…
Нашел ли Джеймс убежище? Были ли они снисходительны? Признали ли в нем королевскую кровь? Столько вопросов, на которые не найти ответа…
– Габриэль?.. – пришла очередь мисс Амелии окликнуть его.
– Засмотрелся в окно, – неловко улыбнулся мистер Мирт. – Знаете, я вдруг почувствовал сожаление из-за того, что мы так редко позволяем себе проводить время, просто прогуливаясь и бездельничая.
– А вам Поуп только недавно говорил, что у вас нездоровый цвет лица, – шутливо пожурила его мисс Амелия. – Предлагаю летом почаще совершать променады. Есть столько прекрасных мест – набережная Тамессы, Роуз-парк… Мы можем сходить в ресторан около Дольменного холма. Я была там однажды, с Джеймсом…
– С Джеймсом? – Габриэль нахмурился. – Амелия, мы с вами никогда не обсуждали это, и вам может показаться, что я нарушаю ваши границы, но… Между вами и Джеймсом действительно что-то было?
– Я… не знаю, – чуть растерянно произнесла мисс Амелия. – Мы встретились с ним пару раз, он сводил меня в ресторан, но потом… Я была все время занята в павильоне, готовясь к открытию Выставки, и следующее его приглашение отклонила. Что и говорить, я понятия не имела, кто он такой на самом деле…
– Я ни в чем вас не обвиняю! – поспешил заверить мистер Мирт, в сердце которого точно впился осколок чего-то холодного и острого. – Просто… Просто спросил.
– Вряд ли он рассматривал меня как увлечение, – пожала плечами мисс Амелия. – Он был слишком занят мыслями о взрывчатке, вы же помните. А в наше время девушка может позволить себе развлечься так, как она хочет, правда?
– Правда, но…
– Я же сижу с вами в кондитерской, верно? – Она склонила голову к плечу. – И никто не смотрит косо. Так и должно быть – девушки могут сами выбирать себе компанию. И вовсе не сухопарых тетушек с лицом огорченной воблы вроде мисс Теренс – вы можете помнить ее по визиту к завтраку моей матушки. А просто приятных людей!
– Неужели вы совсем не боитесь слухов?
– О, Габриэль! Неужели все то, что говорили за моей спиной – и даже мне в лицо – относительно паровой машины, не так важно в сравнении с тем, где и с кем я провожу вечера? – Мисс Амелия выглядела по-настоящему сердитой. – Я думала, что уже доказала вам, что я крепче, чем кажусь.
– Но готово ли наше общество?..
– Общество, к которому вы, мистер Мирт, имеете самое непосредственное отношение, – резко сказала мисс Амелия и, повернувшись к стойке, громко сказала: – Принесите, пожалуйста, еще одно кремовое пирожное!
Ей необходимо было на что-то отвлечься, иначе она могла в гневе наговорить мистеру Мирту таких вещей, о которых впоследствии бы жалела. А может быть, она уже перешла эту грань – Габриэль смотрел на нее своими печальными голубыми глазами, нездешними и древними. Мисс Амелия мгновенно устыдилась. Ей ли было не знать, как много Габриэль делает для мира, который никогда не примет его, который он никогда не сможет до конца понять – просто потому, что серебро в его крови не похоже на быстро текущий песок времени, из которого состоят обычные люди с их бедами и проблемами.
– Простите, Габриэль, – тихо сказала она.
Мистер Мирт помолчал, а когда ответил, его голос звучал отдаленно и тихо:
– Я не сержусь, Амелия. Вы правы, вы лишь еще раз указали мне на мое место и напомнили, зачем я существую. Прошу простить меня за то, что из-за моего несдержанного любопытства наш разговор перешел в такое русло. Позвольте, я попрошу еще чаю – и клубнику в сахаре для вас в качестве комплимента?
– Ни за что не откажусь!
Несмотря на то что недоразумение было улажено, мисс Амелия покинула мистера Мирта с тяжелым чувством на сердце. Она глядела в окно кеба, который медленно нес ее домой, и думала, что зря обидела хорошего человека и что, может быть, Габриэль прав – и она слишком сильно торопится. Однако у нее нет вечной жизни. У нее есть лишь одна человеческая, чтобы воплотить в жизнь свою цель – добиться женской свободы и возможности для каждой девушки жить без оглядки на общественное мнение.
Но тень в озерах глаз Габриэля не шла у нее из памяти.
Невольно она вспоминала старый разговор с отцом.
Стоит ли прогресс жертв? – спросил у нее Гилдерой Эконит, заворачивая гаечным ключом винты на прессе для пшеницы.
Тогда ответ казался ей очевидным. Прогресс, несомненно, стоит всего. Цель в ее глазах оправдывала средства до Призыва и до участи, которая постигла мистера Эконита. А ведь Чейсон Уолш тоже считал, что несет прогресс.
Чейсон Уолш поставил цель и шел к ней. Как и Джеймс. И Габриэль. И она сама. Такие несхожие цели – и разные пути – упирались в конце концов в непреодолимую преграду из мудрых слов немолодого усталого изобретателя с седыми висками:
Можно ли жертвовать – людьми, принципами, отношениями, верой, чем-либо – ради достижения цели?
Стоит ли оно того?
…чем дальше, тем меньше нравится мне все происходящее. Сначала – карикатура на мистера Мирта, потом – та ужасная статья про Ортанса в «Панче», теперь мисс Амелия приехала расстроенная и поделилась, что заботливая миссис Эконит в своем стремлении вылепить из мисс Амелии идеальную дочь скоро сведет ее в могилу раньше срока. Потому и летное обмундирование она попросила доставить на адрес мистера Мирта – мол, если матушка раньше времени прознает о том, в каком виде мисс Эконит собирается подняться в небо, то с нее станется и запереть дочь за семью замками – и воруйте потом ее, как Рапунцель из башни, как хотите. Мистера Мирта ее рассказы явно огорчают гораздо больше, чем гомон сплетен вокруг его собственной фигуры, но он ничего не говорит.
Пламя Феникса, да даже Джон заметил, что между ними словно кошка пробежала! Никогда не думал, что скажу такое, но мне не хватает Джеймса здесь – он бы как-то смог разрешить ситуацию, наверное. Знал бы, как действовать, как их помирить, или, по крайней мере, узнать, в чем причина раздора.
И вот вроде бы они общаются, как и прежде, но сторонятся друг друга, почти не шутят и избегают друг на друга смотреть. В другое время я бы постарался по возможности не лезть в чужую душу – но им предстоит подняться на невероятную высоту, где они смогут полагаться только друг на друга. Не брать же во внимание назойливого журналиста!
Я в растерянности. Я бесполезен здесь – для них, я не тот, с кем можно поболтать по душам, и даже Джон все так же уходит от прямого разговора. Я близок к тому, чтобы поступиться собственными принципами и мягко напомнить ему, что мою правду он из меня вытащил, буквально приперев к стенке. И что мне достанет сил припереть его к стенке в ответ.
Когда-то в другой жизни меня учили дипломатии. Но такой, которая приводит к выгоде обеих сторон. А тайны человеческой души так и остаются для меня недосягаемыми…
Глава 9. Роуз-парк
Прошло уже много лет с тех пор, как Юй Цзиянь покинул Шанхай и обосновался в Лунденбурхе, а Роуз-парк все так же оставался его самым любимым местом в городе. Несмотря на печальные воспоминания, с которыми теперь неотрывно были связаны старинный бельведер и пышно цветущие голубые колокольчики у пруда рядом с ним, Цзиянь все равно находил здесь покой и умиротворение. Особенно когда удавалось вытащить на прогулку домоседа Ортанса, который сутки напролет мог проводить в мастерской, согнувшись в три погибели над какой-то особо непокорной деталью.
К тому же прогулка в сколь-либо приличное место требовала от Ортанса не только расстаться с дорогими его сердцу механизмами, но и переодеться во что-то, отличное от фартука механика и старой рубахи, покрытой масляными пятнами так густо, что сложно было поверить в то, что изначально она была белой. Но Цзиянь был неумолим – особенно в те моменты, когда ему во что бы то ни стало надо было вывести друга на разговор.
Иногда Ортанс забывал, с кем имеет дело, воспринимая друга как тихого домоседа, увлеченного растениями и поэзией, и потому проявление иных качеств Цзияня – твердости, цепкости и решительности – порой заставали его врасплох.
– Почему вы всегда выбираете именно Роуз-парк? – поинтересовался Ортанс, расплатившись с кебменом, остановившимся прямо у входа.
– Это мое любимое место, – чуть удивившись, ответил Цзиянь. – Первый уголок спокойствия, который я нашел для себя, когда только приехал в Лунденбурх. Роуз-парк напомнил мне императорские сады. В них есть место созерцанию.
– Лунденбурх сильно отличается от вашей родины?
Ортанс не ждал, что Цзиянь ответит – тот обычно ловко уходил от любых вопросов о прошлом, не желая сообщать больше того, что уже открыл, и не стремился удовлетворить любопытство друга. Однако светило теплое майское солнце, и Цзиянь был более расположен к беседе, чем обычно.
Они купили у лоточника сконы, завернутые в газету, и медленно побрели вдоль цветущих парковых аллей.
– Я служил в Шанхае, – медленно начал Цзиянь, прервав тишину. – Это тоже большой город, портовый, где расположена к тому же одна из императорских резиденций. Лунденбурх мало чем отличается от него – те же шумные повозки и лошадиное ржание, гул прохожих и плеск волн о набережную. Если бы здесь посреди площади не стояли Менгиры Метаморфоз Талиесина, а в Шанхае – храм Четырех Великих Зверей, я мог бы сказать, что это один и тот же город, а долгая дорога на палубе корабля лишь приснилась мне.
– Приснилась? – переспросил Ортанс.
Цзиянь наклонил голову к плечу и кротко улыбнулся:
– Один мудрец по имени Чжоу, размышляя о призрачности всего сущего, сказал такие слова: «Увидев себя во сне бабочкой, я не знал, что я – Чжоу[7]. Потом я проснулся и увидел, что я Чжоу. Но я не знал – откуда мне было узнать? – то ли я Чжоу, то ли я бабочка, которой снится, что она Чжоу?» Это всего лишь притча, а не стратагема, но заставляет задуматься о многом. Я Юй Цзиянь, друг Джона Ортанса, и прогуливаюсь в Роуз-парке, бездельничая в жаркий полдень, или же я лейтенант Юй, который задремал у окна над докладом и ему приснилось все это? И горячие сконы, и наша беседа, и даже этот куст магнолии?