Но если так живучи эти тысячелетние воспоминания, то воспоминания более близкие о больницах блаженной памяти «приказов общественного призрения», о приемах дореформенной медицины, конечно, еще свежи и живы, как новорожденные младенцы. Кто, положа руку на сердце, скажет, что боязнь больницы, столь сильная в простом русском человеке, не имеет самого реального основания в недавнем еще прошлом? И если бы кто сказал это, то нам так легко привести признание врачей о том, что еще лет десять назад в некоторых даже столичных больницах всякая болезнь с неизбежностью закона переходила непременно в тиф49.
Мы читаем газеты, мы знали сразу, с самого начала, какие именно меры приняты на случай холеры, как устраиваются бараки, сколько куда назначено врачей, фельдшеров и студентов. Но от народа, не читающего газет и не знающего современного положения этого дела, – на каком основании можем мы требовать, чтобы он отрешился от традиционного взгляда и, расставаясь с домом, с родными, с уходом родной и любящей руки, шел умирать в неизвестное место, над которым тяготеют воспоминания, совершенно реальные для недавних времен?
И вдобавок, как ни тяжела болезнь, как ни страшна «мотуха» (народное название холеры), русский человек, право, не так уж боится смерти. Но он придает огромное значение самому процессу смерти. Ему нужно, чтоб она совершалась с торжественностью, соответствующею важности момента, ему нужно, чтоб его отпели, проводили, попрощались с ним перед могилой. Только тогда он чувствует, что умирает как человек, как умирали его отцы и деды, а не «дохнет», как бессловесное животное. Только в этих условиях он чувствует себя готовым в безвестный путь и отправляется в него с тем стоическим спокойствием, которое отметили наши лучшие писатели.
В городе Майкопе возникло следующее очень характерное пререкание между городским головой и духовенством: «Городской голова города Майкопа, – пишут в „Церковном вестнике“, – обратился к местному протоиерею отцу Соколову с просьбой, чтобы он, как благочинный, запретил подведомому духовенству напутствовать больных и хоронить умерших от холеры, мотивируя свое ходатайство тем обстоятельством, что этим своим действием духовенство будто бы само развивает и распространяет холеру в городе. Голова телеграфировал об этом в Ставрополь к епископу Евгению, который ответил, что голова не вправе предъявлять таких требований. Голова прислал в консисторию официальную бумагу с представлением при ней протокола заседания городской думы, на каковом заседании и было постановлено, чтобы воспретить духовенству напутствование больных и погребение умерших».
Газета «Волынь» (№ 167), из которой мы цитируем этот факт, называет его «поразительно диким и очень скверным», заподозревая как будто религиозные чувства майкопского муниципалитета. Мы, с своей стороны, уверены, что тут не может быть и речи о чем-либо подобном. Тут только с полною последовательностью сказалась суеверная боязнь перед холерой: все должно уступить перед «изоляцией и дезинфекцией».
Без сомнения, майкопские муниципалы неправы. Далеко не все отступает перед санитарными требованиями, и чем больше будет пощажено в обществе интимных чувств и законных привычек, чем меньше будет нарушено обычных, законных норм, тем лучше. Холера прошла или, во всяком случае, дала нам продолжительный роздых, и теперь, когда наступает время для подведения итогов, приходится сознаться, что она стоила очень дорого во многих отношениях. В том же («часто упоминаемом», как писалось в старинных бумагах) Нижнем Новгороде, по краткому отчету, недавно появившемуся в местной газете, затрачено около 516 000 руб. Больше полумиллиона – это, конечно, очень дорого, «по рублю на бациллу», – говорят шутники не об одном, впрочем, Нижнем50. Нам кажется, однако, что еще большею ценой пришлось бы оценить ту ломку правовых норм, тот подрыв чувства законности, которые хотя и не так осязательно, однако глубоко проникали за это время в наше и без того слабое в этом отношении общество. Но есть области, соприкасающиеся с такими интимными сторонами человеческой жизни и смерти, нарушение которых не поддается уже никакой оценке, на свободу которых нельзя посягать ни при каких условиях, с которыми должна считаться всякая «дезинфекция». Таков, между прочим, и майкопский случай, но эту точку зрения следует расширить и провести до возможных пределов. Разумная осторожность как в отношении к возможности физического заражения, с одной стороны, так и – с другой – к законным бытовым формам, к убеждениям и задушевным привычкам народа, – вот руководящая нить, протянувшаяся в обе стороны, забвение которой почти всегда и неизменно приносит больше косвенного вреда, чем прямой пользы. Мы глубоко уверены, что если бы на далеких низовьях Волги сразу же была принята основная мысль, проведенная в циркулярах г-на нижегородского губернатора, то мы, наверное, не были бы свидетелями мрачных сцен, разыгравшихся в тех местах.
Просматривая отчеты о заседаниях комиссий, проектирующих общие системы борьбы с холерой в разных местах, мы видим значительное колебание по вопросу о том, следует ли считать обязательным немедленную отдачу больных в бараки. «Вопрос о том, может ли быть и при каких условиях допускаемо оставление заболевших холерою для лечения на дому, – читаем мы, например, в столичных газетах, – обсуждался, по предложению градоначальника генерала В. В. фон Валя, особым присутствием при врачебном управлении столицы, состоящим под председательством помощника с. – петербургского градоначальника И. Н. Турчанинова. По мнению присутствия, должно быть принято за общее правило всех холерных больных немедленно направлять в больницы. Но так как бывают случаи, когда сами больные или их близкие непременно желают, чтобы заболевший продолжал лечение на дому, то присутствие признало необходимым установить особые правила».
Мы не станем перечислять здесь этих правил, скажем только, что условия, требуемые присутствием, могут быть применяемы разве только в семьях сравнительно богатых, вообще значительно выше средней зажиточности. Правда, скученность и особые условия столичной жизни играют тут значительную роль, однако скученность имела также место на Нижегородской ярмарке, и однако опыт блестяще подтвердил правильность вышеуказанной точки зрения, принятой в Нижнем. Тем более что последовательное проведение строгого надзора далеко не всегда выполнимо и предполагается только в теории. Вспомним о существовавших некогда запрещениях курить на улицах. Было замечено, что с тех пор, как эти запрещения отменены, пожары от папирос в городах почти неизвестны, потому что никто не скрывает второпях закуренной папиросы. Легко допустить, и, я думаю, врачи-практики подтвердят это, что в бараки больные охотнее и в большем количестве доставляются там, где их не тащили силой.
«Когда, в начале июня, на берегу Волги, под горой вблизи от большой пристани принялись строить барак (цитируем частное письмо), то в населении это сооружение было встречено чрезвычайно враждебно. На улицах, у кабака и на базаре толковали громко, что в барак никто не пойдет, что барак надо разнести по бревнышку, и, право, невольно верилось в возможность какой-нибудь дикой выходки при виде сверкающих глаз и сжимавшихся кулаков. Дачники помышляли о переезде в другие, более спокойные места.
Теперь холерный барак как-то слился с окружающим пейзажем, а холерная баржонка с желтым флагом качается у берега так спокойно, как будто она прижилась тут окончательно. Вражды к бараку и врачам совсем нет, толки затихли. В ожидании „привоза“ (случаи не особенно частые) нового больного с парохода или близких деревень сторож мирно спит на корме, а деревенские бабы давно уже пытаются эксплуатировать мостки этой баржи, как место, весьма удобное для стирки белья. Проснувшись, сторож их непременно прогонит. Все-таки непорядок – место казенное.
И все это изменилось в столь благополучном смысле с тех пор, как населению было объявлено положительно, что из домов никого не станут брать насильно. Недавно был случай, когда, наоборот, насильно пришлось удалять псевдохолерного добровольца. Старый служака, бездомный и уставший от скитальческой жизни, водворился здесь на правах якобы холерного, и санитарам стоило немалого труда удалить его с помощью урядника».
А вот, кстати, и еще характерная картинка из того же письма:
«Много тревоги произвел в населении слух, что колодцы уже отравлены. Ночью в окно к какой-то старухе постучались двое мужчин, „в белых картузах“ (что считается здесь признаком дачника), спросили: „Где тут у вас колодцы?“ – и скрылись, не дождавшись ответа. Так как это повторялось несколько раз, то, догадавшись, зачем таинственным незнакомцам нужны колодцы, жители собрали сход, колодцы закрыли, с приложением печатей старосты, и теперь бабы ходят по воду к родникам в соседнюю деревню (около версты). Нужно ли прибавлять, что это не усилило расположения аборигенов к нам, интеллигентным несчастливцам, носящим белые фуражки и загнанным в эти беспокойные места злополучною судьбой и исканием „спокойствия на лоне природы“? На нас косились, а под вечер провожали подозрительными взглядами… Через несколько дней странная легенда получает неожиданно совершенно реальное объяснение: пойманы два „отравителя“ в белых фуражках, которыми оказались двое местных лоботрясов-подростков, пугавших старух от скуки. Сначала их хотели было представить по начальству, но потом побоялись и пожалели: а ну, как их за это озорничество повесят, – времена строгие… Ограничились келейным внушением, а легенда продолжает гулять, переходя, конечно, от села к селу, от деревни к деревне».
Какую услугу могло бы оказать и в этом, и в тысяче других случаев простое гласное разбирательство! Мы привели эти выдержки именно потому, что они ярко иллюстрируют сравнительное значение обоих приемов, имевших место в одной и той же губернии, по распоряжению одного и того же лица: генерала Н. М. Баранова.
В огромной массе отрывочного, пестрого и бессистемного материала, доставленного газетами за последние только недели холерного периода, мы встречаем немало и фактов «отрадного свойства». Правда, к значительному большинству сообщений этого рода приходится относиться с невольною осторожностью. Печать забирает силу, ее начинают ценить и в провинции… И это, увы, сказывается, между прочим, и тем, что многие очень «ценят» печатные восхваления. Кроме того, невольно приподнятое настроение вырабатывает какой-то особенный жаргон. Мы не слышим уже о деятельности врача, а непременно о «самоотверженной деятельности», не встречаем просто административных мер, а непременно «энергичные меры» и тоже «самоотверженные меры». Одним словом, никак дело не ходит теперь без пышных эпитетов, и если самое простое исполнение самой простой обязанности, сколько-нибудь соприкосновенной к холере, назвать просто по имени, то многие, пожалуй, обидятся