Христина Павловна училась в Могилевском педучилище. По приезде я сразу пошел к ней в общежитие, и мы договорились о нашей дальнейшей жизни. 7 апреля мы приехали в Ново-Ельню, где нас уже ждали домашние, ее и мои.
Я применял все свое красноречие, чтобы добиться согласия отца на переселение в Хабаровск. Он хотел отправить семью, а самому остаться, надеясь, что его никто не тронет. Я понимал, что он надеется напрасно, но уговорить его не смог. Подготовив все переселенческие документы, мы погрузились в поезд и отправились на Дальний Восток. Нас было десять человек, но отца с нами не было. Однако через два месяца он прислал письмо, в котором просил меня помочь ему вернуть двух лошадей, корову и землю – все это забрал колхоз. Я не мог представить наш опустевший двор. Вспомнилась и семья Мешковых из Переясловки, у которых я квартировал, когда приехал на Дальний Восток. Наверное, и с ними случилось подобное. От этих мыслей было тяжело на душе.
В письме к отцу я потребовал, чтобы он срочно приехал ко мне, но это произошло только через год.
Мои сестры и братья стали работать в сельхозкоммуне, а я продолжил учебу и для заработка заведовал курсами профработников. Христина Павловна стала заведующей библиотекой совпартшколы.
По окончании учебы меня направили политработником в летную школу ОСОАВИАХИМа. Она располагалась на берегу реки Уссури. Начальником школы была Зинаида Петровна Кокорина, первая женщина-летчица, ее муж погиб. Она была дисциплинирована сама и требовала того же от личного состава. Хоть я и давно уже носил военную форму, и привык ней, как к обычной одежде, но тут впервые стал особенно следить за собой. Старался выглядеть подтянутым, стройным, опрятным, в общем, красивым. Нет, я не влюбился, об этом не думал. Хотя если б я мог влюбиться, то только в такую женщину. К тому же со мной была рядом и Христина Павловна. И вот загадка: они были совершенно разные и по характеру, и внешне, а мне казались похожими. Бывает так, когда совершенно разные по призванию люди имеют какое-то сходство. Может быть, оно заключалось в том, что только эти две женщины вызвали у меня глубокое чувство. Зинаида Петровна любила забавлять мою дочку Тоню при встречах.
Начало тридцатых годов было тяжелым. Украина была охвачена голодом. Продукты везде выдавались строго по карточкам. И как раз в это время сельхозкоммуна, в которой работали все мои родственники, была ликвидирована. К тому времени у нас с Христиной было уже две дочери, Тоня и Евфросинья. И вот у меня образовалась семья из десяти душ, а работали только я и жена. Положение было такое тяжелое, что вся моя родня, включая жену, решила вернуться в Белоруссию. Я хотел ехать с ними и даже тайно снялся с партийного учета, написав, что перевожусь по работе в другой дальневосточный город, но афера моя раскрылась, и под угрозой ареста я был вынужден остаться в Уссурийске. Осталась со мной только сестра Мария, и мы зажили в неизвестности: как нам последовать за родными? Но единственное, чего мне удалось добиться, это отпуска, и то потребовалось специальное постановление крайкома партии.
Мой приезд в Гомельскую область к семье совпал с рождением сына Михаила. Я ездил в ЦК партии в Минск с просьбой оставить меня в Белоруссии, но в моей просьбе было отказано, и я был вынужден после отпуска вернуться на Дальний Восток один. Я чувствовал, что больше не могу работать в этой системе, и хотел вырваться из нее. Не знаю, что было бы со мной, если бы через месяц Христина с тремя маленькими детьми не приехала ко мне.
Я был назначен инструктором обкома партии по сеноуборке, хлебоуборке, лесозаготовке. Мой начальник Сапожников недолюбливал меня и перегружал работой, а потом, видя, что меня этим не доймешь, уволил с направлением на работу в лесхоз в Амурской области.
Я вышел из здания обкома в глубоком раздумье. Что делать? Ехать в лесхоз или, послушав жену, нарушить партийную дисциплину и возвращаться в Белоруссию? Я направился на вокзал и взял билеты до Гомеля на себя, жену и детей.
Дорогу я знал уже наизусть, потому что ехал по ней четвертый раз. Долго ли я еще буду болтаться в этой проруби? Пока не утону?
Десять суток я размышлял, правильно ли поступил, и пришел к выводу, что не ошибся в своем решении.
Отец Христины к тому времени умер, а мать жила в деревне Селицкое. Туда мы и приехали. Но что дальше? Я столько учился, работал, а по существу не имел никакой специальности. Знал только сельский труд, да и тот забылся за восемь лет. Пойти снова в избу-читальню? Но возьмут ли меня? Я поехал в райком и сказал, что хочу работать учителем. Всю жизнь я думал о том, что мой отец поступил неправильно, бросив учительскую работу. Может быть, эти мысли и вызвали такое мое желание.
Три недели длилось ожидание, и наконец меня направили в деревню Полесье Чечерского района. Директором семилетней школы. Это был самый важный поворот в моей жизни. Наконец я чувствовал, что занимаюсь своим делом, к которому шел всю жизнь. Я еще не знал своей работы, только начал постигать ее, а уже полюбил, как никакую другую раньше.
Школу я принял в хорошем состоянии, коллектив был дружный. Но ведь педагогического образования у меня не было, да к тому же за восемь лет на Дальнем Востоке я совсем забыл белорусский язык. Одного желания работать было мало. Тогда, не показывая виду, что работа мне совсем не знакома, я стал незаметно учиться у завуча Андрея Васильевича Тужикова, который жил у нас с Христиной на квартире. Мы много общались. Он был человеком добрым и за недолгое время дал мне знания, которыми надо было бы овладевать годами.
Все шло хорошо, но однажды случилась трагедия. Ученики пятого класса в трех километрах от деревни играли в снежки. Один из них потерял сознание от удара в голову ледышкой. Дети разбежались, он пролежал в снегу долго, и спасти его не удалось. Началось следствие. С работы сняли классного руководителя, пионервожатого, завуча и меня как директора школы. Нас с завучем еще и отдали под суд. Это было так страшно, и я дошел до такого отчаяния, что хотел застрелиться. И сделал бы это, если бы моя теща Акулина Петровна заблаговременно не выбросила мой пистолет в реку.
Показательный суд надо мной, завучем, классным руководителем, пионервожатым и учениками шел три дня. Всем был вынесен суровый приговор: мне два года тюрьмы, а другим, включая учеников, по полтора. Я в тот же день написал кассационную жалобу в Верховный суд, так как понимал, что приговор несправедливый, ведь мы с учителями не могли уследить за тем, что делают ученики после школы. И действительно, приговор был отменен – учителя были оправданы.
Все полгода, пока шло следствие и суды, я не мог работать, и вся семья осталась без средств к существованию. Все это время нам помогал Михаил Иваровский, брат Христины. Он работал директором школы в деревне Будище и отдавал нам каждый месяц больше половины своей зарплаты, а потом добился, чтобы я был направлен к нему завучем и учителем истории и географии.
Деревня Будище была очень бедной, но я был здесь счастлив. Часто ходил на берег речки Колпиты, к роднику. Когда смотришь внутрь источника, то как бы изнутри неизвестная сила вращает землю.
Жить мы всей семьей стали в школе. Я полностью погрузился в работу. В январе 1937 года поступил заочно на исторический факультет Могилевского пединститута. Утерянная жизнь возвращалась ко мне. Вскоре Михаил Иваровский перевелся работать в Краснополье, а я стал директором школы. Работы перед собой я видел очень много. Мне удалось превратить Будищанскую школу из отсталой в передовую: построить новое здание с большой комнатой для библиотеки, баню для всех, посадить огромный сад, сделать сто новых парт. За пять лет, которые я провел в Будище, у нас с Христиной родилось еще трое детей – Леонид, Вера и Виктор. Та любовь, которой мне так не хватало всю жизнь, которую я знал только по любви матери ко мне и моей к ней, появлялась в моей семье. Я видел, что мои дети будут образованнее и развитее, чем мы с моими братьями и сестрами на нашем хуторе. Верил, что их дети пойдут по этому пути еще дальше. Эта надежда спасала меня от тяжелых воспоминаний и размышлений.
Что я видел в своей жизни хорошего с самого детства? Ничего. Видел тесные избы, в которых жило десять и более душ семьи. Видел грубую самодельную одежду, общие нары, занимающие половину жилого помещения с «постелью», напоминающей свиное гнездо. Видел вечно грязных, исхудалых членов своей семьи, которые трудились с раннего утра до позднего вечера, всегда хмурые, недовольные и собой, и окружающими. Такими были и соседи. Видел десятки нищих, переходящих от хаты к хате как тени и просящих подаяния. Видел детей с ногами, потрескавшимися от грязи и сочащимися кровью, видел богатеев, катающихся на четверках чистокровных рысаков, не обращающих на нищих и бедняков никакого внимания, воротящих от них носы. Слышал плач женщин во время войны, видел общий подъем людей на митингах, видел жестокий военный коммунизм и радостных, сытых людей времен нэпа, видел массовую коллективизацию и раскулачивание, карточную систему и голод, пятилетки и ничем не обоснованный террор, избиение, уничтожение передовой части партактива, совактива, видных военных, культурных, инженерно-технических кадров. Люди в то время напоминали беззащитных птицеподобных существ, когда в их стаю ворвался орел и безнаказанно стал истреблять ценнейших из их породы. Каждый день той жизни был настолько тяжел, что ты не уверен был в себе, не знал, что ждет тебя завтра, так как в каждой организации, в каждом учреждении, в каждом доме сидел тайный агент или информатор, готовый поймать тебя на каждом твоем слове. Надо было смотреть во все стороны, чтобы тебя не укусила черная собака, а таких собак было множество, видимых и невидимых. Органы госбезопасности пользовались неограниченной властью и имели информаторов повсюду. За мной, как лиса, ходил такой информатор по фамилии Мельников и по кличке Хоха. Он часто приходил ко мне домой и заводил разговор на политические темы, осуждая власть, законы. Я сразу понял, что собой представляет этот человек, но не знал, как от него избавиться. Меня спас Михаил Иваровский. Он повел Хоху на речку, показал ему пистолет и сказал, что пристрелит, если только меня арестуют. Этот трус испугался, во всяком случае, от меня отстал. Все-таки я не знал, что было бы со мной дальше. Но в 1941 году началась война».