Совершенно иная судьба постигла легенду холерную. Еще более дикая, еще более нелепая, – она была направлена против культурных работников, которые шли к народу на помощь с истинным самоотвержением, с опасностью жизни… И в то время, как «голодные легенды» бессильно стихали перед очевидностью помощи, встретив последний приют на страницах отсталой печати, – легенда холерная сгустилась в темную тучу, облеклась в плоть и кровь и, поднявшись в низовьях Волги, промчалась мрачным ураганом кверху, захватив Астрахань, Дубовку, Царицын, Саратов… И всюду лилась кровь – сначала врачей и медицинского персонала, а затем и жестоко «усмиряемого» народа.
В следующем очерке я пытаюсь выяснить условия, которые дали этому кошмару силу и значение реального факта…
Очерк второй. Карантин на девятифутовом рейде
Как известно, слухи о холере носились давно. Газеты указывали на то, что она свила себе гнездо в некоторых местах пограничной Персии, но, как это бывает обыкновенно, на слухи не обращали особенного внимания… Пока все было «благополучно» в пределах России – о возможности холеры велась лишь бесплодная секретная переписка в недрах различных канцелярий…
Но вот слухи стали превращаться в настоящую и близкую угрозу. Холера уже появилась у самой границы, холерные случаи, еще тщательно скрываемые местными начальствами, уже обнаружились в прикаспийских степях.
Тогда начались «приготовления». Приготовления на нашем бюрократическом языке – это значит: проявление административной энергии в виде циркуляров, предписаний, негласных совещаний чиновников, выработка таинственных мероприятий, которые должны настигнуть обывателя более или менее врасплох. Это значит, что г-да врачебные инспектора шлют предписание врачам городовым и уездным, те кидаются к полиции, полиция во дворы обывателей, обросшие горами навоза. Сыплются протоколы и штрафы, а над всем этим властно гремят и рокочут приказы г-д губернаторов и специально командированных высших медицинских чиновников «с особыми полномочиями». Но так как, разумеется, приказывать всегда легче, чем исполнять приказы, то и выходит обыкновенно, что господа губернаторы, медицинские чины с особыми полномочиями, врачебные инспектора и полицейские приставы «развивают огромную энергию», за которой никак не могут поспеть никакие обывательские старания. Обывателя казнят и мировые судьи, и газеты, а административная энергия выступает в наивыгоднейшем свете… И никому как-то не приходит в голову, что ведь и для проявления этой энергии предоставлялось обширное поле действий в более спокойное время… Но тогда она дремала вместе с обывательской доморощенной санитарией…
Так как на этот раз холера шла из Персии, то на господ губернаторов бакинского и астраханского пала почетная обязанность встретить опасную гостью и не допустить ее в пределы России.
И господа губернаторы приступили «во всеоружии власти» к исполнению ответственной миссии. К сожалению, о Баку мы имеем не особенно полные известия. Как наиболее интересную черту героической борьбы бакинской администрации с холерой, газеты того времени отметили, будто бакинский губернатор (г-н Рогге) прежде всего счел целесообразным удалиться на некоторую почтительную дистанцию в горы, откуда, по-видимому, можно было лучше обозревать поле предстоявшей борьбы.
О приготовлениях к этой борьбе города Астрахани мы имеем несколько более подробные известия. Прежде всего, были приготовлены очень эффектные повозки. К сожалению, для истории не осталось фотографических снимков этих замечательных сооружений. Компетентные свидетели сообщали, что они имели форму больших ящиков, отчасти напоминавших тележки для ловли бродячих собак, только значительно больше. Они были выкрашены черной краской, по которой белыми буквами виднелась ободряющая надпись: «холера». Впоследствии врачебный инспектор, г-н Краевич, сообщал в своем отчете, что «сделанные гор. управлением экипажи вызвали открытое неудовольствие со стороны обывателей»52.
Это – более чем вероятно. Но тогда возникает вопрос: почему г-н Краевич, видный член административной комиссии, взявшей всецело в свои руки верховное распоряжение противохолерной борьбой в г. Астрахани, – не произнес своей компетентной критики ранее? Что замечательные экипажи были построены на городские средства – это совершенно верно. Но верно также и то, что городское управление не имело «своего» самостоятельного голоса в этих делах и что гласные, в каком-нибудь отношении противодействовавшие или не соглашавшиеся с намерениями администрации, немедленно попадали в «неблагонадежные» и выдворялись административным порядком из города. «Нескольким лицам предложено оставить Астрахань», – читали мы в то время в «Саратовском дневнике»53, а в местной газете «Астраханский листок», хорошо осведомленной и выходившей под цензурой местной же администрации, появилось следующее несколько загадочное известие: «Постановлением губернского правления от 27 августа купец Н. И. Артемьев имеет быть подвергнут административной высылке в Енотаевск на неопределенный срок». И далее: «вследствие отношения г-на начальника губернии г-ну городскому голове купец Н. И. Артемьев устранен от участия в заседаниях думы»54.
Мы, разумеется, ничего не знаем ни о преступлениях купца Н. И. Артемьева, ни о том, один ли он из гласных думы (и земства) почувствовал на себе всю силу астраханского губернского правления и г-на астраханского губернатора. Очень может быть, что эту же участь уже ранее испытали и другие строптивые представители самоуправления, которых имена утонули в общей формуле: «нескольким лицам предложено оставить город»… Нам важно одно: там, где администрация может применять такие меры и где она их действительно применяла, – думу можно винить разве в слишком пассивном подчинении административному произволу. Но за этой важной, правда, и тяжелой оговоркой необходимо также признать, что ответственность за все дальнейшие предприятия на отвоеванных у самоуправления позициях ложится уже целиком на одну администрацию… Управа стала ее исполнительным органом, а не органом самоуправления, и заготовленные этой покорной управой «повозки», очевидно, вполне отвечали требованиям начальства…
Как бы то ни было – аппараты для ловли больных были заблаговременно готовы, и обывателю приходилось вперед утешаться мыслью, что, случись с ним на улице дурно, – его ждет уже «приличное помещение»…
Дальнейшие меры вполне соответствовали этому эффектному началу. Тот же цитированный уже нами выше медицинский инспектор, г-н Краевич сообщал в своем интересном докладе, что уже в 1890 году были большие основания ожидать появления холеры из Персии, и по этому поводу в тайниках канцелярий уже два года велась переписка, и даже намечались пункты для врачебно-санитарного надзора. Разумеется, все эти переговоры административных инстанций велись наисекретнейшим образом: холера рассматривалась как предстоящее нашествие иноплеменных, а меры борьбы с нею охранялись от преждевременного оглашения, как охраняются от нескромных взоров дипломатическая переписка или планы минных заграждений. Все это до обывателя как бы не относилось и должно было непременно застигнуть его с известной внезапностью и врасплох.
И все это, разумеется, повело к тому, что в два года ровно ничего путного не было сделано, и все пришлось начинать сначала, когда (26 мая) начальник Закаспийской области телеграфировал, что болезнь появилась в ауле у ст. Каука Закаспийской жел. дороги и что в Узун-Ада установлен трехдневный карантин. Кроме того, сообщалось также, что товары из персидского г. Мехшеда, наиболее пораженного холерой, направляются, в обход карантинных пунктов на русской границе, прямо в Ашхабад, откуда зараза легко могла быть занесена и в Астраханскую губернию55.
Итак, диспозиция была ясна: холера грозила из Персии, почему и следовало встречать ее с этой стороны посредством «обсервации, изоляции и дезинфекции». Г-н астраханский губернатор (Тевяшев) через пять дней по получении этого известия (и, вероятно, после конфиденциального совещания с г. Краевичем. и другими чиновниками) призвал к себе доктора Арустамова и возложил на него исполнение своих планов, снабдив, разумеется, соответствующей инструкцией…
Доктор Арустамов должен был отправиться немедленно на передовые позиции, в Каспийское море, с целью во что бы то ни стало задержать персидскую холеру и «не пущать» ее в гор. Астрахань…
У Глеба Ивановича Успенского в его «Очерках переходного времени» (гл. XI) есть очень яркое описание своеобразного местечка, которое на географических картах носит странное, «нежилое», если можно так выразиться, название: «Девять фут».
«Подъезжая к этому местечку ночью, – говорит автор, – уже за десять-пятнадцать верст начинаешь замечать какую-то массу едва мерцающих и скученных в одном месте огней. Скоро пароход вступает в водяную улицу, обставленную, точь-в-точь как на Невском, с обеих сторон фонарями, укрепленными на вехах в якоря… К огням фонарей начинают прибавляться огни судов… и вот, наконец, пароход останавливается в самой середине огромного каравана всевозможного вида и названия судов… Это и есть Девять фут».
Еще дальше в море стоит другой такой же плавучий городок, носящий название Двенадцати фут. Расположен он в 70–80 верстах от Астрахани, на взморье, где струи великой Волги сливаются с солеными волнами Каспия. Здесь идет перегрузка из глубоко сидящих морских судов (если товар идет в Астрахань) в мелко сидящие речные, и наоборот – здесь же волжские суда перегружают свою кладь на морские суда, отправляющиеся в море, по всему побережью России и Персии…
Сюда-то и был командирован астраханским губернатором Тевяшевым доктор Арустамов с целью встретить и задержать здесь холеру, как задерживают пограничную контрабанду. Для этой цели доктору Арустамову было приказано устроить немедленно обсервационные пункты и карантин, т. е. «учредить плавучую больницу, бактериологический кабинет, дезинфекционную камеру, аптечку для больных и пассажиров». Предписание это было получено доктором Арустамовым 3 июня, и уже через пять дней он исполнил предписание, водворившись со своим небольшим отрядом на «Девяти» и «Двенадцати футах», на расстоянии 70 верст от Астрахани и в 30 верстах по ближайшему направлению от берега, по соседству с мысом, носящим зловещее название «Могильный бугор». На этом мысу был устроен барак и д