Гжесь протискивается к оккупированному стадом огров бару, наклоняется к барменше, черноволосой красивой девушке, которая снова кажется мне знакомой.
– Чокнутый на месте? – перекрикивает музыку Гжесь, опирается на стойку, барабанит по ней ладонями.
Девушка качает головой.
– Когда будет? – спрашивает он.
Девушка снова качает головой, показывает на стену алкоголя, спрашивает, что ему подать.
Гжесь скалится, я вижу, как за его спиной девушка глядит на меня, глядит мне прямо в глаза. Гжесь придвигает лицо к моему уху. Археология последних месяцев его пьянок остается у меня на щеке, словно осадок.
– Дай мне налик, так, чтобы никто не видел, – говорит он, а я киваю и выполняю его просьбу. Вытягиваю пресс бабла, он весит как краюха хлеба, он скользкий, чуть грязный. Это все деньги, которые организовал мне мой агент. Скорее всего – последние. Гжесь прячет их в карман.
– Все будет хорошо, – говорит и хлопает меня по плечу.
И я вижу, как пара чуваков, что стоят около бара, начинают на него поглядывать. Словно не понимая, что делать. Только теперь я замечаю, что у девушки за баром есть коллега, второй бармен, высокий и страшно худой парень с лицом двенадцатилетнего мальчишки, она шепчет ему что-то на ухо. Я стою задом к танцполу, придвигаюсь поближе к бару, к Гжесю.
– Все и правда будет хорошо, – повторяет брат.
И тогда в помещение входит сияющий мужчина.
Сперва я вижу его серебряный блеск, и лишь потом – подробности его фигуры, такие отчетливые, словно кто-то его на все это наклеил.
Девушка снова на меня смотрит. Использует любую возможность, чтобы посмотреть на меня.
У мужчины седые волосы, идеально зачесанные назад. Темные очки, двубортный пиджак, живьем вынутый из восьмидесятых. Каменное, неподвижное лицо, без малейших признаков жизни. Он стоит в дверях, кто-то пытается протиснуться мимо, но мужчина – неподвижен, его не интересуют те, что позади него, он генерирует антигравитационное поле. Я вижу, что около его пиджака что-то висит, что-то сверкающее.
Гжесь тоже разворачивается в его сторону, и на короткий момент его лицо резко меняется, на миг он распахивает рот и глаза, выглядит словно маленький ребенок, который увидел Сикстинскую капеллу.
И хочет что-то сказать, но мужчина исчезает так же, как и появился, растворяется среди людей, уходит от мира с ловкостью призрака, и в тот же миг в толпе появляется еще один лысый парень в куртке-пилоте и в варенках, с маленькой круглой серьгой в правом ухе, хватает Гжеся за куртку, притягивает к себе и говорит громко:
– Как ты, сука, сюда вошел?
И прежде чем Гжесь успевает что-либо сказать, парень хватает его за куртку и тянет в толпу, меж людей, которые вмиг закрывают их плотной стеной, я пытаюсь их высмотреть, но вдруг кто-то кладет мне руку на плечо и кричит:
– Миколай?!
Я поворачиваюсь и сперва вижу только огни и человеческие контуры, и абрис лица, а через пару секунд – всего человека, но лишь через миг-другой мне удается его узнать.
– Вот же, сука, морда, я и не думал тебя тут увидеть, – говорит он.
Он изменился, жутко постарел, выглядит еще старше, чем на Фейсбуке, вроде бы и прическа та же, и та же высушенная, худая фигура, но что-то избороздило его лицо, покрыло сеткой морщин, картой переживаний и проблем. Выглядит он старше, чем выглядел его отец десять лет тому назад.
Я хочу ему сказать, что мы сейчас поговорим, хочу пойти за Гжесем, протиснуться сквозь толпу людей и найти брата, но Быль кладет мне руку на плечо и ведет к бару.
– Что так смотришь? Я живой, – говорит он, показывая свои ладони на свет, словно в доказательство, что он не призрак.
– Может, пойдем выйдем наружу, а то тут не поболтать, – отвечаю я, а он, скалясь еще сильнее, щелкает пальцами барменше, перегибается через прилавок и что-то ей говорит. Мне нет нужды слышать, что именно, потому что девушка берет два стакана, ставит их перед ним и наливает водку.
– Сначала – за встречу, – говорит он.
Музыка на миг стихает. Диджей начинает бредить в микрофон что-то о том, что вот сейчас будет номер специально для всех классных чувих с Нижней Лиманской, которые такой большой группой приехали на охерительную дискотеку в Зыборк.
Только теперь я замечаю, что на Быле кожаная, слишком маленькая куртка, нахальные золотые часы, под курткой – обтягивающая футболка с пальмой и надписью «Майами». Гжесь, я все еще думаю о Гжесе и чувствую что-то в глотке, оно распирает мне горло, оно соленое и острое, словно я проглотил лавровый лист, когда ел суп.
Я беру стаканчик, опрокидываю, водка очень холодная. Будь она немного теплее, наверняка была бы на вкус словно растворитель лака.
– Ты один? – спрашивает Быль. К нему подходит очень молодая, некрасивая и худая девушка с резкими чертами лица и с рыжими волосами, говорит что-то ему на ухо, он улыбается, обнимает ее за талию, потом отпускает. Я вспоминаю какие-то осколки его истории, сшиваю их в голове из статусов, заметок, фоток – ребенок? жена? – но эта девушка наверняка не жена. И я тоже откуда-то ее знал. Но словно сквозь туман. Может, я просто всех откуда-то знаю.
– Что, к старику на побывку? Я проездом, через неделю сваливаю, – говорит Быль.
– Нет, я вернулся навсегда. – Проходит несколько секунд, прежде чем я сам понимаю, что сказал.
– Навсегда? Ты? Сюда? Звезда из Варшавы? – фыркает он, похоже развеселившись. Выглядит так, словно и правда услышал хорошую новость. Чувак, который стоит рядом, плотный кабан в облегающей куртке с капюшоном, при слове «Варшава» поворачивается в нашу сторону.
– Сука, а что случилось? Не секу, правда, просвети меня, – говорит Быль весело, но потом лицо его меняется, он смотрит на меня внимательно и спрашивает: – Что-то с отцом, с Томеком? Он болен?
Я качаю головой, выпиваю еще «гильзу» и чувствую себя пьяным, но мне это не помогает. Музыка становится тише, словно в одной из колонок сломался динамик низких тонов, устав от непрестанного грохота басов. Но никто не обращает на это внимания.
Я должен найти Гжеся.
– А я развелся. Жуткое дерьмо было, но я сумел выбить контакт с ребенком, алименты – невысокие, а потому все айс, – говорит он, неспрошенный, глядя на меня, теперь внимательно зондируя мое лицо. – Ну и неплохо, мы теперь сидим в Бельгии, саженцы, сечешь, домик от фирмы.
– У тебя есть контакт с Трупаком? – спрашиваю и припоминаю пост Быля где-то годичной давности о том, что у него уже нет сил, что долги в десятки тысяч евро, что он уже закинул в комнате кабель на крюк и завязал петлю. Как видно, теперь полегчало. Я радуюсь.
– Да хуй там, а не Трупак. Знаешь, каждый пытается тебя нагнуть, – говорит он. – Всякий тебя дурит. Мы были друзьями. Могли на тебя рассчитывать, Миколай.
Его глаза превращаются в треснувшие, маленькие стеклышки. Может, это водка, а может, трещина в его жизни, которую он не может скрывать дольше чем несколько минут. Выпивает еще одну водку, подает мне стаканчик.
– Ну, я пошел, да? – говорю ему, глядя в сторону двери. – Правда, охерительно было тебя встретить, брат.
– Миколай, чего ты гонишь? – спрашивает он. – Ведь мы только начали.
– И сейчас продолжим. Только погоди, я должен выйти.
И прежде чем он что-то успевает мне ответить, я ныряю в толпу, протискиваюсь, кого-то отталкиваю, кто-то толкает в ответ меня – слава богу, в сторону выхода, не к Былю, некрасивой девушке, барменше и бару. Я иду по лестнице. Слышу, как парень на входе кричит, что не поставил мне печать. Я не отвечаю. Ниже, на одной из последних ступеней, едва не опрокидываюсь, наступив на скользкую лужу неопределенного типа.
Осматриваюсь. Под кабаком стоят люди, девушки пытаются дозвониться своим парням, вися друг на дружке, пьяненькие и покачивающиеся. Но Гжеся нет.
За углом – узкая, слепая улочка, я помню. Когда-то там был компьютерный магазин, потом, кажется, разорился, и теперь там швейная мастерская. Когда «Андеграунд» был еще «Презентом», те, кто во время распития водки и пивка вдруг чувствовали себя не совсем хорошо, шли в эту слепую улочку и решали свои проблемы.
Всего несколько шагов на хрупающих под ногами стеклах, раздавленном мусоре. Там двое чуваков, что стоят напротив третьего, прижатого к стене. Я не вижу, кто это.
– Ну и что теперь, сука? – говорит один из них, а тот качает головой. Их ведь двое. Достаточно подойти к одному и ударить его чем-то сзади, камнем, бутылкой. Да, достаточно. Я смеюсь сам над собой. Такие вещи проще всего в воображении.
– Сука, такой крутой парень был, а теперь что? – спрашивает один из них.
Я осторожно наклоняюсь и начинаю ощупывать рукой грязную землю в поисках чего-то, что удобно ляжет мне в мою старую, вялую руку.
– Ну, давай, скажи, что ты там базлал?! – поддерживает первого второй – высоким и тонким голосом. Это какой-то ребенок, только после мутации голосовых связок.
– Что, сука? Что тут происходит?! – Тот, что постарше, вдруг оглядывается, и я понимаю, что он меня заметил, и тогда чувак, что стоял под стеной, кричит что-то вроде:
– Покеда, сука! – И убегает, очень быстро, легким шагом очень худого человека, и когда проносится мимо, я уже знаю – я уже уверен, что это никакой не Гжесь, что это какой-то молодой парень, который слишком долго смотрел на чью-то девушку или обронил несколько наглых фраз не в ту сторону.
Я вижу их отчетливо, на взводе, с лысыми головешками, со зрачками, расширенными на весь глаз. Может, я знаю их старших братьев. Может, даже я знаю их родителей.
– Там нет выхода, – показывает один пальцем.
– А мне казалось, что есть, – отвечаю и встаю, и только тогда вижу, что оба они значительно ниже меня.
– Ага, ну ладно, – роняет невнятно тот, что постарше и добавляет: – А у вас нет сигаретки?
Я качаю головой. Они идут за угол, направляются влево, вперед, в Зыборк, а я иду направо, назад к клубу. У выхода, на улице, все еще кипит несколько мелких свар, какая-то девица отталкивает худощавого паренька, который, кажется, хочет ее поцеловать, но пьян настолько, что лишь ныряет головой в воздух, второй же говорит что-то в телефон, громко и невнятно. Срывается ветер, резкий, пронзительный. И только теперь, в свете фонаря, я вижу, что после драки с Гжесем под домиком лесничего у меня вся рубаха в земле и траве.