Из-под раненого животного на светлую дорогую обивку тут же начала просачиваться кровь. Сбежав по кожаному покрытию, она закапала на коврик под сиденьем, и Филя захлопнул дверцу.
– Быстрее давай, – выдохнул он вместе с клубом пара. – Вот теперь гони как подорванная!
Сидя рядом с Ритой, Филя то и дело оборачивался и подолгу держал руку на псе. Он как будто слушал его этой рукой – чутко улавливал мелкую дрожь и почти неслышимое, буквально на грани ультразвука, поскуливание, которое вплеталось в тяжелое дыханье собаки. Пес косился на Филину руку, пытался благодарно хлопнуть по сиденью хвостом, однако всё, что у него получалось, было лишь едва заметным подрагиванием. Слипшаяся от крови и растаявшего снега шерсть на перебитом, очевидно, хвосте делала его окончательно неподъемным. Пес продолжал дрожать и только взглядом извинялся за свою беспомощность.
Филина рука лежала на мокрой и грязной холодной шерсти, машину колотило по выбоинам пригородного тракта, собаку временами подбрасывало, но Филя больше не просил Риту сбавить скорость. Подобно жалкому бумажному клочку на ветру, его мотали из стороны в сторону порывы самых противоречивых чувств. То он радовался, что сбитый ребенок оказался всего лишь собакой, то горевал из-за того, что опять едва не убил бедолагу пса. Потом снова начинал радоваться и, пугая этим немного Риту, даже улыбался, потому что пес все-таки был, и всё, что произошло с ним вчера, Филе не померещилось, и пес теперь лежал рядом с ним – живой, настоящий, пусть и слегка покалеченный. Потом Филя начинал думать, что, может быть, не слегка, и эта мысль приводила его в отчаяние, но зато, с другой стороны, существование пса в реальной жизни, в той ее части, которую теперь могла легко подтвердить сидевшая рядом с ним Рита, доказывало, что он все-таки не сошел с ума, и то, что было вчера – оно все-таки было. Мысль о том, что он не безумен, успокаивала его, и Филя, придерживая пса за свисавшую лапу, отчего-то даже гордился этим.
В доме у Данилова их ожидал переполох. Тёма ходил с огромным синяком, Павлик пытался удержать Зину у себя в комнате, однако она была совершенно неудержима и выскакивала оттуда на лестницу, где громогласно делала заявления о том, что нога ее в этот дом больше не ступит и что пусть она лучше замерзнет у себя в городской квартире, чем и дальше будет терпеть такое. После этого она возвращалась в комнату к мужу, но вскоре неизменно появлялась опять. Кому она адресовала свои филиппики, оставалось неясным. Кроме Инги, которая встретила Филю и Риту в прихожей, в доме из посторонних для Зинаиды людей больше никого не было.
Занятый размещением пса и поисками хоть какого-нибудь лекарства, Филя вначале не обратил на всё это особенного внимания. Он понял только, что между Даниловым и Тёмой произошел наконец открытый конфликт, и Тёма в результате получил по физиономии. В чем состояла причина конфликта, Инга не знала или не хотела говорить. Впрочем, сейчас Филе это было неважно.
– Лапы ему держи! – кричал он на Риту. – Вырвется же!
– Я держу! – отвечала она, напряженно кривя лицо и хватая раненого пса за передние лапы, которыми тот яростно бил по воздуху, словно проваливался в какую-то бездну и пытался изо всех сил выбраться из нее.
Собачьи когти несколько раз прошли с неприятным визгом по рукаву Ритиной куртки, и, если бы она, войдя в дом, успела раздеться, на руке у нее наверняка остались бы шрамы.
– Задолбал! – выдавила Рита сквозь крепко сжатые зубы и навалилась на пса всем телом, отчего тот жалобно заскулил.
– Полегче, – выдохнул Филя, который возился со сломанной задней лапой.
Щедро залив большую рваную рану йодом, он теперь старательно прикручивал бинтом к лапе логарифмическую линейку, найденную в кабинете Данилова. Под ногами хрустели осколки стекла. У стены валялся разбитый журнальный столик. Филя не помнил, когда он его разбил.
Пес, надежно прижатый к спинке дивана, продолжал скулить, иногда негромко рычал и скалил клыки.
– Тяпнет, – предупредила Инга, стоявшая за спиной дочери.
– Мам, не каркай, пожалуйста, – попросила ее Рита. – И так страшно.
– А к ветеринару не думали отвезти? Есть врач такой специальный, между прочим.
– Мама, очень смешно.
– И насчет дивана, я думаю, хозяин вряд ли обрадуется.
Обивка элегантного голубого дивана была залита йодом и кровью. Из-за того, что Филя в запале и в страшной нервозности йод лил так щедро, как будто тушил пожар, а также из-за схожести пятен по цвету, диван теперь выглядел местом языческого жертвоприношения. У человека, внезапно вошедшего в эту минуту в гостиную, могло сложиться вполне естественное впечатление, что пса не столько лечат, сколько пытаются добить.
– Я клеенку сейчас принесу! – воскликнула Рита и бросилась вон из комнаты.
– Да поздно уже, – сказал Филя, но Рита его слов уже не услышала.
Пес, ощутивший внезапное избавление от бремени, поднял голову и тонко опять заскулил.
– Что, брат, фигово? – обратился к нему Филя. – Ты нас прости, дружище. Мы не нарочно.
Пес вывалил из пасти длиннющий вялый язык, закатил глаза и стал часто и громко дышать. Ему, видимо, было уже все равно, что с ним происходит. Через минуту Филя закончил возиться с бинтом. После этого, словно не зная, что с ними делать, повертел перед глазами испачканные йодом руки, вздохнул и в полном изнеможении опустился на пол рядом с диваном. Расстегнув куртку, он попытался стащить ее с себя, но неудобная поза и отпустившее наконец колоссальное внутреннее напряжение сделали Филю совершенно беспомощным. Он немного пошуршал чужим неудобным пуховиком, а затем слабым голосом рассмеялся.
– Есть сигаретка? – поднял он взгляд на Ингу.
– Я не курю.
Обращенный к ней снизу взгляд был взглядом настолько уставшего и настолько беззащитного существа, что Инга, которая из Интернета, разумеется, знала о Филиной репутации и потому готовилась к его приезду, заботливо собирая капля по капле всю свою желчь, теперь оказалась захвачена врасплох и не смогла среагировать в русле этой «антифилиной» подготовки. Вместо желчи, отпора и сарказма, которые она собиралась обрушить на его голову, Инга вдруг просто и необъяснимо порывисто его пожалела.
Филя сидел на полу у ее ног, немощно подогнув колени, так и не расстегнув до конца куртку, привалившись спиной к безнадежно испорченному дивану и откинув голову на мерно вздымающийся, провонявший мочой, теплотрассами и помойками собачий бок. Он смотрел в ее невероятно синие глаза и думал, что если бы не знал ее раньше, то наверняка бы решил, что она носит декоративные линзы. У Риты были совсем другие глаза.
– Она моя дочь? – перескочив сразу через несколько ступеней, спросил он.
Инга отрицательно покачала головой.
– Жалко, – вздохнул Филя. – Славная получилась…
– Женись, если нравится.
Инга произнесла это таким ровным, таким обыденным тоном, что иностранцу, не понимавшему языка, это показалось бы просто вежливой фразой – предложением стакана воды или дежурным, ничего не значившим замечанием, сделанным лишь для того, чтобы разговор не угас. Однако иностранцев тут не было. А Инга сказала то, что она сказала.
Филя помолчал, вглядываясь в ее лицо. Внутренние усилия, необходимые на такую реплику, непременно должны были оставить на нем свои следы – смущенно приподнятую бровь, извиняющуюся за бестактность улыбку или хотя бы на долю секунды отведенный в сторону взгляд. Однако у Инги в лице ничего такого не случилось. Даже тени малейшей не пробежало по этому все еще красивому лицу.
Безмятежно глядя на него холодными синими глазищами, Инга была абсолютно в своем репертуаре. Перед Филей стоял его подлинный учитель, настоящая инопланетная тварь. Единственное беспокойство, которое он улавливал в ней, было связано вовсе не с ним, не с его возможным отцовством и уж точно не с ее неожиданным предложением. Нет, Ингу беспокоила ее уязвленная гордость.
Неказистый Филя, которому она когда-то выделила от королевских щедрот пару недель своей невероятной жизни, по ее глубокому убеждению, не годился в чуваки, на чье имя, набранное в Интернете, выскакивает несколько десятков, а то и сотен тысяч линков. Но тем не менее он в эти чуваки угодил, и от ее некогда оглушительного превосходства, с позиции которого она привыкла взирать не только на него, но и на всех остальных мужчин, не то чтобы не осталось следа, но оно было в значительной мере попрано этим фактом. Оно накренилось.
Этот крен, разумеется, нисколько не отменял пронзительной синевы ее глаз или по-прежнему пленительного лица, как не отменял он и ее прошлых подтвержденных побед. Термин «подтвержденная победа» Инга позаимствовала из одной книжки про военных летчиков эпохи Второй мировой. Книжку ей оставил подбитый Ингой лет восемь назад худой и весьма нервный англичанин, приезжавший преподавать свой язык в местный пединститут. Согласно британской авиационной классификации, к вероятным победам относились боевые машины противника, подбитые в ходе воздушного боя, но сумевшие, не рухнув на землю, выйти из поля зрения пилотов или других наблюдателей. Таких побед Инге было даром не нужно. То, что она делала, всегда и со стопроцентной уверенностью было подтверждено.
Ее превосходство хищницы и молниеносного аса формировалось еще в старших классах средней школы, когда в окно ее спальни, согласно городской легенде, взрослые мужики лезли с улицы один за другим. Что вынуждало их быть столь нетерпеливыми, оставалось ее фирменным секретом, но одно обстоятельство было известно практически всем – хоть сколько-нибудь симпатичному представителю мужского племени она не отказывала. В каждом она умела найти что-то интересное для себя. В городе даже составился своеобразный мужской клуб, входным билетом в который служил хотя бы мимолетный роман с Ингой. Филя со своими двумя неделями занимал в этом клубе далеко не самое последнее место и некоторое время слегка гордился своим членством в этой негласной организации. Остальные, разумеется, гордились тоже.