Точнее, за двумя зверями. Первый – молодой, второй – в седой шкуре. Первый пробрался в дом ярла и прикончил его спящим, а второй сторожил вход. Первый ушёл незамеченным, а второго успел заметить пастух. Бонд поднял копьё, чтобы метнуть, но зверь вдруг остановился и дал понять, что не стоит этого делать.
И пастух сразу понял, что имеет дело с оборотнем. Обычные волки не умеют мотать головой, когда нужно сказать «нет».
Все думали, что северных оборотней уже не существует. Что в стране извилистых фиордов последний вервольф был убит лет сорок назад. Но смерть ярла Гатли по прозвищу Орёл рассеяла эти надежды в прах.
Большая часть викингов была в набеге, и лишь немногих конунг оставил ярлам, дабы окрестные бонды спали мирным сном. Гогри по прозвищу Иноземец принял командование вместо отца, и первым его приказом было всем оставаться на месте. Если какой-нибудь бродячий хирд без роду и племени в отсутствие вооружённых мужчин разорит землепашцев и скотоводов, за которых отвечает род Сонерсонов, а конунг вернётся из набега с полупустыми трюмами, зима будет тяжёлой. Вервольф нанёс ущерб роду Сонерсонов, значит, род Сонерсонов и должен мстить, и то, что самый старший мужчина этого рода – восемнадцатилетний юноша, не имеет никакого значения.
Гогри ушёл в погоню за вервольфами один. Уже на третий день он едва не сбился с пути, но к счастью ему встретился Олаф-рус, потом бродячий боец, и уже потом бродячий певец, хранивший в своей голове больше сказаний, чем знали остальные участники погони вместе взятые. И волки-оборотни были более чем частыми персонажами его историй.
– …вот они сошлись! Годфред Свирепый сражался как никогда, но волк бил лапами с силой великана, уворачивался от меча, будто наперёд знал, куда воин намеревается его направить, и не переставал рычать. Рык этот проникал в самую душу Годфреда и заставлял делать ошибку за ошибкой. И вот настал самый страшный момент. Блестевшие в темноте подобно алмазам белоснежные клыки добрались до горла несчастного воина. Они вспороли кольчужную бармицу так легко, словно это были протухшие тряпки, и последний крик Свирепого Годфреда умер, не успев родиться. А следом отдал душу и он сам. Большой как северный медведь и красивый как осенние фиорды зверь долго терзал мёртвое тело, а наутро принял человечий облик и явился к жене Годфреда так же как приходил до того, как хирд вернулся раньше времени из похода. То есть с лицом её покойного мужа. И бедная женщина до самой смерти не заметила подмены, и был бы у неё в братьях проницательный Олаф из племени русов – даже он бы ничего не заподозрил.
Скальд замолк. Хольмгангер едва сдержал облегчённый вздох, а жаждавший мести юноша словно застыл. Душой он был в легенде. Эх, попадись ему этот оборотень! Уж он бы не дал зверю спуску!..
В отличие от бравады тёзки викинга, у которого вервольф из легенды увёл жену, мысли и чувства юного ярла были совершенно искренни.
– Ну, всё! Хватит уже историй на сегодня! Клянусь Тором, Скульдольф, ты самый неинтересный скальд из тех, кого я знал! Асы и ваны! Неужели в твоей голове нет саг о славных набегах или песен о деяниях богов? Почему тебе надо каждый вечер тянуть одну и ту же сказку о волках, которые умеют становиться людьми? Каждый день мы идём по следам оборотня, каждую ночь спим вполглаза, ожидая его нападения, имею я право хотя бы вечером думать о других вещах?!
– Молчи, Годфред! – Слова хольмгангера настолько разозлили Гогри, что тот вскочил на ноги. – Как ты не понимаешь, что скальд рассказывает эти истории не просто так?! Чем больше знаешь о своих врагах, тем легче с ними бороться, и я, например, из этих сказок у костра узнал об оборотнях больше, чем за всю жизнь!
– Ты живёшь по-настоящему, жизнью отважного морского разбойника, всего два года, и немудрено, что так мало знаешь о злых созданиях настоящей родины. А я живу на суровом Севере с рождения и потому ничего нового от старика Скульдольфа не узнал. Наш собрат по охоте просто больше ничего не знает, кроме страшных сказок. Но я – не благодарный на жуткие истории подросток, а взрослый, успевший повидать жизнь воин. Чтобы я удостоил певца похвалы, прости мою прямоту, Скульдольф Повар, мне нужно услышать что-то по-настоящему интересное!
Годфред достал из мешка звериные шкуры и стал стелить себе лежанку. Он больше не считал нужным продолжать разговор, но Гогри полагал, что поговорить ещё есть о чём. Поединщик нарочно или непреднамеренно, но сделал обидный намёк и на юный возраст, и на то, что кое-кто лишь недавно стал викингом. Юноша, так и не избавившийся от прозвища Иноземец, не намеревался оставлять эти слова без ответа.
– Хорошо, пусть его истории кому-то неинтересны и не открывают ничего нового! Но у них есть и другая цель. Волк-оборотень в жизни гораздо страшнее, чем в любой самой жуткой легенде. Если ты боишься вервольфов, то лучше понять это заранее и отказаться от страшной погони, чем тогда, когда в темноте блеснут алмазами белоснежные клыки и отказываться будет поздно!
– Боги Асгарда! Ты кого назвал трусом?! – Годфред Боец отбросил шкуры и взялся за секиру. – Может быть, меня? То, что ты ярл, а я простой бродячий поединщик, не даёт тебе право распускать язык! Да будь ты сам Один, Годфред Боец не из тех воинов, что прощают обиды. Ещё один такой намёк, и.
– Хольмганг? – глаза юного ярла стали похожи на глаза кошки, изготовившейся к прыжку. – Трижды подумай, прежде чем затевать поединок чести посреди этого леса. Я не так много лет живу настоящей жизнью, как ты называешь жизнь викинга, но уже хорошо знаю, что на поединках чести дерутся лишь равным оружием. Бросишь вызов – выбор принадлежит мне, и я бы рад выбрать обоюдоострую секиру, да второй такой в нашем маленьком отряде нет. Так что придётся биться на мечах.
Годфред не сказал ни слова в ответ, но и секиры не бросил. Боязнь показать себя трусом боролась в его душе со страхом биться на незнакомом оружии, да ещё с ярлом чужого племени.
Олаф-рус встал, чтобы вмешаться, но его опередил старик, из-за которого и вышла ссора:
– Положи свою секиру, Годфред Боец, а ты будь, пожалуйста, поспокойней, Гогри Иноземец, если хочешь стать ярлом, достойным отца. Знал бы, что мои истории доведут вас до распри, лучше бы утратил на время свой дар сказителя! Здесь врагов нет. Наш враг там, в чаще. Уходит от погони, которая никогда не завершится успехом, если мы будем грызться между собой по каждому мелкому поводу. Не желание напугать вас или поведать юному ярлу что-то новое о вервольфах двигали мной, когда я две недели скрашивал ваш вечер историями, которые имеют плохой конец. Просто я не хотел, чтобы вы даже на мгновение забывали свою цель. Когда идёшь на войну, нельзя даже мгновения думать об отдыхе среди родных фиордов. Пока враг не разбит, в каждой вашей мысли должна быть война. На охоте то же самое. Позволишь себе хоть на мгновение забыть, где ты, и зверь не упустит шанса. Или он уйдёт, или несколько викингов не вернутся домой.
Скальд говорил убедительно. Годфред положил секиру, а Гогри Иноземец попросил у него прощения и разрешил всем ложиться спать. Первое дежурство, самое тяжёлое, он опять взял на себя, вторым должен был сторожить костёр Годфред, утренние часы достались Олафу из племени русов. Скальда, щадя его возраст, Гогри к дежурствам не допускал. Он вообще не хотел брать в такую опасную погоню такого старого человека, но певец настоял, и, как вскоре выяснилось, не зря. До того как открыть в себе дар сказателя, Скульдольф был неплохим охотником. Если бы не он, они бы уже давно потеряли след хитрого зверя.
Каждый из трёх воинов был старше Гогри и он был ярлом не их племени, но никто не оспаривал право Иноземца командовать. В конце концов, это его месть и его охота.
Годфред лёг быстро, а Олаф-рус и бродячий скальд задержались возле костра. На старика по ночам нападал аппетит, а у русского викинга были свои причины не спать.
– Да, жуткие это существа – вервольфы, – первым начал разговор Гогри, завернувшись плотнее в плащ – юноша, воспитанный на юге, ещё не до конца привык к холодам сурового севера. – Демоны и бесы мессианской веры и вполовину не так страшны.
Скальд отечески улыбнулся и сказал:
– Я видел книги миссионеров. Миниатюры, где демоны терзают грешников, способны напугать не меньше, чем изображения чудовищ нашей с тобой родины.
Юноша помотал головой.
– Нет. Я за всю жизнь не встречал человека, который на самом деле видел демона, а первое, что увидел в доме родного отца – чучело полузверя-получеловека. И повсюду рассказы людей, которые принимали в участие в охоте на оборотней. Беса интересуют в первую очередь грешники, жаждущему мяса вервольфу наплевать на праведность жертвы. И самое главное, любому исчадью ада достаточно показать крест, на котором умер Мессия, чтобы он в ужасе испарился, а ваши чудовища равнодушны к амулету Тора или Одина.
– И ты жалеешь, что отрёкся от мессианской веры?
Вопрос скальда не застал юношу врасплох. Чувствовалось, что он сам не раз его себе задавал.
– Не знаю. Клянусь крестом Месс, то есть молотом Тора, не знаю. Но что сменил бытие единственного внука богатого землевладельца на жизнь сына знатного ярла – об этом я не жалел никогда. Я обиделся на слова нашего славного секироносца, когда он заявил, что только жизнь морских разбойников – настоящая, а ведь он прав. То, как я проводил время у деда, против того, что я делаю на родине отца, это. Я не знаю, как лучше сказать. Я не обладаю даром сказителя, как ты, Скульдольф, а риторику освоил для имперца из рук вон плохо, и поэтому не знаю, как выразить свои чувства так, чтобы и ты, и Олаф поняли, какая тоска быть внуком богатого землевладельца. Здесь всё другое. Здесь всё… настоящее! Да, лучшего сравнения, чем Годфред, я не подберу. Как вкусна рыба, которую поймал сам, насколько интересней самому сидеть на скамье гребцов, чем когда твоего верблюда ведут под уздцы! Боги Асгарда, что может быть интересней, чем учиться сражаться с оружием и без него, и насколько эти занятия увлекательнее имперской школы и домашних уроков заезжих педагогов! Я ещё не был ни в одном сражении, но жду этого момента так, как ничего и никого не ждал в роскошном доме богатого деда. Там ничего не ждёшь, там один твой день похож на другой, а здесь каждый час узнаёшь, мужчина ты или недостоин носить оружие.