника. К тому же их землянки имели печи среди самого жилища, мало просушивавшие их стены, тогда как в наших землянках печи вырывались в самом материке стен и потому служили столько же для просушки жилища, сколько и для его обогревания. У неприятеля в каждой землянке помещалось от 20 до 30 солдат, а у нас от 4 до 8. Затем неприятель получал воду из неглубоких колодцев, находившихся в зависимости от колебаний и падения почвенных вод. Наши же войска в Севастополе пользовались водою из водопровода и из глубоких колодцев, не зависевших от перемен в почвенных слоях. Вне Севастополя – из колодцев еще более глубоких, в которых вода накоплялась из подпочвенных, непроницаемых пластов, либо из ключей в триасовой формации, разобщенной от почвы непроницаемою средою.

Теперь понятно, почему, при существовавшем и постоянно повторявшемся заносе холеры от неприятеля, на занимаемых нами местностях она не могла получить эпидемического развития ни во время, ни по окончании обороны Севастополя.

Константинопольская холера 1865 года

Холера на корабле «Концентрино». Молниеносная холера. Атипичная холера и споры среди врачей. Характерные признаки холеры в спорных случаях. Одесский карантин. Топография и климат Одессы. Санитарное неблагополучие Одессы. Несвязанные друг с другом холерные очаги в Одессе. Связь холеры с проведением земляных работ. Критика лечения холеры льдом. Смерть от асфиктической холеры врача Тюняева. Лечение холеры.

Наконец мы пережили и так называемую Константинопольскую холеру, занесенную в Константинополь из священных мест Мекки и Медины³¹. Факт этого способа заноса достаточно подтвержден санитарною Константинопольскою конференцией (Архив суд. медицины и общ. гигиены, 1867. № 1). В то время я служил на юге, в Новороссийском крае, находящемся между изотермами +6 и +10 °R и отличающемся сухим, продолжительным и жарким летом.

Пребывая в портовом городе Одессе, я был тогда членом общества одесских врачей, которому было доверено составление популярного наставления предохранительных мер и правил для первоначального пособия в случае заболевания холерою. Карантинные меры со стороны моря выполнялись строго. Дезинфекция производилась везде. Войска по возможности часто выводились и долго содержались в лагерях. Первый занос холеры в Одессу был произведен итальянским кораблем «Концентрино», прибывшим туда из Константинополя с четырьмя холерными больными, помещенными в лазарет возле карантинного здания. Генерал-губернатор Коцебу тотчас послал туда комиссию из инспектора врачебной управы, множества членов от общества одесских врачей и представителей города для точного определения характера занесенной пассажирами болезни. Сколько мне помнится, мы застали трех из них на ногах, четвертый же был совершенно обессилен и лежал. Сколько видно было из рассказов, у последнего чувство изнеможения появилось внезапно и недостаточно объяснялось силою предшествовавших ему припадков – и тогда охлаждение тела пошло быстро. У него, однако, была рвота, понос, но повторялись они редко. Корчей не было, но был еле заметный цианотический оттенок на конечностях и устах. Язык у него был плоский, синеватый и чистый, на ощупь не сухой, но до половины холодный и дрожащий; пульс едва заметный, мягкий, ползучий, крайне частый; мочеотделение и отделение слюны прекращены; голос беззвучный, живот запавший и издавал звук тупой, на ощупь представлял сплошную, глинистую плотность, горяч при значительном охлаждении прочих областей тела. Жажда при всем том не особенно большая, но сильный позыв на холодное питье. Другой, державшийся еще хорошо на ногах, имел только изредка рвоту. Его язык не был особенно холоден и был покрыт густою слизью. Он имел сухие уста и жаловался на тупую боль, а больше на тяжесть головы. Голос хриплый, руки на ощупь не холодные, но ногти синие. Живот везде издавал тупой звук, но не был запавший. Давая ответы, он хватался то за один, то за другой палец, отклоняя его к сгибающей стороне и объявляя, что всю дорогу у него тянуло пальцы рук на разгибающую сторону, что это обстоятельство ему не давало спать, несмотря на большое к тому желание. Через полчаса после опроса и еще в нашем присутствии он совершенно ослабел и без особо быстрого охлаждения стал агонизировать после однократного, но весьма обильного послабления низом³². Остальные двое страдали одним поносом, но несколько дней. Один из них с появления поноса имел корчи в икрах, но только во время сна, отчего и просыпался. Корчи после массажа собственными руками проходили, после чего он опять засыпал. Мочеотделение его было прекращено больше суток, но опять восстановилось. Голос у обоих сиплый; все четверо при переезде из Константинополя лечились разными средствами по совету своих товарищей и знакомых.

Такой контингент больных с самою неполною (атипичною) и различною картиною у каждого порознь подал повод к несогласиям между врачами. Одни, знакомые с холерою из прежних эпидемий, не находили ни у кого из больных той полной группы явлений, которую они привыкли встречать в одной из стадий азиатской холеры. Другие находили у одного несколько выдающийся характер обыкновенного катарального гастрита, обострившегося под влиянием путевых лишений и безрассудных популярных лечений на судах. Третьи думали во встреченных формах найти эфемерные заболевания, какие часто появляются в конце больших эпидемий, не придавая им особого значения в смысле занесения болезни и ее заразительности; хотя с другой стороны, сколько мне казалось, все присутствовавшие одинаково избегали слишком тесного сближения с наличными больными. После двухчасовых дебатов мне поручено было составить протокол о найденном нами. Я высчитал все особенно выдающиеся формы и указал на неполноту, беспорядочность и непоследовательность в появлении и развитии отдельных припадков у каждого. Далее я обратил внимание на то, что весь рейс из Константинополя в Одессу длится от 18 часов до полутора суток и что при таком коротком рейсе судно, не будучи большим и не имея пассажиров более четырех десятков, все-таки пришло под желтым флагом и сдало четырех пассажиров больными. А у последних, при самых незначительных желудочных или кишечных расстройствах, мгновенно наступала не соответствующая силе припадков чрезмерная слабость с быстрым охлаждением тела и исчезновением пульса. Хотя цианоз замечен был только на одном больном и составлял как бы исключение, как равно не на всех больных наблюдались прочие характерные признаки, – и то большею частью отдельно, не представляя явной связи и соответственности с прочими. Я тем не менее заключил, что вся совокупность признаков, усматриваемая на всей группе больных, совершенно соответствует картине азиатской холеры, тем более вкрадчивой и опасной как для жизни заболевших, так и в отношении эпидемического развития, чем более атипичны и непоследовательны в своем развитии и силе ее характеристические признаки и чем более неожиданно наступает и быстро увеличивается плохо объяснимая силою припадков слабость.

Не помня дословно, могу поручиться, что в таком смысле был составлен протокол о первых холерных, попавших из Константинополя в одесский карантин, где двое из них вскоре умерли, а остальные двое выздоровели.

Одесский карантин устроен на восточной стороне и вне города, в упраздненной крепости, расположенной на крутом морском берегу. Он обширен и состоит из трех отделений: практического, пассажирского и чумного, имеет свое управление и батальон гвардионов, или карантинную стражу, учрежденную еще в 1818 г. для предохранения Империи от моровой язвы, т. е. чумы. В 1829 г., когда была занесена чума из Константинополя, этот карантин действовал с полною строгостью. В то время город был оцеплен с 13 мая по 25 января. Из 283 заболевших чумою умерло 219 (из 52 тыс. жителей). В 1830 г. в Одессе свирепствовала холера, похитившая 731 жертву из 1260 заболевших. И в то время уже понимали, что карантинные меры при холере бесполезны. Напротив, в чумной эпидемии 1837 г. карантин оказал большую пользу. Оцепление города тогда продолжалось с октября по февраль, и если из 37 тыс. жителей умерло всего 108 человек и эпидемия не распространилась дальше, то, конечно, этим мы немало обязаны карантину. Последний раз холера была в Одессе в 1848 г. и продолжалась три месяца, унеся 1861 жертву из 5755 заболевших (на 96 тыс. жителей).

Одесса находится под 46° 28’ 34’’ с. ш. и 0° 24’ 44’’ в. д. по Пулковскому меридиану, лежит на берегу Черного моря, на высоком (140 футов) и обрывистом южном берегу залива, вдавшегося в берег на 3,5 версты. Эти обрывистые берега залива на северо-восток и запад переходят в возвышенную степь. Между этими берегами на протяжении 7 верст образовалась низменность из песка и плотно сложившихся раковин. Эта низменность до того мало возвышена над морем, что пришлось защитить ее насыпью, или пересыпью, отделившею вместе от моря и два лимана: Куяльницкий и Гаджибейский. Описываемая пересыпь ныне составляет северо-западное предместье, лежащее ниже самого города более чем на 120 футов и длинною улицею тянущееся вдоль противоположного городу берега того же залива. Дорога по оплотневшей массе раковин, песка и глины с обильною примесью морских солей ухабиста и дает при езде массу тонкой пыли, на несколько сажень подымающейся вверх и стоящей всегда густым облаком над городом. Для удержания налета песка на город на пересыпи разведено много плантаций, но деревья вышли уродливые, бедные, трав же вовсе нет. Вообще почва города прочих возвышенных его предместий: Молдаванки, Бугаевки, Новой слободки, облегающих его с запада, как и окрестных степей, черноземная, суглинистая и весьма плодородная, но только при соответствующей влажности, которой в Одессе недостает. Эта же почва содержит много разрушенных раковин, совершенно каменеет под действием палящего солнца. Подпочва города и трех высоко лежащих его предместий (кроме четвертой – Пересыпи) и окрестных степей состоит из камня, образовавшегося из мелких, слежавшихся с песком морских раковин. По извлечении из земли этот камень так мягок, что его можно резать ножом и пилить. Но от действия воздуха, света и теплоты он скоро твердеет. Из него сделана большая часть построек в Одессе. Кругом Одессы находится до 353 каменоломен, немало оставивших выемок, и вся Одесса с ее предместьями имеет много подземных погребов, целых галерей и катакомб, в которых купцы и контрабандисты укрывали прежде свои товары, частью от порчи солнцем, а частью от таможни и полиции. Климат в Одессе лучше, чем во всем Новороссийском крае; ее изотерма равна 8, зимняя средняя t равна 2° холода, а средняя летняя равна 17 °R тепла. Но летом бывает жара, превышающая нередко 40 °R в тени, что при страшной пыли и нечистоте делает ее невозможною для детей, громадными массами умирающих в конце июня, в июле и начале августа от поноса, детской холеры и дифтерита.

Вся Одесса состоит из разных групп домов, то изящных, то мрачных и некрасивых, то громадных, то маленьких, неопрятных лачужек и даже землянок – притонов нечистоты и всякого порока. Все это так перемешано, что все сказанное можно встретить и в лучшей части города. Сам город сосредоточен, предместья раскинуты. Город с тремя предместьями находится на степной возвышенности, прорезанной тремя глубокими балками, кончающимися в залив. От своих предместий он, кроме того, отделен рвом и бульваром в 6,5 верст, имеющим аллею. В окружности город имеет около 10 верст, в длину около 4, а в ширину 2,5 версты. Самая длинная, Преображенская, улица имеет без малого 2,5, затем Ришельевская 1,75 версты. В 60-х гг. Одесса имела шесть общественных садов, четыре фонтана, до 900 цистерн, из которых большая вмещала до 20 тыс. ведер воды, и восемь весьма плохих водопроводов. Из этого одного перечня казалось бы, что Одесса одним хорошим водоснабжением могла бы защититься от развития холерных случаев в эпидемию; но в том-то и беда, что летом, в засуху, часто в цистернах не бывает воды. Колодцы не все хороши и многие имеют почвенную воду, подверженную колебаниям, а водопроводы слабы. В карантинной балке был родник, но он испорчен инженерными исследованиями. Поэтому вода доставлялась за 4, 6, 5 и 11 верст от Одессы, из малого, среднего и большого фонтанов, отчасти водопроводами, частью же на лошадях. Улицы большею частью шоссированы, либо мощеные; но по сторонам их, для стока воды, имелись весьма неопрятные с тяжелым запахом канавы. В сухое и безветренное время тонкая, беловатая пыль оседает на улицах толщиною в несколько вершков, а при езде и ходьбе образует непрерывное облако, стоящее над городом. Эта пыль проникает во все помещения, даже за двойные рамы окон, которые большею частью остаются не вынутыми летом.

В 70-х гг. удачно проведен громадный водопровод, снабжающий Одессу водою за 40 верст из Днестра, и, конечно, с тех пор надобно ожидать для Одессы перемены к лучшему как касательно участи в ней садов и вообще растительности, чистоты и большего обеспечения от сезонных, детских болезней и дифтерита, так и от развития холерных заносов в эпидемию. Но это новое положение города не составляет прямого предмета нашего описания, и потому, возвращаясь к 1865 г., я должен сказать, что вскоре после смерти двух холерных пассажиров в карантине захворал карантинный должностной Гулдин и был вскоре отправлен в собственную квартиру на Молдаванке, откуда на другой день опять был перевезен на противоположный конец города, в городскую больницу, где и умер. В его квартире вскоре захворали его жена, сын и служанка, и вследствие такой миграции Гулдина вскоре образовались холерные очаги: на Молдаванке в 69, а в городской больнице в 19 заболеваний. Позже развился еще один очаг в предместье Пересыпь, лежащем ниже больницы, между последнею и заливом, в который стоки от больничной местности шли через предместье. Вследствие частых заболеваний на Пересыпи там была устроена своя больница.

Таким образом, считая и лазарет у карантина, в Одессе образовалось четыре совершенно отдельных и далеко друг от друга отстоящих холерных очага, из которых впоследствии холера распространилась по всему городу. Хотя в этом году эпидемия вообще очень слабо проявлялась, все-таки через посредство ребенка одного немецкого ремесленника она оттуда была занесена в город Альтенбург, где сначала в доме родителей ребенка образовался холерный очаг, из которого холера скоро распространилась по новому городу и перешла в другой город Вердау³³.

Вследствие развития упомянутых четырех очагов 8 августа появилась холера в Волынском пехотном полку, квартировавшем в Одессе, и одновременно и независимо от этого обстоятельств в 1-й рабочей железнодорожной бригаде, на границе Херсонской и Подольской губерний. Она прекратилась только в половине сентября. В конце августа холера появилась в городе Керчи между нижними чинами Литовского пехотного полка. В ноябре в Ростове-на-Дону между нижними чинами 4-й резервной артиллерийской бригады, – и в обоих городах прекратилась только с наступлением холодов, в начале декабря.

Несмотря на такое быстрое и широкое распространение эпидемии во все концы округа, в этом году из 80 тыс. его войска захворало холерою только 62 человека, из которых умерло 23. В отчетах военных врачей за этот год в лечении холеры из всех употребляемых ими средств предпочтение отдавалось одному – каломели.

В период свирепствования холерных эпидемий в Новороссийском крае, с 1865 и по 1872 г. включительно, непрерывно шли в разных местах края земляные работы – и в больших размерах. Вообще они не производили видимого влияния на ожесточение либо на распространение эпидемии. Исключение из этого составляли земляные работы, производившиеся в Одессе в холерные годы и еще в 1866 г. земляные выемки вблизи грязной речки Кучурган. Так, для перекладки газовых и проведения водопроводных труб по многим улицам Одессы в начале августа производились земляные работы. Сначала их вели на оконечности Преображенской улицы, ближе к морю, и по Садовой улице, на которой было Благородное собрание. Последнее к тому времени я перестал посещать, негодуя на допущение производства этих работ, как раз против собрания, в самый разгар сезонных поносов. Через четыре дня от начала работ я был вызван в дом на углу обеих названных улиц к неожиданно захворавшей холерою жене архитектора, г-же М. У нее понос, рвота сопровождались неимоверною тоской, жаждою и изнеможением, без цианоза. Пока совершенно не лишилась сил, она все хваталась руками за бока грудной клетки, жалуясь, что ее тут давит и жжет под ложечкою, требуя холодного питья. Оказывая помощь, я одновременно настаивал на перенесении больной в другой дом подальше от земляных работ; но окружающие были растеряны, и больная часа через два погибла. При этом я должен сказать, что глотание кусочков льда, так горячо рекомендованное в то время, всегда, как и в этом случае, производило минутное облегчение и чрезвычайно нравилось больным и врачам. Но я никогда не видел от него пользы, а напротив, мне всегда казалось, что это лечение тем скорее приближало агонию, чем более удовлетворяло больного. Оно, конечно, верно устраняло чувство жжения под ложечкою и зависящее от него тоску и беспокойство, водворяя более покоя и устраняя беготню окружающих, но не больше. Доверяя исследованиям Коха, можно предположить, что лед, получаемый с прибрежных мест в стране, подверженной эпидемии, содержит холерные бациллы, которые, попав в кишечник, удобно размножаются и только ускоряют развязку. Уходя из этого дома, я был позван в Благородное собрание, где два его члена более 20 минут как захворали, один – поносом, другой – рвотою, и оба в тоске и изнеможении лежали на диванах. Снабдив их мятными лепешками, я уговорил их отправиться домой, указав на земляные работы перед окнами. За неимением вблизи извозчиков их тотчас, хотя с трудом, отвели домой, – и они оба поправились³⁴.

Однажды военный врач Тюняев, работавший со мною за одним столом в Окружном Медицинском Управлении, вдруг изменился. Оказалось, что его несколько минут тому назад два раза пронесло. Я тотчас отправил Тюняева на квартиру его брата, местного врача, а сам не более как через полчаса отправился туда же. По пути вижу, что по Преображенской улице, на которую выходила квартира Тюняевых, идут усиленные и глубокие земляные работы, а своего товарища застаю уже на столе с самым легким оттенком цианоза. Все присутствовавшие врачи в быстро наступившей смерти единогласно обвиняли корчевые движения, которые слабо выражались в разгибающих мышцах ног, но сильно в мышцах грудной клетки: умирающий жаловался, что его грудь как будто стягивают клещами. Дыхание прекратилось раньше биения сердца.

Затем, через несколько дней, меня вызвали к двум больным на Канатной улице. Оба они проживали в двух домах, выходивших воротами друг против друга. Между этими домами шли земляные работы. Оба страдали рвотой с корчами в икрах. Один из них, по моему совету, тотчас был удален на хутор и выздоровел, другой не мог этого исполнить, и через несколько часов я застал его уже умершим.

Все эти дни я других больных холерою не имел. При этом нельзя не отметить того факта, что сами землекопы холерою не заболевали и что в других местах города, кроме тех, где шли земляные работы, о холерных случаях не было слышно. При этом необходимо упомянуть, что эти случаи повторялись после дождей, шедших во время земляных работ. Во многих местах вблизи земляных насыпей образовались обширные, грязные и гниющие лужи по той причине, что земляными насыпями во многих местах были засыпаны и преграждены стоки и спуски для грязных вод с дворов и улиц. Невозможно допустить, чтобы при значительной скважистости почвы грязная вода из обширных луж не просачивалась или не попадала в ближайшие колодцы и цистерны, находившиеся во дворах, и не заражала бы их.

Несмотря на то, город до конца работ тупо относился к предостережениям и воплю врачей, обвинявших вскрытие почвы во время засухи, при условиях низкого падения почвенной воды и во время свирепствования сезонных желудочных катаров – как главную и видимую причину холерных заболеваний со смертельным их исходом в местах их возникновения. Мне остается еще упомянуть об одном неожиданном заболевании холерою 14-летней девочки среднего сословия на Херсонской улице, где земляных раскопок не было и холера еще не появлялась. У входа в ее квартиру на дворе стоял громадный чан с водою, составлявшею запас на случай пожара. Но одновременно вода из него употреблялась и для поливки цветов. Нельзя ручаться, что в ней не замывали и детские пеленки. Она была грязно-бурого цвета, и когда я остановился у чана, меня стошнило от пронзительного запаха, разносившегося из него. По моему совету тотчас закрыли все окна и двери, выходившие из квартиры больной, девочку успели перенести в другой дом, где она и поправилась. Загнившая вода была дезинфицирована хлорною известью и затем спущена в сад, а чан выпарен калеными камнями³⁵.

Опий в холерных поносах редко употреблялся одесскими врачами в больших приемах, а еще реже в чистом, в концентрированном состоянии. Большею частью его давали значительно разведенным различными летучими и ароматными каплями, например, в виде капель Иноземцева³⁶, Тильмана и Вундерлиха. Если затем много пользовавшихся от поноса и поноса со рвотой выздоравливало и в последующем тифозном периоде у них редко обнаруживалась непробудная спячка, как это случалось в настоящую эпидемию во Франции и Италии, то это происходило как от более умеренного и осторожного употребления опия русскими врачами, так и от того, что он у нас давался в смесях, содержащих одновременно кучелябу, как в каплях Иноземцева, и мятное масло, либо аммиачный раствор. В уравнительном же периоде школа и последователи профессора Боткина с блестящими результатами употребляли солянокислый хинин, продолжая его приемы до полного выздоровления³⁷. Точно так же в продромальных поносах, как и в детской холере, чистый солянокислый хинин либо с прибавлением дробных количеств опия производил решающее и благотворное действие.

Несмотря на то что в 1865 г. случаи холеры проявлялись в небольшом числе и в разных местах в атипичных формах и, по-видимому, в легких степенях, никому из врачей не приходило в голову выделять эти легкие и с неполною группировкою холерных признаков случаи в особую рубрику сезонной или местной холеры либо называть их спорадическими. Напротив, все считали их продолжением гнездившейся у нас азиатской холеры, а потому и не надеялись, что с наступлением зимы это бедствие совершенно прекратится. Напротив, полагали, что, из-за наступивших рано холодов болезненный зародыш не успел еще достаточно развиться в эпидемии при условиях, представляемых со стороны жизни и местности города, и что немалым тормозом к проявлению обширной эпидемии служила привычка жителей противодействовать вредным влияниям заразы, – тем более что приезжие чаще других заболевали. Поэтому все и ожидали, что затихшая к зиме холера может еще повториться летом. И действительно, на следующий год, с наступлением жары и засухи, она сразу обнаружилась в низменных, приморских и пригаванных улицах и в низком и нечистом предместье – Пересыпи. А затем и в высоко расположенной Молдаванке, по южной окраине которой протекает безымянная, нечистая и почти пересохшая речка (многими называемая Лопатью). Но все-таки и в этот год вообще было так немного больных, что для спорящих о различии между азиатскою и доморощенною холерою открывалось обширное поле. Гораздо сильнее она проявлялась в следующие годы вплоть до 1872 г, и не только в Одессе, но и в окрестных местностях по Днестру и другим водным бассейнам.

Холера на юге России в 1866 году

Сокрытие холеры властями деревни Маяки. Климатические условия и быт, способствующие холерным эпидемиям. Алгидная холера среди арестантов при строительстве Одесско-Тираспольской железной дороги. Условия проводимых арестантами работ. Санитарное неблагополучие местности. Противохолерные мероприятия среди арестантов. Топография и климат Одесского военного округа. Климатические изменения. Распространение холеры по всему югу России. Заболеваемость холерой среди войск и населения. Противохолерные меры в войсках. Продромы холерных эпидемий. Сопоставление холерных эпидемий 1865 и 1866 гг. Дифтерическая холера.

В начале июля 1866 г. я был послан в деревню Маяки для расследования в ней причин значительной смертности. Оттуда проводили в Одессу водопровод (за 40 верст)³⁸. Рыбная ловля, судоходство, сплав леса и хлеба по Днестру к Одессе давали жителям Маяков главные средства к жизни. Священник и прочие маякские власти отрицали существование холеры. Из записей по книгам, однако ж, и из рассказов вытекало, что в течение последних трех недель умерло не в пример много, именно более 40 человек, преимущественно стариков, детей и женщин. Хотя у всех умерших и бывали расстройства пищеварения, но большая их часть умерла от асфиксии. Но синий цвет кожи, и то в очень слабой степени, замечался только после смерти либо появлялся до нее за короткое время. Падение уровня воды в Днестре было необычайное; в колодцах воды было мало. Что в этом случае ни власти, ни жители не были искренни в своих рассказах. Но что они сами были убеждены в эпидемическом значении всех этих смертных случаев, ясно вытекало из того обстоятельства, что никто из них не мог мне объяснить, почему в этот период времени хоронили умерших раньше положенного законом и обычаями срока? Что же касается до старческого, детского возраста и женщин, якобы исключительно умерших, то это объяснялось отсутствием в деревне мужчин средних возрастов по причине летних заработков, для которых они уходили из своей деревни. Ко дню моего приезда, как объясняли все спрашиваемые мною, новых заболеваний не было. Поэтому я должен был ограничиться одним подозрением, что все они боялись карантинных мер и потому скрывали правду, либо что период эпидемии в деревне действительно закончился к моему приезду, тем более что за два дня выпал крупный дождь, а в день приезда был сильный ветер.

Вскоре за тем (29 июля 1866 г.) я был послан на линию строившейся тогда Одесско-Тираспольской железной дороги, где у немецкой колонии Страсбург, в 64,5 верстах от Одессы, на особой местности, примыкающей к широкой долине грязной речки Кучурган, было расположено несколько групп больших землянок для помещения 2-й железнодорожной бригады (без малого 5 тыс. человек) рабочих, состоявших из проштрафившихся воинов и выпущенных из гражданских тюрем арестантов. Оказалось, что землянки, из которых в каждой помещалось от 30 до 60 человек, были выстроены на черноземной почве, составляющей непосредственное продолжение низменного бассейна реки. Хотя эта местность и составляла косогор, возвышавшийся собственно над болотцами долины футов на 6–10, но над нею еще господствовала другая, соседняя, более ее гористая и не отделенная от первой ни рвом, ни лощиной. Поэтому местность, занятая под землянки, в ненастье и при таянии снегов служила стоком для воды с выше ее лежавшей – и более годилась для рытья на ней колодцев, чем для постройки жилых помещений. Каждая землянка имела на средней своей линии, по длиннику, две большие печки наподобие русских, но без достаточной тяги, и потому они нелегко нагревались сами, а тем менее могли обогревать огромную землянку, особенно стены ее, более удаленные от печек. Хайло каждой печки было гораздо более фута выше пола и потому напольный, почвенный воздух застаивался. Да и топка в них зимою производилась, большею частью скудно и сырым топливом; почему пары нагретого у печек сырого воздуха быстро охлаждались на холодных стенах, делая их непомерно сырыми. Если же к этому прибавить, что два года прежде описываемого времени между жильцами этих землянок свирепствовал сыпной и брюшной тиф и что рассказываемое приходилось к концу лета, когда землянки уже давно не отапливались, то нам станет яснее, что в это время население землянок исключительно подвергалось влиянию сколько сырого, невентилированного и затхлого, столько же и почвенного, миазматического воздуха.

Чтобы дать полное понятие о всех вредных условиях, надо упомянуть, что ретирадники в той бригаде были кое-как и где попало устроены и потому заражали местность, отличавшуюся крайнею рыхлостью и просачиваемостью. Если к этому прибавить, что на арестантов немало мог повлиять резкий переход от заключения и бездеятельности их в тюрьмах к усиленному труду и к двойной порции водки, положенной тогда на земляных работах. Причем вместо свежего мяса они часто получали солонину, а в посты – только несвежую тарань, и что для питья вода получалась из болотистой и местами пересохшей речонки и употреблялась не отстоянною. Либо ее брали из колодцев, вырытых вблизи ретирадников. Нетрудно заметить то, что арестанты были поставлены в условия, располагающие к развитию между ними инфекционных болезней. И действительно, два года тому назад здесь свирепствовал тиф, а теперь во время загнездившейся в Новороссийском крае холеры обнаружилась алгидная ее форма. Надо прибавить, что в это время свирепствовала уже холера и в деревне Слободзее, в 4 верстах к северу от описываемой местности, отделенной от Слободзеи долиною реки, а затем лесными рощами на всхолмленной и песчаной почве. Сколько было случаев заболевания до моего прибытия за четыре предыдущих дня, я теперь в точности сказать не могу, насколько помнится, не менее 50. В арестантском лазарете я застал только четырех холерных, в агонии; и в течение двух следующих часов моего пребывания туда же доставили с работ семь человек уже в алгидном периоде. По словам весьма дельного врача Барановского, я потому так мало застал больных в лазарете, что из заболевших и доставленных туда никто не проживал более восьми часов от начала болезни и более двух по доставлении в лазарет. К тому же если выздоровления и случались, то исключительно только из числа тех, которые заболевали на месте, во время их нахождения в землянках. Заболевшие же на земляных работах все умирали, несмотря на всевозможные старания и самое разнообразное лечение. И действительно, пока я осматривал эту местность, трое из доставленных при мне уже погибли.

Чтобы ознакомиться с условиями и обстановкою, в которой производились работы, я отправился на место вырываемой рабочими выемки, глубиною от 7 до 9, а в некоторых местах доходившей до 15 саженей. Работы состояли в углублении почвы в нагорной местности посредством заступов, в выбивании грунта кирками. И затем в устранении излишнего материала вывозом тачками по косогорам из района прорытой выемки на ту же высоту (7–15 саженей). Вся работа и вывоз земли производились одними арестантами, без помощи конных подвод, так как лошади будто бы с крутых подъемов сваливались. Но не легко же приходилось и арестанту, везшему впереди себя по крутому косогору тачку с землею или с камнем. Если ему случалось поскользнуться или оступиться, тогда он, конечно, падал, а тачка с тяжестью скатывалась на него. Но суть еще не в этом: работы производились в летнюю жару выше 30 °R в тени, в глубокой выемке в это время было и холодно, и сыро. Вывозящий землю из выемки обливался потом, и чем более приближался к поверхности нагорной местности, накаленной солнцем. Сваливши землю и страдая от солнца, он, не утоливши ничем жажды, спешил с пустой тачкой опять на дно выемки, где отдыхал, наслаждаясь прохладою, пока его тачку опять не наполняли землей. В это же время он успевал и утолять жажду заготовленною здесь холодною водою. После этого он опять отправлялся с тачкою наверх. Вот в это время, во время самого приятного охлаждения такого работника на дне выемки и после утоления жажды болотистою водою, он заболевал – и так сильно, что, пока доносили его до лазарета, уже наступал алгидный период. Нет сомнения, что вода, которая для рабочих получалась из ближайшего к работам колодца, лежавшего ниже рабочего района, и имевшая легкий запах сероводорода, играла в заболеваниях первенствующую роль; почему его тотчас закрыли. Из косогоров свежесрезанной земли местами торчали остатки человеческих костей и под ними находили много старых римских монет, из чего видно, что работы шли в местах бывшего и очень обширного римского кладбища. В некоторых местах косогоров просачивалась вода, стекая в выемку как по скатерти; В других же местах на дне выемки готовое глинистое полотно железной дороги было влажно, а местами пробирались по ее уклону крошечные ручейки. Эта картина напоминала мне Мокрую луговину под Севастополем и алгидную форму холеры, с которою я впервые встретился в Новороссийском крае.

Под впечатлением горестного воспоминания и пройденного опыта, уполномоченный делать все, что сочту нужным для прекращения холеры, я просил в тот же час приостановить временно работы по всей линии. Рабочих, находившихся на верху нагорной части, я предложил, не дозволяя им более спускаться в выемку, вывести из района работ на противоположную землянкам сторону, за долину Кучургана. Рабочих же, остававшихся все время на дне выемки, не выводить вдруг на солнце, а вести наверх по полотну железной дороги, имевшей небольшой уклон, и присоединить к первым. Затем, после кратковременного отдыха в полчаса, всю массу рабочих отвести версты на три за Кучурганскую долину, в сторону деревни Слободзеи, и расположить их бивуаком на сухой и возвышенной площади, отделенной от деревни лесками и рощами. Остальную часть дня употребить на устройство временных жилищ из кустарного леса и всякого подручного материала, например, досок, рогож и прочего, доставленных скоро заботами администрации. Не могу при этом не вспомнить признательность о той горячности, с которою содействовали такому быстрому переселению бригады и быстрому устройству импровизированного лагеря офицеры бригады и прочие лица, служившие в администрации дороги, особенно же инженеры Унгерн-Штернберг, Гриппенберг и полковник Сухарев. Заботами последнего готовая пища была доставлена на новые места прежде, чем туда прибыла бригада, и предложена прибывшим уже подогретою. Воду на новых местах брали из безыменного притока реки Кучургана. К ночи того дня на месте прежнего расположения бригады остались только хозяйственные чины, больные в лазарете и больничная прислуга. Лазарет был оставлен на месте, так как находился в лучших условиях, чем прочие землянки. Он получал хорошую воду не из заподозренных колодцев и речки, а из дальних колодцев, у почтовой станции и из колонии Страсбурга, расположенной саженях в 200 и выше землянок и все это время имевшей весьма мало холерных случаев.

К утру следующего дня из переселившейся бригады заболело два человека, на третий тоже два, но все очень легко и выздоровели при употреблении мятных капель и втирания летучей аммиачной мази в икры, живот и спину. Замечательно, что после переселения бригады к стороне Слободзеи и в этой деревне через три дня холера прекратилась совершенно.

Река Кучурган у истоков своих имеет всего возвышения над уровнем моря не более 100 футов, и потому ее течение крайне медленное, местами образует плавни, низменные, топкие и болотистые, а летом кое-где и пересыхает. Она представляет балку лиманного образования, т. е. с возвышенными и весьма значительно раздвинувшимися берегами, между которыми образовалась наносная, луговая низменность шириною от 50 саженей до одной версты, а в нижней части еще шире. В местности же, описываемой нами, ширина этой низменности, или долины, доходит до 2,5 верст. По мере того как долина эта становится шире и правый берег реки более и более возвышается над левым, – она принимает много мелких балок, и в описываемой нами местности их так много, что трудно решить, которая из них составляет главное русло реки. Верно только то, что одна из таких балок, ближе протекающая к землянкам, превращается у деревни Слободзеи в довольно глубокую речку, – иначе невозможно было бы и понять зависимости холерной эпидемии в Слободзее от Кучурганской. После двухдневного отдыха бригада с новых мест ходила на работы своим порядком, но вывоз земли производился конными грабарками, а вода для питья рабочих получалась не из близких к выемке, а из дальних колодцев.

Дней через десять вся бригада перешла на прежние места. К тому времени все старые ретирадники были засыпаны хлорною известью и землею и вместо них выстроены новые, ниже землянок и в стороне от притоков реки. Поземь в землянках и их стены были тонким пластом срезаны и густо вымазаны глиною. Хайло печей везде опущено до позема. Много землянок, лежавших низко и близко к воде, было уничтожено и вместо них вырыты другие на возвышенностях. Постная пища была прекращена, а употребление солонины заменено свежим мясом, и ни холера, ни поносы в этой местности более не обнаруживались.

Чтобы лучше уяснить себе беспрепятственное распространение холеры по всей шири Новороссийского края, надо сказать, что Одесский военный округ состоит из Херсонской, Екатеринославской, Таврической губерний, с Крымом и Бессарабией, занимая 208 815 кв. верст. Все это пространство большею частью представляет плоскую возвышенность, прорезанную балками, в которых часто протекают реки. Только северная часть Бессарабии и южный берег Крыма гористы. Почва большею частью чернозем; только в южной, степной части Бессарабии, вблизи моря, большие пространства земли покрыты песками, и еще песчаная полоса в Днепровском уезде тянется по берегу Днепра до Кинбурна. Остальная же его часть как край Мелитопольского уезда, затем прилегающая к Сивашу, и вся Крымская степь представляют глинисто-солонцеватую почву, покрытую одною травой и почти лишенную воды. Вообще степь Новороссии представляет плодоносную и тучную пажить, перерезанную оврагами и глубокими долинами рек и речек. В этих-то долинах и оврагах сосредоточивается все население и вся древесная растительность края; места же возвышенные заняты полями и пастбищами. При отличном плодородии страны степи ее страдают недостатком в воде, особенно летом, когда в бездождие и жару пересыхают не только ручьи, но и второстепенные речки. Небольшие пространства, покрытые лесом, не изменяют характера местностей, не ставят препятствия ветрам – и потому не умаляют ни суровости зимы, ни палящего зноя лета. Почва везде гигроскопичная, теплопроводимая и богатая органическими веществами, способствует развитию инфекционных, грудных и вообще лихорадочных болезней. Летом чернозем покрывается толстым слоем тончайшей и легкой пыли, которая легко разносится малейшим ветром и раздражает легкие и глаза, а во время дождей та же пыль превращается в вязкую, иловую массу, затрудняющую всякое движение. Болот и плавней много, особенно по низовьям рек. Несмотря на множество рек, воды оказывается мало. В северной части края влажность почвы лучше сохраняется, но в южных речки имеют большое падение, а потому быстро стекают и пересыхают, почему населением делаются запруды, превращающие воду в стоячую, и копаются в 10 саженей и более колодцы, дающие большею частью горько-соленую воду. Одна Бессарабия, имея Прут и Днестр, не терпит от безводия. Такой недостаток в воде, ее нечистота и большое количество в ней солей вредно влияют на кишечник.

Таким образом, Новороссийский край степной, почти не защищенный ни горами, ни лесами и представляет полный разгул ветрам, сильно влияющим на явления его континентального климата. Множество рек и речек, а на южной его границе Черное и Азовское моря не оказывают умеряющего влияния на резкость холода и тепла. Здесь все зависит от силы и направления дующих ветров. Количество выпадающих атмосферных осадков бывает довольно значительно; но почва по всей пересеченной конфигурации часть их скоро теряет в балки, а по своей теплопроводимости другую часть в летнюю жару быстро отдает обратно воздуху. Из двух господствующих ветров, северного и восточного, северный холодный, но влажный, зимою приносит морозы и метель, а весною утренники: восточный же и северо-восточный отличаются сухостью и зимой дают холод, а летом нестерпимый зной. Самые благоприятные для страны, по своему умеряющему действию во всякое время, южный и западный ветры. Погода в крае крайне непостоянна и резко переменчива, почему особенно располагает к ревматизмам, грудным и вообще к лихорадочным болезням.

Судя по наблюдениям погоды за 1866 г. в Одессе, Симферополе, Екатеринославе и Кишиневе – весна была постоянная. К половине марта сырое и холодное время сменилось теплым и сухим, так что фруктовые деревья зацвели, а с половины апреля и до половины мая чаще случалось сырые и холодные дни. Средняя температура весны +8 °R, господствовал ветер с.-в. Лето в июне знойное с частыми дождями и грозою; в июле и августе знойные дни с холодными ночами. Средняя температура лета была +15,6 °R: господствующих ветров не было. Осень сырая и холодная, особенно с 20 сентября, а с конца месяца приморозки. Средняя температура +6 °R; господствующий ветер с.-в. Зима слабая. Средняя температура +1,3 °R, господствующий ветер ю.-з. Следовательно, крайняя изменчивость температуры и погоды в этом году выразилась резко³⁹.

Быстрая смена осенних и пришедших зимних холодов жаркими мартовскими днями, резкая разница в температуре между знойными днями и холодными ночами в июле и августе были поводом частых страданий кишечника, даже и в южной части Таврической губернии, где холеры вовсе не бывало. В одних войсках в этот год простым поносом заболело 1517, а кровавым 288. Из числа первых умерло 32, а последних 241, а всего поносами умерло 273 человека.

Холера, приостановившаяся в этом крае тучных пажитей, сырых балок и плавней с октября прошлого года, с первым падением вод Днепра опять обнаружилась в Екатеринославе, на берегу реки, тремя случаями заболеваний в артели пильщиков, там проживавших; первый из заболевавших умер, а других случаев не было. В апреле стали заболевать холерою жители местечка Липкан (в Бессарабии), откуда был тотчас выведен квартировавший там батальон Модлинского пехотного полка, после чего он не имел заболевших, а в местечке до эпидемии не дошло. Эпидемическое распространение холеры началось на западной и восточной границе округа с начала июня; так, 9 июня в местечке Атаках и 5-го в Екатеринославе; 14-го в Херсоне; 20-го в Елисаветграде; 29-го в Тирасполе. В первых числах июня эпидемия разгорелась в местечке Бричанах и городе Хотине⁴⁰, в местах квартирования остальных батальонов Модлинского пехотного полка; 5 июля в Одессе, 8-го в Бендерах, 20-го в Керчи и Бельцах, наконец, 15 июля на станции и у речки Кучурган, в деревне Слободзее, в Ростове-на-Дону и почти во всех местностях расквартирования войск, исключая Симферополь, Бахчисарай, Севастополь и их окрестности.

От начала эпидемии, т. е. с июня до ее прекращения в конце октября, в одних войсках округа из 67 тыс. заболело 2261, из которых умерло 731, т. е. умер 1 из 3,1 заболевших, а заболело 34 человека из 1000 наличных. В начале эпидемии встречались исключительно острые случаи со смертельным исходом. Этот острый характер холера везде сохраняла с начала июня до половины июля. С тех пор разрушительный ее характер видимо исчезал, так что с половины августа и до ее прекращения в октябре хотя и было много заболеваний, но смертельный исход составлял исключение. Во всех местах свирепствования эпидемии появлению ее в войсках всегда предшествовали случаи заболевания между туземными жителями.

При сравнении заболеваемости среди жителей и среди воинских чинов оказывалось, что из 100 туземцев заболевало 5, а в некоторых местах, например в Харькове, Тирасполе и Бендерах, даже более; тогда как из 100 воинов заболевало только 3. Еще лучшее сравнительное отношение в войсках получалось для цифры умерших, именно из двух заболевших жителей умирал один, тогда как в войсках умирал один из трех заболевших. Более благоприятные для войск, чем для жителей, результаты тогда приписывались строгому применению следующих мер:

1. Своевременное открытие холерных отделений в войсках с достаточным врачебным персоналом, прислугою и запасом целесообразных средств.

2. Постоянные внушения нижним чинам не пренебрегать самым легким расстройством пищеварения. Внушение того убеждения, что в начале болезнь легко излечивается, как равно запущенная не дает ни малейших шансов на излечение. В силу этого в холерное отделение поступали солдаты далеко прежде наступления алгидного периода.

3. Соблюдение чистоты в помещениях и кругом их; дезинфекция ретирадников.

4. В местах обнаружившейся эпидемии пища в войсках была улучшаема до крайних размеров, выдавалась винная порция, избегали употребления некоторых, особенно сырых овощей, незрелых и гнилых плодов; вместо квасу, легко перекисавшего в жару, употреблялась сухарная вода с мятою, и избегали случаев простуды.

5. Выведением войск из пораженных мест и расположением их лагерем часто достигалось не только уменьшение, но и совершенное прекращение новых случаев заболевания⁴¹.

Так, например, 14-й стрелковый батальон, выведенный из Одессы в лагерь до появления в последней холеры, не имел заболевших военнослужащих в течение всей эпидемии. Белостокский пехотный полк, квартировавший тоже в Одессе во время эпидемии, имел очень большое число холерных, пока не выступил в лагерь. Со времени же вступления его в лагерь, заболевали только чины из числа тех его, которые из лагеря ходили в город для несения там караульной службы. Один из батальонов Виленского пехотного полка, квартировавший в низменной части Херсона, имел наравне с жителями той местности большое число холерных; с выведением же его в лагерь холера в них в течение пяти дней прекратилась, тогда как жители прежней его местности поражались холерою еще целых две недели. Такое же благоприятное влияние выведения войск в лагерь оправдалась в Керчи, Бендерах, местечке Бриганах и в других местностях. При этом замечено, что если не все войско, квартировавшее в казармах, по случаю появившейся в нем холеры выводилось в лагерь, а только частью, то в части его, переселившейся в лагерь, холера тотчас прекращалась, а в части, оставшейся в казармах и шире прежнего расположившейся, она видимо ослабевала в силе и распространении. Из таких фактов ясно вытекало, что скучиванье людей в массы и тесное их размещение увеличивают цифру заболевания и обостряют характер болезни.

Большинство военных врачей заявляло, что задолго до появления холеры в какой-либо местности, и особенно с появлением ее, многие болезни изменяли свой характер в адинамический, осложнялись гастрическими и нервными явлениями. Люди совершенно здоровые, ведшие правильную жизнь и не мнительные, получали болезненные ощущения в сфере органов пищеварения: особенное чувство полноты в животе с появлением в нем по временам тупой и неясной боли, отсутствие аппетита, урчание, переливание в животе и по временам отрыжку, по утрам особенную тяжесть и слабость тела, легкую тяжесть головы, а иногда головокружение и подергивание мышц, особенно в нижних конечностях, появление жидких испражнений – и затем, в течение нескольких дней – понос. В этом состоянии всякая малейшая погрешность в диете вызывала серьезное расстройство кишечника⁴².

Резюмируя все вредные влияния, надо сказать, что кроме трудно удалимых в войсках и располагавших их к холере в пораженной местности причин, как то: скопления людей, тесного, нечистого и сырого их помещения в казармах, нечистого содержания ретирадников, плохого водоснабжения и постной непитательной пищи, а затем неосторожного обращения с необезвреженными холерными извержениями и неосторожного сближения с загрязненным больным и его вещами и употребления сырой недоброкачественной воды, при общем расположении к эпидемическим страданиям, причинными моментами к полному развитию холерного приступа служили погрешности в диете, простуда, особенно живота, ног и поясницы. Все, что производило угнетение нервной деятельности, истощение тела и слабость, как то: страх, излишний труд, бессонные ночи, излишнее употребление спиртных напитков, как равно излишний сон при отсутствии движения и всякого труда. Последний производит слабость, способствует замедлению обмена и накоплению воды и жира в теле – и тем, вероятно, располагает к восприятию и быстрому развитию заразы. Фактами установлено, что у людей малоподвижных и тучных приступ появлялся после сна и не предшествуемый замеченными предвестниками.

Касательно характера холеры 1866 г. следует сказать, что он был тот же, что и в прошлом году, но только ее напряжение и сила распространения были более значительными. Так, в острых случаях после двух- и не более четырехкратного повторения поноса и рвоты припадки эти прекращались, и наступал уже алгидный период, судороги, особенно в мышцах конечностей, грудной клетки и грудобрюшной преграде, от чего больные ощущали жестокое стеснение в груди и глубокую боль в надбрюшной области, т. е. в местах прикрепления преграды. Врачи, наблюдавшие таких больных только в алгидном периоде, принимали подобные случаи за сухую холеру. Но расспросами всегда удавалось выяснить, что такому приступу предшествовали продолжительные, но весьма легкие и не мучительные понос и рвота, почему больные на них и не обращали внимания. Сокращения мышц были постоянным, самым мучительным припадком, вызывавшим стоны даже в агонии. Кожа почти не теряла нормальной упругости и не подвергалась цианозу. Самое большее, если в агонии появлялся легкий, синеватый оттенок на конечностях и синели губы.

Трупы умерших в эту эпидемию далеко не представлялись такими исхудалыми, как равно вскрытие не обнаруживало таких массивных волокнистых сгустков в больших стволах центральных артерий, как это бывало в цианотической форме холеры. Густая и темная кровь, особенно в больших сосудах, была слизка. Прочие патологические изменения были те же, какие наблюдались в последние эпидемии, с тою разницею, что ни разу не встречалась при вскрытиях дифтеритическая форма холеры, наблюдавшаяся Н. И. Пироговым в эпидемию 1848 г.

Правда и то, что в двух случаях еще при жизни больных в алгидном периоде наблюдаем был паралич правой половины тела, указывавший на то, что и в эту эпидемию встречалась дифтеритическая форма, послужившая в двух данных случаях образованию эмболии в сосудах мозга; но в обоих случаях вскрытие не сделано и потому оба принадлежат к числу фактов, не проверенных окончательно⁴³.

Холера на юге России в начале 70-х годов XIX века

Холера в Керчи и Таганроге в 1870 г. Холера 1872 г. Условия и особенности возникновения холеры в Новороссийском крае. Быт населения Одесского военного округа, способствующий развитию холеры. Причины различий в исходе холеры у солдат и местного населения. Холера в военном лагере. Топография и климат Николаева. Плохое качество воды в реке Ингуле. Анализ причин устойчивости населения Николаева к холере. Описание реки Буг. Заболевание холерой сына Генрици.

В 1870 г. в г. Керчи в течение июня свирепствовали между жителями поносы, которые в конце месяца ожесточились, а у детей были смертельными. В начале июля появилась холера в Таганроге и, вероятно, оттуда была занесена в Керчь, так как в обоих городах началась почти в одно время. В Таганроге крайнее ее напряжение проявлялось с 8 по 14 августа; в эти дни заболело до 84 жителей с 28 смертельными исходами. В войсках из 43 заболевших за все время умерло 14; последний случай заболевания был 17 сентября. В Керченском градоначальстве заболело жителей 304, умерло 130. Для войск холерные отделения были в самом городе и крепости. Из 32 заболевших воинов умерло 8, а всего из войск в обоих городах из заболевших 75 умерло 22 человека. Поражались чаще по несколько лиц, живших в одном доме или помещении. Холера сильнее свирепствовала в жаркие и одновременно туманные влажные и безветренные дни.

Выведением войск из городов сразу ослаблена была в них холера, а с прекращением употребления постной пищи и с выдачею 1/2 фунта мяса на человека заболевания не повторялись. Лечение оказывалось успешным только в тех случаях, когда болезнь была захвачена в начале ее развития. Употребляли: каломель, опиат, солянокислый хинин, соляную кислоту, камфару при растираниях тела и закутывания во влажно-холодные простыни и суконные одеяла – с весьма различным результатом.

В 1872 г. холера, свирепствовавшая между жителями края, тоже проникала и в некоторые части войск. Так, в конце апреля она появилась в войсках Одессы, в половине мая – в Екатеринославе, в конце мая в разных войсках Бессарабии, Херсонской и Екатеринославской губерниях, продолжаясь до октября. Из 61 тыс. человек в войсках округа заболело 802, а умерло 338 человек.

Кроме общеизвестных предохранительных мер, особенно предписывалась скоромная пища. В борщ клали стручковый либо обыкновенный перец; выдавали винную порцию, настоянную мятою, перцем либо с прибавлением хинина, или сложной хинной настойки⁴⁴. На тощий желудок, утром запрещалось выходить на службу и ученье, давалась жидкая кашица с маслом, но ее неохотно ели; лучше бы было давать чай или сбитень.

Касательно вопроса, какие условия особенно влияли на развитие и ход холеры в местах холерного заноса в Новороссийском крае в период эпидемий с 1865 по 1872 г. включительно, военными врачами сделаны были следующие наблюдения:

1. Все приморские и лежащие по течению рек города Новороссийского края были в постоянном между собою сообщении во все время существования холеры, а между тем при двукратных в неделю рейсах между Одессою и Херсоном холерная эпидемия, появившаяся в Херсоне в 1866 г. 14 июня, в Одессе обнаружилась только тремя неделями позже, т. е. 5 июля, и то после того обстоятельства, что днем прежде, 4 июля, прибыла на пароходе из Херсона жена полковника С., страдавшая поносом и пользовавшаяся каплями Иноземцева. Она остановилась в предместье Одессы, Молдаванке, где еще холеры не было, и в ночь на 5-е число умерла от холеры. В день ее прибытия в соседних домах заболело шесть человек холерою и четыре из них умерли. 22 июля того же года пришел из Одессы на хутора, лежавшие в 6 верстах от города и не знавшие еще холеры, вольнорабочий. В ту же ночь он умер. В следующие дни умерли два товарища, которых он навестил, и еще семь других рабочих, живших в той же группе хуторов.

2. Во время существования холеры в Керчи и Одессе в 1866 г. оба эти города не прекращали транспортного сообщения с Севастополем, Ялтой и Одессою, куда из первых постоянно перевозились морем люди с их вещами и товары. Однако во всех трех последних городах не было ни одного холерного случая во всю эпидемию. Из этого видно, что одного заноса холеры недостаточно, если условия местности, принявшей занос, не соответствуют развитию болезни.

3. Точные дознания военных врачей во все описанные эпидемии показали, что из числа холерных больных, наблюдаемых ими, 6/7 предварительно и подолгу страдали поносом, но весьма легким и безболезненным, что и было причиною совершенного невнимания их к первоначальным страданиям.

4. Ясных доказательств распространения заразы через платье нет. Напротив, бывали примеры, особенно в бедном классе и простонародье, что родные умершего вслед за смертью холерного больного надевали его платье и оставались здоровыми.

5. Вскрытие холерных трупов, пребывание в месте их нахождения и их переноска не давали поводов к заболеваниям холерою.

6. Атмосферные перемены, по-видимому, не имели особого влияния на ход и силу холеры. Так, в 1866 г., во время самого разгара эпидемии в Одессе, с 7 по 20 июля замечалось и самое низкое и самое высокое стояние барометра, а температура в тени бывала в разные дни от +9 до +21 °R. Можно только сказать, что с появлением молнии случаи заболеваний становились реже и легче.

7. Отхожие места, худо содержимые, оказывались крайне вредными, особенно если находились близко к кухням, кладовым и спальням.

8. Скопления недезинфицированных и одних холерных извержений оказывались явно и более вредными, чем если они попадали в общие и загнившие ретирадники.

9. Во всех местах округа, перенесших холеру, было замечено, что в местностях низменных, у берегов рек или моря, холера достигала большого распространения и поражала сильнее, чем на возвышенных. Это относилось не только к бедному, но и к достаточному населению, имевшему более средств упорядочить свой образ жизни.

10. О влиянии сточных труб труднее сделать правильные выводы. Верно, однако, то, что на тех улицах Одессы, где были стоки и где они чисто содержались, меньше заболевало холерою, чем в улицах, их не имевших, и что в приморских и пригаванных улицах заболевало более в тех местах, возле которых городские стоки и трубы впадали в море.

Одесский военный округ состоит из четырех губерний Новороссии и представляет редкое удобство для наблюдений над обширнейшим краем с однообразными строением и конфигурацией почвы и с одинаковыми местными и климатическими условиями, от которых зависит благосостояние разнообразного его населения. Вся суть здесь заключается в урожае, в свою очередь зависящем от времени выпадения и количества дождей, от направления и силы ветров и от того, в каком порядке чередуются между собою дожди и ветры. Так, если в жаркое время выпадают сильные дожди, а за ними тотчас следует сильный восточный сухой ветер, то при палящем зное травы быстро желтеют и злаки на возвышенных местах высыхают, и тогда весь урожай пропадает. Почти то же случается, если вместо тихих, мелких и частых дождей выпадают тропические ливни с грозою и ветром. Урожай садов в лощинах и балках решается числом и силой утренников во время цветения деревьев. С другой стороны, легкий сбыт пшеницы в черноморские порты, а оттуда за границу до того развили в сельских жителях стремление к наживе, что в ведении своего хозяйства они строго применяются только к заграничному спросу, пренебрегая сеяньем ржи, огородничеством и садоводством, необходимыми для собственного довольства и здоровья. Оттого к весне в их хозяйстве ничего не остается от скудных запасов квашеных бураков и капусты, сушеных плодов и ягод, содержащих растительные кислоты. Летом же, по причине дороговизны рабочих рук, большая часть мужского населения уходит на заработки, оставляя хозяйство на руках немощных стариков и женщин, кое-как пробивающихся до нового урожая пресными, наскоро испеченными лепешками, вяленою либо сушеною рыбою и изредка бараниною. Кислый, ржаной хлеб, хлебный квас, требующий для своего приготовления более ухода, времени и особой посуды, всегда дорогой в безлесных странах, почти не употребляется. Правда, что в то время и пока еще солнцем не выжгло, на лугах можно собирать щавель и другие кислые травы, но на такой бескорыстный труд туземец неспособен. Сказанный недостаток в кислой пище, при крайне нечистом содержании плохих помещений и дворов, и в обыкновенные годы дает повод к развитию инфекционных болезней; тем более зараза азиатской холеры, раз попав на скважистую и мягкую почву грязно содержимых деревень и городов Новороссии и в массу ее населения, ослабленного пресной пищей, и подготовленное к восприятию и размножению заразы, быстро развивается в эпидемию, упорно и долго гнездящуюся в этой стране. Этому, конечно, немало помогают слабая короткая зима и сильная теплопроводимость почвы.

Если, как видно из эпидемий, свирепствовавших в Одесском военном округе с 1865 по 1872 г., войска всегда позже жителей и сравнительно в гораздо меньшем числе поражались холерою, а раз заболевши, солдаты лучше жителей ее переносили и сравнительно меньше их умирали, – то такое явление следует приписать разнице в солдатской пище, которая даже летом, с исчезновением запасов квашеных капусты и бураков, имела все-таки в основе кислый хлеб и квас, всегда поддерживавшие в желудке кислую реакцию пищевой смеси, уничтожающую попавшие в него холерные бациллы. Так что возможность размножения последних в кишечнике солдата появлялась только при условии продолжительного расстройства у него желудка.

Факт необходимости употребления кислой пищи в холерное время еще в больших размерах подтверждается тою неуязвимостью от холеры, которою во время этих эпидемий пользовались Симферополь, Севастополь и Ялта с их окрестностями. Названные места обладают богатыми садами, баштанами, огородами и виноградниками, снабжающими жителей кислыми плодами, зеленью, множеством ягод и слабыми, кислыми винами на круглый год. Не считая винограда, фруктов и ягод, обилие щавеля, заячьей капусты, кислого ревенного листа, виноградных листьев и помидоров так велико, что удовлетворило бы потребность большой страны. Если к этому еще прибавить, что все эти города пользуются родниковою либо чистою водою из нагорных речек и имеют возможность вместо вяленной и соленой употреблять самую свежую рыбу, – то нам станет понятным устойчивость их жителей перед холерою, несмотря на более частые ее заносы в эти места, чем во многие другие.

Когда холера, с 1870 г. покинувшая Одессу с ее окрестностями, стала появляться местами в Херсонской и северной части Таврической губерний, то предложено было возможное число войск (больше пехотной дивизии) продержать подольше в лагерном расположении у г. Николаева, в 120 верстах от Одессы, где для этой цели была приобретена и приспособлена обширная местность. Но как только войска стали располагаться на ней, между ними обнаружились случаи заболевания холерою большею частью со смертельным исходом. Поэтому командующий войсками, генерал-адъютант Коцебу, послал генерал-лейтенанта Салкова и меня для расследования, снабдив нас некоторыми полномочиями. Чтобы не терять времени, мы, не дожидаясь очередного рейса из Одессы в Николаев, отправились туда сухим путем. Когда мы проезжали степными местами, за полверсты перед нами вдруг разостлался вид большого синеватого озера, а не доезжая до него земля казалась покрытою тонким слоем тумана. Оказалось, что это был мираж. По мере того как мы приближались к видимому озеру, оно, волнуясь, казалось, отступало на первоначальное расстояние, а попутные деревни и прочие предметы в отдалении казались у основания затопленными – и только на более близком расстоянии яснее очерченными. Упоминаю об этом обстоятельстве по той причине, что в этом крае период миражей исключает появление густых и тяжелых туманов как носителей болотной миазмы. Ни в местах, нами проезжаемых, ни в самом Николаеве в то время никакой эпидемии не существовало. Приехав туда, мы тотчас узнали, что заболевают холерою только в войсках, расположившихся уже лагерем на обширной, нагорной возвышенности, в 6 верстах от города, у деревни Водопой. Но что между городскими жителями холерных случаев еще не бывало; в городском же лазарете мы нашли около 40 доставленных из лагеря больных холерою воинов в тяжком состоянии. В самом лагере мы убедились, что в тех же войсках до вступления их в лагерь ни одного холерного, ни случая подозрительного заболевания не было – и что никто не заболевал тотчас по прибытии в лагерь, а только пробыв в нем не менее суток. На следующий день, при вечернем нашем посещении лагеря, мы узнали, что того же дня ранним утром вступили туда квартирьеры от двух частей войск, следующих из своих постоянных стоянок в Херсонской губернии и заночевавших приблизительно в двухдневном расстоянии от лагеря, по деревням, – и что все наличные квартирьеры были здоровыми и бодрыми. Но на утро третьего дня нашего пребывания дивизионный врач Карякин констатировал, что из вступивших в предшедший день в лагерь два квартирьера в последнюю ночь уже захворали холерою. Осмотрев вновь заболевших, мы одновременно освидетельствовали и новую группу квартирьеров, за час до нашего прибытия вступивших в лагерь от других войск, находившихся еще в более дальнем расстоянии от Николаева, – и убедились как в цветущем здоровье последних квартирьеров, так и в том, что в войсках, от которых они были высланы, на марше холерных случаев не бывало. Но еще до наступления ночи один из последней группы доставлен был в городской лазарет с развитым холерным приступом, а двое с подозрительною формою расстройства пищеварения задержаны были в лагерном околотке. Ряды подобных наблюдений побудили в нас решимость доискаться причины заболевания холерою в местных условиях. До окончания расследования мы предварительно испросили приказание: все войска, следующие в лагерь, не допуская до вступления в оный, задержать временно в местах их последнего ночлега.

Николаев находится в 115 верстах от Одессы – это военный, портовый город, лежит (по Струве) под 46° 58’ 21’’ с. ш. и 1° 39’ 8’’ в. д., – по Пулковскому меридиану, при впадении р. Ингула в Бугский лиман. Он расположен на двух полуостровах, образуемых течением Бугского лимана и реки Ингула, занимая площадь в 10 кв. верст, раскинут на возвышенности в 140 футов над уровнем моря, круто обрывающейся к Ингулу и постепенно ниспадающей к Бугскому лиману. К Ингулу и Бугу ниспадают и лощины, придающие всей местности волнистость. Ингул имеет до 100 саженей ширины, вдоль него идут лучшие городские постройки по направлению к лиману; улицы имеют от 15 до 40 саженей ширины, но почти совсем не замощены; почему в ненастье много грязи; а в ветреное и сухое время много пыли, тяжелой и легко оседающей. Восточная часть города состоит большей частью из камышовых мазанок. Почти каждый дом имеет свой садик, и, кроме того, имеется два увеселительных места для гулянья: бульвар над обрывом Ингула и Спасское над Бугским лиманом, вдоль которого, ниже Спасского к югу, на низменном, песчаном пространстве раскинуто более 35 рощ.

Вода в Буге и Ингуле солоновата и для питья не годна. Город имеет более 40 колодцев, глубиною до 10 и более саженей, следовательно, вода в них накопляется из глубоких, подпочвенных слоев и потому мало зависит от колебания почвенных вод, но только в шести из них вода хорошая и в изобилии есть и цистерны. Но главным источником водоснабжения служат: родник в Спасском, дающий до 12 тыс. ведер; дворцовый фонтан, менее 2 тыс. ведер в сутки. Но всего этого для города, имеющего более 60 тыс. жителей, было бы недостаточно. Поэтому он пользуется еще отличною водою из Богоявленска за 9 верст от города. Возкою и продажею этой воды занимаются более 200 семейств. Климат в Николаеве жаркий и самый лучший из всех местностей Новороссийского края. Никаких местных болезней не существует; об эпидемиях заразных болезней в нем говорят как о сказках. Люди доживают тут до глубокой старости, и их семейства весьма многочисленны. Кроме песчаной почвы и широкого расположения домов с их садиками и отличной родниковой водой, я полагаю, что здоровости Николаева немало способствует и то обстоятельство, что уровень воды в Ингуле и Буге всегда почти одинаков, как во время таяния снегов и сильных дождей, так и во время сильной жары и засухи.

В описываемое время между жителями города ни одного случая заболевания холерою не было, как равно и ясных указаний на занос холеры в лагерное расположение тоже не представлялось. Хотя нет спора, что войска, вступившие уже в лагерь, прибыли из мест, в которых холерные случаи между жителями уже бывали, как, например, в Херсоне, Вознесенске и Елисаветграде. Сами условия занятой под лагерь местности до того нехороши, что не дают ни малейшей возможности думать, чтобы она и по минованию холеры могла бы когда-либо быть приспособлена для выгодного расположения на ней лагерем войск. Представляя обширную и как бы полушаровидную, футов в 70 до 150 и более возвышенность, расположенную в 6 верстах от города и вблизи деревни Водопой, она от последней отделяется глубокою и сухою балкою, опоясывающею большую ее часть полукругом. Вся эта лагерная местность тыльною своею частью заканчивается к реке Ингулу высоким и обрывистым берегом и не имеет никакой растительности; а состоя в верхних слоях из одних кремнистых и кварцевых нагромождений, только местами прикрытых песком и реже глиной, и представляя своею конфигурациею сегмент большого шара, она сильнее всякой другой местности нагревается солнцем, – и потому пребывание на ней в солнцепек становится невыносимым, что особенно заметно во время учений. Солдаты, из-за того, что местность находилась на обрыве, склоняющемся к реке Ингулу и не очень далеко от реки Буга, не могли пользоваться водою ни из одной из упомянутых рек, как по крутости съездов, так и по негодности самой воды в них, так как она солоновата. Даже купанья, столь необходимые для солдата в жаркое время, тут невозможны, так как вода в Ингуле во время жары с плоского набережья далеко отступает к глубокому руслу, а плоская часть побережья густо зарастает камышом – гнездилищем комаров, мелкой мошки и подобия москитов. Причем белье и платье раздевшегося, как и его тело, моментально покрываются роем этих насекомых, и прежде чем он дойдет до места соответственной глубины, он уже искусан, а наскоро одевшись, он терпит от укусов оставшихся в белье тех же насекомых. К тому же вода на обмелевших местах застоявшаяся и производит на теле купающего сыпь. Всего же важнее то обстоятельство, что войска вынуждены брать воду для питья и пиши из колодцев, когда-то вырытых в описанной выше балке и давно жителями заброшенных по негодности содержащейся в них воды. Осматривая колодцы, числом до 20, я нашел во многих из них срубы погнившими, а некоторые из них не имеющими вовсе срубов, и ни в одном из них не было сколько-нибудь сносной воды. Во всех она издавала запах водорода либо аммиака; на вкус представлялась мягкою, как бы мыльною, не освежающею, а, напротив, вызывающею тошноту. Во всех колодцах, несмотря на большое потребление воды, уровень ее почти всегда остается на высоте краев. В дальних колодцах воды мало, и она всегда имеет особый отвратительный, трупный запах. Обилие воды в ближних колодцах объясняется тем, что дно всей балки немногим выше уровня воды в Ингуле и что в ветреное время и при приливе с моря иногда они покрываются водою из этой реки⁴⁵.

Кроме того, надо прибавить, что к концу Крымской войны много дружин ополченцев было стянуто к Николаеву как для защиты города, так впоследствии и для скорейшего их расформирования. Большая часть этих дружин временно занимала описанную лагерную местность, сильно страдая от цинги и тифа. На этой же местности были отобраны места и под кладбище для умерших здесь ополченцев. Этим обстоятельством достаточно объясняется злокачественность воды в колодцах балки.

Конечно, войска могли бы получать хорошую воду из соседних хуторов, но для этого потребовались бы несоразмерные для них перевозочные средства. Завели в лагере, как временные, следующие меры: употребление прокипяченной и охлажденной воды для питья, а также сухарной воды с мятой, выдачу во всякое время дня и ночи кипятку для приготовления солдатами чая и кофе, раздачу хинной водки, а для некоторых, более слабых, выдачу чая и кофе от казны.

На пятый день по приезде я был отозван. Поэтому и отправился с докладом и для получения дальнейших распоряжений, обратно в Одессу, передав свои полномочия дивизионному врачу К-ну.

По возращении моем в Одессу я в тот же день сделал доклад между 5 и 6 часами пополудни обо всем замеченном и найденном генерал-адъютанту Коцебу, собравшему к 7 часам того же дня совет из наличных в Одессе военачальников. На этом совете, кроме вышеизложенного, я показал число умерших в лагерном сборе, сообщил сведения о 42 холерных, оставленных мною в городском лазарете, и о 36 человеках с подозрительными расстройствами пищеварения в самом лагере, испрашивая дальнейших распоряжений к роспуску лагерного сбора. Вследствие такого доклада в 8 часов вечера разосланы были по телеграфу распоряжения, чтобы в первые 24 часа вывести все войска из пределов лагерной местности в недальние окрестности города по разным дорогам и возможно мелкими частями; чтобы в местах первой их остановки задержать войска до высылки для них маршрута по телеграфу. То же распоряжение сделано и для войск, остановленных на пути следования прежде: чтобы всех больных холерою, с подозрительными расстройствами пищеварения сдать в городской лазарет и из одержимых неясными формами болезни составить особую слабосильную команду при лазарете под наблюдением врача и особого офицера.

Что же касается до дальнейшей участи описанной лагерной местности, решено было продать ее с тем обязательством, чтобы купивший ее лишен был права когда-либо строить на ней жилые помещения.

Мне остается досказать, что, несмотря на помещение холерного лазарета и слабосильной команды в самом Николаеве, ни от войск, выведенных из лагеря, ни от лазарета и слабосильной команды заражений на жителях Николаева и его окрестностей не обнаружилось. Чтобы окончательно выяснить такую неуязвимость или устойчивость Николаева против холеры, несмотря на повторявшийся занос ее в больших массах лазаретными больными и затем выведенными из лагерной местности войсками, необходимо подробно разобрать отношения всей этой местности к рекам Бугу с его лиманом и Ингулу.

Река Буг на протяжении последних 232 верст до впадения в лиман имеет вообще падения 0,167 саженей на версту. Но вследствие неравномерного падения и весьма различной ширины Буга быстрота течения в нижней его части гораздо слабее, чем в верхней, так что суда непаровые в час делают от 8 до 2 верст. При ветре с моря вода принимает даже обратное течение и, поднимаясь, затопляет низменные плавни, даже у местечка Новая Одесса. Дно Буга сначала песчаное, по мере приближения к Николаеву делается иловатым, а против устья Ингула состоит из чистого ила. Глубина его на этом протяжении бывает от 5 до 35 футов, ширина колеблется между 400 и 600 саженями; но против устья Ингула достигает 1400, а близ Николаева опять уменьшается до 500 саженей. Только ниже города начинается так называемое нижнее течение Буга, который, широко разливаясь, образует Бугский лиман. Поэтому и весенний разлив бывает значителен только в верхнем его течении, а в нижнем его почти не заметно. Равно и на изменение уровня воды в самом нижнем течении мало имеет влияния весеннее таяние снегов, а больше ветры: дуя с севера на юг, сгоняют, а дуя с юга на север, поднимают воду, но все-таки не более как на один фут против обыкновенного ее уровня. Река Ингул в нижнем своем течении (124 версты) представляет глубину вообще от 8 до 14, при своем устье более 21 фута. Падение его на всем протяжении очень значительно и составляет 0,172 саженей на каждую версту, но в устье ежедневно изменяется: с полуночи до полудня струя идет из реки Ингула, а от полудня до полуночи вода идет обратно из реки Буга. Этим обстоятельством пользуются даже для входа и выхода судов.

Из всего сказанного ясно вытекает, что как в нижнем Буге, так и в устье Ингула не бывает ни значительного, ни продолжительного падения уровня их вод. Потому и в прилегающих к ним местностях ни больших, ни продолжительных колебаний почвенных вод тоже происходить не может, а следовательно, главного условия для развития заразного зародыша в эпидемию в местности Николаева не существует. Совсем другое можно сказать о лагерной местности, расположенной на несколько верст выше устья Ингула и торчащим над рекою непрерывным и утесистым обрывом. Тут падение уровня реки уже бывает значительно и продолжительно, а понижение почвенной воды в обрывистой ее, береговой местности, состоящей из крупных кварцевых и песчаных наслоений, происходит быстро. Конечно, нельзя сомневаться и в том, что при таких данных в первом месте хорошее водоснабжение, а в последнем недостаток в сносной воде тоже играют первенствующую роль.

Так как Одесса с Константинопольской холеры сделалась очагом хронического ее развития и, несмотря на это, не переставали свирепствовать летом дифтерит и скарлатина, то в 1871 г. я отослал свое семейство на летний сезон за 560 верст, в торговое местечко, имевшее свой сахарный завод, – Калигорку (Киевская губерния, Звенигородский уезд), в которой и в предыдущее лето холеры не было. Мой родственник Ц. Ц. был там постоянным врачом и жил в полуверсте от местечка на хуторке, находившемся за небольшою речкой, местами пересыхавшею каждое лето, но в особенности высохшей в засуху 1871 г. Одновременно с этим обнаружилась холера в местечке после продолжительно свирепствовавших между жителями поносов. И в самую эпидемию холерные приступы большею частью обнаруживались там после 4–6-дневных, легких поносов, особенно между еврейским населением, осаждавшим в то время квартиру доктора беспрерывно. Понятно, что при этом неизбежно многие больные, дожидаясь прихода доктора, посещали ретирадник, выстроенный для прислуги, шагах в 60 от жилого дома, возле скотного двора. Ретирадник этот заднею частью своею выходил на фруктовый сад, отделяясь от него забором. В саду же вблизи ретирадника и ниже его был мелкий колодец, служивший для поливки, а под дождевою трубой сарая стоял большой чан для дождевой воды, которая в нем зачастую припахивала. Чтобы выяснить дело, необходимо сказать, что сад составлял бы исключительное место для детских игр, если бы на соседнем, скотном дворе не содержался забавный, старый козел, с которым вечно играл и возился мой старший 6-летний сын, пребывая при этом подолгу на площадке, находившейся между ретирадником и чаном с загнившею водою. Так как постоянная возня мальчика с козлом особенно пугала его бабушку, то последняя часто сопровождала и оставалась вместе с мальчиком на площадке, то отклоняя его от возни с козлом, то опять любуясь его ловкостью, – как вдруг бабушка после немногократных и безболезненных послаблений низом ослабела и получила непродолжительные корчи в икрах. На другой день она чувствовала некоторую слабость, но считала себя оправившеюся, как вдруг теми же припадками захворал ее внучек – с тою разницею, что после двух-трех испражнений и кратковременных корчей мальчик погрузился в спячку. Получив телеграмму о таком безнадежном положении его, я на другой день по железной дороге прибыл из Одессы в Калигорку и застал сына в той же глубокой спячке, с синими губами и с самым легким свинцовым оттенком на всем охладевшем и несколько влажном теле. Более заметна температура была на одном сильно запавшем животе, не издававшем ни малейшего тимпанического звука. В щели полузакрытых век виднелись белки вверх завороченных глаз. Дыхание было еле заметно, пульс малый до неуловимости, в стороне сердца трудно уловимое дыхание. В комнате я еще застал острый запах горчицы, оставшийся от усердного употребления раздражающих втираний. Так как в Одессе я видел уже много хороших исходов от употребления боткинскими последователями солянокислого хинина в холеротифе, то при объявленной врачами безнадежности положения я и решил все лечение ограничить этим средством и еще парным молоком в качестве питательного. В течение четырех суток, днем и ночью, каждые полчаса и через час быстро проводилась чайная ложечка раствора по пальцу, проведенному за корень языка и придавливавшему надгортанник, а затем после кратковременного отдыха давалась ложка парного молока, которое расходовалось чаще лекарства. В этот период времени израсходовано было более 50 гран хинина и не менее трех кварт парного молока. Утром на пятые сутки такого лечения и на восьмые от начала болезни стало более заметным правильное, хотя редкое дыхание. Пульс стал осязательным, хотя очень мягким, длинным и редким, до 40 ударов в минуту; стали заметны признаки возвращения сознания и рефлекторные движения в лице при укусах мух, и в течение нескольких часов проявлялись слабые усилия к рвоте, с которою, наконец, при поднятии больного вышел непрерывный, вершка в три длиною, плотный цилиндр, толщиною в мизинец, творога, смешанного с эпителием и сгустившеюся слизью желудка. После этого в течение часа рвотою были выброшены еще восемь подобных сгустков, покороче первого. С тех пор началось медленное выздоровление; на четвертой только неделе от начала болезни, от употребления раздражающего втирания, кожица на всем теле слущилась большими пластами, и по выздоровлении как последствие осталось ослабленное движение левой нижней конечности, деятельность которой восстановилась только с наступлением периода возмужания.

На шестой день после бабушки, а на пятый после ее внучка захворал тою же формою холеротифа и кучер, учивший мальчика возиться с козлом и потому остававшийся дольше его на площадке у того же ретирадника. При содействии горчичников и солянокислого хинина и кучер на восьмой день от начала болезни выписался здоровым из местной больницы. Но, придя домой, на ночь наелся печеного картофеля, до которого был большой охотник, – и в ту же ночь от рецидива холеры умер.

Взвесив все обстоятельства, сопровождавшие три последних случая заболевания холерою, нельзя не сомневаться в том, что ретирадник, посещаемый больными с легкими поносами, играет в них роль главной причины. Но для окончательного выяснения этого факта и чтобы не дать никому возможности впасть в противоречие с рассказанным мною выше фактом о безвредном влиянии ретирадника на дальнейшее распространение холеры в Казанском холерном и прочих отделениях госпиталя, я должен пояснить, что ретирадник в Казани представлял обширное глухое место, в котором до появления холеры от скопления громадных в нем каловых масс и мочи развилось донельзя гниение с мириадами свойственных гнилостному процессу бактерий, которые своим преобладающим влиянием прекращали развитие, уничтожали самое существование холерных бацилл, попадавших в эту загнившуюся среду с испражнениями от холерных больных; тогда как в жиденьком, деревенском ретираднике, сколоченном из досок над уровнем земли и с двух боковых сторон не имеющем стен, и потому открытом для доступа воздуха и животных, условия представлялись совсем другого рода. Начиная с того, что на всем хуторе никогда не проживало более четырех человек прислуги, большую часть дня проводившей далеко вне дома и только к ночи собиравшейся на хутор; надо сказать и то, что, по обычаям деревенских жителей, редко кто отправляется в ретирадник для малой нужды, а только для большой, причем, конечно, в ретираднике образуется преимущественно накопление одних каловых плотных масс с сравнительно весьма малым количеством мочи, которая при летней жаре легко впитывается в почву либо высыхает, а потому весьма мало способствует разжижению, а вместе и загниванию каловых масс. Последние же, пока они сохраняют свою свежесть, плотность, составляют искомое лакомство для свиней, которые имеют с двух сторон доступ в ретирадник, с жадностью пожирают плотные каловые массы, часто без остатка.

Таким образом, этот деревенский на куриных ножках и без боковых стен ретирадник далеко не представлял такого гниющего очага, как ретирадники в госпиталях и вообще в городах, и потому не мог ни уничтожать, ни прекращать дальнейшего развития холерных бацилл в попадающих в него холерных испражнениях от больных посетителей. Поэтому при частом его посещении больными с холерными поносами оставляемые ими жидкие массы, более и более накопляясь и не успевая высыхать, продолжали подвергаться дальнейшему специфическому брожению, т. е. размножению в них холерных бацилл. Ими легко заражались все приходившие в прикосновение как с загрязненными предметами ретирадника, так и с водою колодца, бывшего ниже и вблизи его, и водой, которая служила для поливки растений.

Когда в заседаниях нашего общества возбуждался вопрос о том, поражаются ли домашние животные и в особенности домашняя птица холерою во время холерных эпидемий, то один из его членов, полковник Тавашерна, сообщил, что у него передохло 11 штук гусей от поноса в Казани вслед за тем, когда он сам и много жильцов в доме, в котором он тогда жил, перенесли холеру. Не выходя из роли очевидца, я могу для выяснения этого вопроса рассказать только одно наблюдение. В 1847 г., проходя двором в одну из людских за Булаком, в которых я пользовал много холерных, я наткнулся на следующую сцену: громадный петух, уставившись над выброшенным на сметник горчичником, бил сильно по нему клювом и радостным кудахтаньем сзывал к нему своих кур, которые, скоро сбежавшись, горячо оспаривали между собою находку, каждая порознь носясь по двору с захваченным ею горчичником, пока от нее не отнимала другая счастливица. На другой день я узнал от хозяина, помещика Р., что холера показалась у него на курах, из которых шесть штук уже околели, но петух остался в живых. Я ему посоветовал горчичники и тряпки, пропитанные разными острыми наружными лекарствами, не выбрасывать на сметник, а закапывать в землю, – и мор на курах прекратился.

В деревнях еще чаще, чем в городах, сметник составляет общее место, куда выбрасывается все ненужное. Домашняя же птица не так разборчива, как дикая, и охотно пожирает все, что заделано в тесто или потеряло первоначальную остроту и похоже на пишу; оттого сметники часто причиняют мор среди домашней птицы.

Заключение

Полагаю, что, поразобравшись во всем мною рассказанном, не одному из вас, милостивые господа, желательно бы было спросить: почему это мне так везло во многих мною испрошенных или мною же сделанных распоряжениях? – и затем еще высказать то предположение, что если бы так легко было прекращать начавшиеся эпидемии, как это выходит в моих рассказах, то, вероятно, до настоящего времени были бы и другими врачами, более меня авторитетными и практичными, добыты массы подобных моим наблюдениям и составлены непреложные правила для скорейшего и вернейшего прекращения эпидемий?!

На это я вам отвечу, что всякая эпидемии устраняется не одним врачом, а общими усилиями просвещенных, энергичных и умеющих влиять на остальную массу людей. А затем и самый гениальный врач не может ни на йоту успеть в деле прекращения эпидемии без самого деятельного в том содействия просвещенной администрации. В пояснение этого довольно вспомнить, что в городах Казани, Тамбове и даже в более их богатом и культурном городе, Одессе, в которых городские власти, состоя из многих лиц с самыми разнообразными стремлениями и образованием, не могли скоро придти к соглашению и потому не успевали или не хотели выйти из рутинной халатности и привычного бюджета, – в таких городах не только я, но и другие врачи ничего не могли сделать. И там, и в другом месте холера прекратилась только тогда, когда погода стала не по ней. И, напротив, в войсках и в районах их расположения удавалось прекращать ее скоро. Понятно, что мнение врача скорее разделит и его требования охотнее исполнит лицо с высшим цензом образования и ответственное за благосостояние войск, чем ни за что не отвечающий муниципалитет. Если же к тому же вспомним, что в Тамбовских войсках я служил у Муравьева, под Севастополем у Липранди и Горчакова, а состоя в войсках Одесского округа – у Коцебу, то, познакомившись с деятельностью и историею этих светлых личностей, вы найдете ответ на сделанный вопрос и согласитесь, что тот запас сведений, с которым меня в 1847 г. выпустила в свет Петербургская академия, мог иной раз пригодиться при содействии и покровительстве названных генералов.

При этом не могу не высказать того своего убеждения, что эпидемиология до тех пор не выйдет из пеленок, пока не сделается специальностью военного врача, более других встречающегося с эпидемиями. Военная медицина и гигиена войск, как и всякая трудная наука, для своего развития требуют много средств и времени, мирной обстановки и защиты светлых и сильных лиц, так что хотя она по месту своего развития и по названию выходит военная, но не любит, чтобы с нею обращались слишком по-военному. Ее легко уподобить женщине, богатой по своей натуре и развитию, по добрым помыслам и сознанию правды, и бессильной физически и потому нуждающейся в поддержке мощной руки, а потому только под крылом мудрого и доброго мужа она своею искреннею деятельностью вносит покой и радость, своим словом водворяет всякую чистоту и порядок, а у менее мудрого насколько она забывается, настолько делается апатичною и бесполезною в хозяйстве.

В холерный год