– Но почему тогда власти Лунденбурха не спешат от него избавиться?
– Избавиться? – хохотнул Ортанс. – Нет, Лунденбурх никогда не избавится от Улья, как львиный прайд не изгонит гиен с окраин своей территории. Городу нужны те, кто позволяет ему оставаться чистым. Воры. Гробовщики. Контрабандисты. Подобно тому, как лорд в начищенных до блеска ботинках и белоснежной манишке принимает гостей в своих светлых покоях, пока слуга с рахитом и в вытертой рубашке выливает за ним ночную вазу. Если лорд станет делать это сам, его манишка быстро перестанет быть белой. Улей существовал при короле, не изменился при Парламенте, и настань тут хоть республика, как у галлов, не приведи Даннан, Улей останется!
– Вы же сами говорите – в Улей люди попадают отсюда. Из Лунденбурха. Что происходит с ними?
– А вы говорили, это не допрос, – проворчал Ортанс. – Но я отвечу. Бывает так, что человек, вполне приличный, работящий, живущий по чести, в какой-то момент теряет все. Кого-то лишают наследства, у кого-то отбирают все судебные приставы, а нечистые на руку юристы пополняют и без того немаленький банковский счет, кто-то топит тоску в виски и не замечает, как опускается все ниже и ниже… Выхода два – в канаву или в Улей. Те, кто выбирает Улей, в конце концов не жалеют: там даже самый распоследний пьянчуга заработает на бутылку. Но путь к приличному обществу оттуда заказан.
– Все это понятно. Но… Почему вы считаете, что покинуть Улей и строить новую жизнь так же постыдно, как потерять все и стать одной из пчел?
Пчелами часто называли все маргинальное население Улья. Ортанс улыбнулся, услышав из уст друга такое определение, – Цзиянь совсем сжился с ролью лунденбурхца, даже говорить стал совсем как они.
– Я часто думал… – Ортанс подпер рукой подбородок. – Что было бы, покинь я Улей совсем юным? Удалось бы мне поступить в услужение к какому-нибудь добросердечному человеку – кому-то вроде нашего мистера Мирта, если подобные ему вообще существуют в природе? Или, например, получить образование в колледже? Вряд ли. Раньше никуда не брали без рекомендаций, а получить их было негде. С этим и сейчас все очень неважно обстоит, но хотя бы появляется больше возможностей заработать. Я же получал образование буквально на улице, и единственное, с чем мне несказанно повезло, – это со старым мистером Кетцалем, который, хоть и находил утешение исключительно в хересе, в прошлом был школьным учителем, и весьма неплохим. Если бы не он, я не знаю, как бы я смог постигнуть науку чтения и письма.
– А механизмы? – Цзиянь невольно коснулся своей руки.
– О, тут мистер Кетцаль был полным профаном. А у меня… – Ортанс посмотрел на свои ладони. – Что-то, что в прежние времена назвали бы, наверное, даром. Я, когда смотрю на механизмы, сразу вижу, в чем проблема.
– Вы гениальный диагност, – Цзиянь не спрашивал, скорее, утверждал.
– Тогда я не знал, что это так называется. И что относится не только к медицине, – усмехнулся Ортанс. – Просто чинил от скуки все, до чего только мог дотянуться. В Улье, как правило, дорожат тем, что имеют, – и еще больше ценят тех, кто может продлить жизнь вещам. Очень скоро меня… заметили. И приобщили к делу. Сначала я только помогал чинить то, что пострадало в процессе переправки – контрабанда опасное занятие… А вскоре меня взял к себе Шершень. Ты видел его в Улье. Старый приятель, чтобы его в Холмы забрали. Я много работал с ним и этим не горжусь.
– Вы сказали, что оттуда не уходят. Но вы же смогли?
– И живым, заметьте, – до сих пор считаю это чудом. Может, я фаэ понравился? – усмехнулся Ортанс. – Да, Шершень меня отпустил, хотя даже убить меня потом пытались несколько раз. Но я оказался способным учеником и перенял у Шершня все, что мог, – встретившись со мной пару раз в темном переулке, старые друзья решили, что дешевле не иметь со мной дел. А через какое-то время им снова потребовалась моя помощь, и я вернулся в Улей – и снова ушел.
– Вы… до сих пор помогаете им?
– Иногда. И они помогают мне. И даже на очень лояльных условиях. Не знаю, можно ли назвать это дружбой – но выгодным сотрудничеством точно. Если однажды мне не на что станет жить в Лунденбурхе, я… уверен, что мне найдется место среди пчел. В конце концов, перестать быть пчелой невозможно.
– Вы – не пчела, – твердо сказал Юй Цзиянь. – Вы не раз и не два доказывали, что вы порядочный человек! И вы не можете позволить прошлому довлеть над вами!
– Я опасаюсь, не явится ли сюда полиция. Сами понимаете, я не горю желанием завести близкое знакомство с кем-то из Ярда.
– Не переживайте, друг мой. Это же «Панч», а не «Вести Тамессы». Мало ли кто и что написал – доказательств нет, а на Бриттских островах все еще действует закон, что весьма и весьма согревает мне сердце. И, судя по тону этой статейки, у автора – кем бы он ни был – тоже нет никаких доказательств.
– Цзиянь… – Ортанс прижал ладони к лицу. Оно горело. – Они же спрашивают. Все те, кто работал со мной все эти годы без единого вопроса, – теперь словно река, атакующая пробитую плотину. Они спрашивают и спрашивают, и что я должен им отвечать?
У Цзияня сжалось сердце от той беззащитности, что звучала в голосе друга.
– Если вы хотите знать мое мнение, – осторожно начал он, – то скажите им правду. Правда обезоруживает человека, который нападает, желая заставить вас оправдываться или лгать. Но вы сами сказали: эти люди работали с вами многие годы, они ценят вас, и потерять вас – значит, искать нового механика. Есть ли в Лунденбурхе кто-то лучше вас? Нет. Если даже мистер Мирт порой не может понять, что стучит в двигателе, а вы советуете ему, что исправить, даже не подходя к мотору? Ваши отношения с механизмами словно дарованы вам фаэ, хоть в вас и нет голубой крови. Ваши клиенты знают это, понимают, чувствуют интуитивно – и точно не готовы вас терять. Их вопросы сейчас – попытка встроить новые знания в свою консервативную картину мира, любое изменение в которой вызывает у них испуг и шок. Вы работаете с высшим классом, с элитой и должны были быть готовы к подобному!
– Ну вот, теперь вы меня ругаете, – ворчливо отозвался Ортанс.
Механическая рука Цзияня легла ему на плечо.
– Никогда бы не посмел, – серьезно ответил он. – Но подумайте над моими словами. Скажите им правду. Пошутите. Заставьте их смеяться.
– Вряд ли в этом есть что-то смешное.
– Для них – для этих лордов и напыщенных аристократов – есть! Они словно соприкасаются с запретным! Подумайте, столь многие из них хотя бы раз переступали границу Улья? Да практически никто! Вы для них теперь еще более интересная личность. Не просто механик, способный вернуть жизнь дедушкиному брегету, а бывший контрабандист, почти пират! Наверняка вы были и в Хань, и в Магрибе…
– Цзиянь, вот вы точно были в Хань, а вас они вопросами почему-то не забрасывают!
– Потому что я ханец, – хмыкнул Цзиянь. – Желтолицый иностранец, что с меня взять? Мне не доверяют и доверять не будут. А вы – бритт. Свояк, земляк, но за спиной которого стоит неизвестная им романтика, пугающая, ужасающая и манящая. Эта публика любит «Айвенго» мистера Скотта и «Мельмота Скитальца» мистера Метьюрина, они очарованы неизвестным, опасным, которое находится так далеко от них, что никто из этих аристократов никогда не запачкает край плаща, однако испытает и восторг, и страх. Для этого они читают романы. И вы для них сейчас – как оживший персонаж такого романа. Дайте им это. Станьте капитаном призрачного корабля, побывавшего на острове в поисках клада[9]… Увлеките их в приключение, и они быстро забудут о том, что статья должна была обличить ваши недостатки и бросить тень на мистера Мирта и его дирижабль. Наоборот – они будут ждать, когда вы отправитесь в новое приключение.
– Но я не отправлюсь! – возмутился Ортанс. – Даже не думайте запихнуть меня в дирижабль и оставить вас тут одного.
– А я и не собираюсь. Но публика будет ждать, следить за тем, как вы прикладываете к дирижаблю не только руку, но и все ваши тайные знания, простым смертным недоступные. Представьте себе, сколько юношей захотят после этого узнать тайны Улья…
– …и будут прирезаны в первые десять минут, нет, спасибо! – Ортанс поднялся со скамейки. – Перспективы манящие, ничего не скажешь. Но… Спасибо, Цзиянь, я правда попробую с этим что-то сделать.
– Узнай слабость врага и воспользуйся ею против него, – улыбнулся Цзиянь. – Основа восточных единоборств. Уотерс попытался сделать это с мистером Миртом – это атака против него, а не против вас. Сейчас главное, чтобы удар прошел мимо цели.
Ортанс встретился с ним взглядом:
– Вот уж не думал, что вы будете учить меня сражаться, миролюбивый вы мой, – сказал он.
Цзиянь ответил ему еще одной кроткой улыбкой:
– Я отрицаю насилие, друг мой. Но кто сказал, что я не умею выигрывать бой?
…никогда раньше такого не было – чтобы все падало из рук. Ничего не получается. Кажется, я бреду в пустоте, тумане. Каждый мой шаг – неправильный.
Раньше мне все удавалось так легко. Со мной была беззаботность фаэ, и мне повсюду сопутствовала удача. Я не думал ни о чем и ни о ком, кроме себя самого и своих изобретений, находя в них и радость, и утешение, и спасение от одиночества.
Верно говорят, что фаэ опасно сближаться с людьми. Хоть воспитывали меня наравне с принцами, но королева Элиза иногда отзывала меня в увитую плющом беседку в Вороньем дворце и разговаривала со мной о том, кто я есть.
Помню, как возмущался Джеймс – ему нужен был не фаэ, а брат. Но королева Элиза была непреклонна. Я знаю, что она хотела уберечь меня от ошибок, за которые я могу дорого заплатить.
Когда я был моложе, я не понимал, сколько боли ей, должно быть, причинила давняя традиция, сговор между Дивным народом и королевским родом. Теперь же я все чаще думаю, какой он – тот человек, что живет в Холмах вместо меня. Похожи ли мы? Смогли бы найти общий язык?