Гуннар вздрогнул, оттолкнул девушку и испуганно схватился за нож. Девушка усмехнулась и стала готовить новую повязку, словно ничего не произошло.
Искалеченный хольмгангер медленно положил нож рядом с собой и осторожно подставил голову. Девушка быстро сняла старую повязку и стала перематывать раненый лоб заново. Пока она это делала, Гуннар постоянно косил взглядом то на нож, то на её спокойные глаза:
– Даже и не думай, – попытался он угрожать.
Девушка ничего не ответила.
– Эй ты, пустынная колючка! Почему ты не отвечаешь на слова своего господина? Клянусь Тором, я научу тебя почтению! – крикнул Эгиль и бросился к рабыне с поднятым кулаком.
И широкое лезвие острого сакса чуть не пронзило ему ногу.
– Не смей её трогать, жалкий пёс! Я теперь калека, но даже у калеки хватит сил метнуть нож! Посмеешь её тронуть или на неё тявкнуть, клянусь Тором, ты будешь тявкать в стране, которой правит злая Хель – наполовину женщина, наполовину мертвец! – заорал Гуннар Поединщик.
– Зачем ты так, брат?.. – примирительным тоном сказал Эгиль. – Зачем принимаешь заботу этой презренной рабыни, которая испытывает к тебе не больше почтения, чем ты к ней, когда у тебя есть побратим?
– У меня нет побратима! Сколько раз тебе повторять: у меня нет побратима! Да, когда-то мы смешали с тобой кровь. Но та кровь уже вытекла через мою обрубленную ногу! Не смей подходить ни к девушке, ни ко мне, если хочешь жить! – зло ответил Гуннар.
Эгиль опустил плечи и тяжело сел прямо на палубу.
– Теперь нога, – сказала девушка, закрепляя узелок на лбу.
– Нет! Это самая опасная рана и для неё нужны свежие руки! Отдохни и выпей вина, – ответил раненый викинг и крикнул, обращаясь к бывшему побратиму: – Эй, ты, мерзавец! Верни немедля ту флягу, что сберегла покойница-мать для меня и моего лучшего друга!
Эгиль не глядя, бросил красивую флягу красивой девушке. Поймав, дочь шейха поставила её на палубу.
– Почему ты не пьёшь? – поинтересовался Гуннар. – Это очень ценное вино. Мы, викинги Страны Льдов, пьём его только с лучшими друзьями,
– Владыка Неба и Земли мне запрещает, – ответила дочь пустыни.
– Глупый бог, – авторитетно сказал викинг и замолчал.
– Ты постоянно дёргаешь шеей. Ты привык к тому, чтобы борода росла, а шея была гладкой. Тебе нельзя дёргать шеей, повязка спадёт, – заметила дочь пустыни.
Гуннар задрожал, когда после этих слов она осторожно взяла в руки нож. Эгиль с готовностью вскочил и взглядом попросил бывшего побратима разрешения стать брадобреем. Некоторое время раненый викинг колебался между ненавистью к тому, кого считал предателем, и страхом за собственную жизнь, но победила ненависть. Точнее, гордость, замешанная на ненависти.
Гуннар с вызовом подставил небритое горло ножу девушки, с чьими сёстрами вначале развлекался, а потом убил.
Это была настоящая пытка. Гуннар ждал каждое мгновение того, что рабыня вспорет ему горло, и одновременно старался выглядеть бесстрашным перед пытливым взором бывшего побратима. Это напряжение сломало его сильнее, чем раны хольмганга.
Тёплые тонкие ручейки потекли из закрытых глаз, и искалеченный викинг зашептал странные для себя фразы, делая между ними большие паузы:
– Не убивай. Сёстёр не вернуть. Не вернуть, а вот ты умрёшь. Убьёшь меня – Эгиль убьёт тебя. Я должен вернуть тебя старику. Но я не верну. Я отдам ему серебро. У меня никого дома нет. Мать умерла год назад. Отец раньше. Братья тоже. Никого из рода не осталось. Поезжай со мной. У меня нет жены. Какая свободная женщина стерпит того, кто дня не проживёт без новой рабыни?.. Никого. Никого нет в Стране Льдов. Там тебя будут ждать большие деньги. Они будут твоими. Поначалу тебе, дочери пустыни, будет тяжело в Стране Льдов, но люди ко всему привыкают. Поезжай, пожалуйста. Пойми: сестёр всё равно не вернуть.
Гуннар шептал и не верил, что это его слова. А девушка спокойными уверенными движениями – видимо, её отец не доверял брадобреям – счищала с дрожащего горла волосы, и, казалось, что вместе с ними уходит нечто мерзкое с сердца бывшего хольмгангера. Сейчас раненый викинг больше всего в жизни хотел вернуться по реке времени немного назад, чтобы сорвать похоть и злость на ком угодно, но не на сёстрах этой девушки. Если бы она начала на него кричать, обвинять в том, что он чудовище, готовое убивать за деньги и мучать до смерти ради собственного удовольствия, ему было бы легче. Даже если бы попыталась вспороть ему горло, было бы легче. Но она молчала, и чем сильнее давил горлом на нож раненый викинг, тем мягче совершала ритуал бритья пленная девушка.
Но повязку она всё-таки догадалась натянуть убийце своих сестёр на глаза, чтобы никто из окружающих не увидел позорных для воина слёз.
Но окружающие, за исключением Эгиля, были заняты: кто – отдыхом, кто – сном, а кто – борьбой с волнами. А Эрик ещё и не понимал речь Империи.
– …егда жалел о том, что не знаю этого языка, – сказал молодой берсеркер, рассматривая шахматную доску.
Набор для игры был трофеем из страны Шарлеманя. Белые фигурки изображали армию покойного императора, а чёрные – саксов Большой Земли. В отличие от саксов Большого Острова, эти племена были очень воинственны. Они сражались против Шарлеманя двадцать лет и потом ещё не раз восставали против его владычества.
– Зато ты неплохо владеешь языком шахмат, – ответил Олаф-рус, сделав ход.
Эрик пожал плечами.
– Да, игра хороша. Последний трус может вообразить себя конунгом, сидя за чёрно-белой доской. Тебя, кстати, ждёт скорое поражение, если ты не начнёшь рассуждать более здраво. И можешь думать сколько хочешь времени, я, наверное, немного полежу.
Эрику было нехорошо. Рассудительный, приятный в общении человек понемногу покидал его душу. С каждым часом без шалой травы или безумных грибов глаза дата-берсеркера становились всё более и более пустыми. Олаф знал, что вскоре его новый друг перестанет интересоваться жизнью совсем. До нового приёма волшебных трав. Тогда он уйдёт в забвение, а, проснувшись, будет самым лучшим товарищем в любом достойном занятии до тех пор, пока тело снова не потребует увести душу в страну неземных грёз.
Молодой берсеркер выглядел едва ли не старше Флоси, разменявшего полвека. Он отошёл в сторону, лёг на палубу, уставившись неподвижным взглядом в осеннее небо, и когда племянник заканючил разрешения закончить партию, равнодушно махнул рукой.
– Ну, Олаф-рус, держись! Дядя научил меня играть в шахматы раньше, чем рубиться секирой! – Юный дат с нетерпением ждал хода противника, похлопывая уцелевшей рукой себя по колену. Вчера он плакал и проклинал судьбу, а сегодня уже радовался жизни.
Олаф с улыбкой вспомнил себя в шестнадцать лет и сказал:
– Играть такую мудрёную партию с учеником самого Эрика Одержимого тяжело. Я должен немного перекусить.
– Перекусывай быстрее!
– А ты?
– А я буду завтракать твоими фигурами!
Олаф откинулся назад, извлёк из сумки вяленое мясо и стал его жевать, поглядывая на юного дата, охваченного задором борьбы. Он видел одновременно и его лицо с закушенной от нетерпения губой, и фигуру его дяди – человека, которого жизнь интересовала всё меньше и меньше.
– Проклятие! – Флоси с раздражением отбросил тонкий плоский камень, наполовину заполненный мелким почерком, к груде уже исписанных. – Почему боги дали северянам рунное письмо, но не дали знаний, как записывать музыку? Не удивлюсь, если в итоге, знание о том, что скальды использовали лиру и тагельхарпу, затеряется, и потомки будут считать, что мы читали свои стихи без музыки. А-а-а, все проклятия Митгарда на мою голову!.. Ну, положим, что именно надо играть на струнах я им покажу, а как объяснить с таким горлом, где нужно петь соловьём, а где рычать медведем?!
К нему уже вернулся голос, но назвать его серебряным нельзя было даже после бочки крепкого пива.
– Слово, остаётся слово. Когда не можешь спеть, а только записать, нужно тщательней подбирать слова, рус! – прохрипел он в сторону Олафа. – О чём петь мне скажут боги, а вот искать достойные слова я должен сам. Искать в нашем общем языке или в том, что родной для меня, вводить в употреблении новые словечки из языка Империи или страны Шарлеманя. Я знаю много слов, очень много, рус, но к этому хольмгангу они все не подходят.
Олафу было жаль бродячего скальда. Для Гуннара Поединщика это был последний хольмганг в жизни, а для Флоси, если будет и дальше трудиться с таким же плохим настроением, последняя сага.
Чтобы отвлечься, он развязал один из мешочков с выигранным серебром, отделил монетку и стал подбрасывать её пальцем и ловить ладонью.
– Олаф, послушай, что вышло, – сказал Флоси и подсел поближе с несколькими рунными камнями в подоле рубахи.
Теперь, когда голос Флоси перестал быть серебряным, только Олаф-рус готов был его слушать. Да ещё Эрик Одержимый, если не пребывал в тоске по шалым травам, и, как ни странно, Гуннар Поединщик. Искалеченный хольмгангер не проявлял больше никакой агрессии по отношению к бродячему скальду. Хотел он этого или нет, но события на Гордом Острове связали всех, кто достал оружие против Чёрных братьев, узами крепкими как цепь, что держит волка Фенрира.
Но скальда, разумеется, интересовал больше такой слушатель, как Олаф-рус, а не Гуннар Поединщик.
Флоси начал читать новую сагу. Как и положено, он вначале рассказал о Чёрных братьях, какими славными воинами они были. Поведал о доблести и своего обидчика Ваги Острослова, и Марви Человека-горы, несмотря на недовольную физиономию юного дата с одной рукой. И когда скальд дошёл до подвигов Адилса Непобедимого, саге помешал старик без имени. Наниматель, со дня хольмганга не сказавший наёмникам ни слова, пришёл в настоящую ярость. Он подскочил к Флоси и выбросил его рунные камни в море.
Бродячий скальд от удивления не смог произнести ни слова. Да что и говорить, обомлели все, кто присутствовал на палубе.
– Доблестный Марви? Доблестный Ваги? Доблестный Торальф?! Может, ты мне ещё расскажешь про доблестного Адилса?! Ты, лживый певец!