— Солнечный цветок? — вмешался в разговор Александр. — Слишком поэтично звучит для вашего мертвого мира. Почему вы не назвали его вариантом Солнечного цветка?
— Солнце вечно, — хмуро отрезал Филл. — А название осталось от последних людей. Это они так называли его перед тем, как исчезнуть. Он уже не цветет, но пережил всех остальных. Он вечен, и поэтому мы выбрали его своим символом.
— И этот символ вас погубит, — сказала неожиданно для всех женщина в оранжевом комбинезоне. — Я знаю это от своих прадедов.
— У тебя, у куклы, есть прадеды? — захохотала пудреница.
— Я человек. Женщина.
— Эта кукла сошла с ума, — злобно сказала пудреница. — Филл, позови, пожалуйста, сторожей.
Радиоприемник пронзительно запищал, но резким движением Александр выключил его. В следующую секунду он зашвырнул пудреницу в шкаф к сапогам, а потом протянул женщине руку. Их теплые пальцы соприкоснулись.
Дельтаплан стремительно полетел вниз, но налетевший ветер подхватил его, пытаясь смять и ревя в ушах беглецов.
Их заметили в последний миг. Очевидно, безмоторная ласточка застала охрану врасплох. Фиолетовый луч пошарил по небу, зашипели первые ракеты, все испепеляющие огненными хвостами, но было уже поздно: ласточка медленно снизилась, сделала поворот над небольшой полянкой, скользнула меж стволов и разбилась об один из них. Легкая ткань, из которой она была сделана, накрыла кустарники.
Беглецы потихоньку приходили в себя. Их окружали мужчины и женщины, одетые в шкуры. Александр обнял женщину, пытаясь защитить, но заметил, что у людей кроткие и одухотворенные лица.
— Кто вы? — спросил самый старший.
— Беглецы, — Александр показал назад.
— Как и все мы, — улыбнулся тот. — Люди постепенно переселяются в это благословенное место. Здесь никто не вырождается, нет ни Победителей, ни их механических питомцев. Их не допускает сама природа.
Потом он знаком попросил их следовать за ним. Огромная долина была густо населена. Ее обитатели ходили в шкурах, некоторые были полуодеты. Они первобытным способом разжигали огонь и жили в глинобитных хижинах с отверстиями вместо окон. Везде валялись кучи мусора, на каждом шагу встречались домашние животные, чувствуя себя полноправными хозяевами.
Старик пригласил их в свою хижину. Она была пустой, но в середине они заметили лаз, в который можно было спуститься по деревянной лестнице. Под землей Александр и его спутница попали в совершенно иной мир, удобный и уютный. На стенах висели картины старых мастеров и иконы в позолоченных окладах. В глубине подземной комнаты стоял книжный шкаф, а перед ним — письменный стол, заваленный различными предметами, среди которых возвышался глобус.
Гость осторожно повернул глобус. Весь мир, все страны и континенты были те же самые, знакомые ему еще со школы. Это был очень старинный предмет.
— Да, старинный, — подтвердил старик, будто читая его мысли. Он успел переодеться в легкий костюм вместо шкур.
Потом он предложил им сесть, подав хрустальные бокалы. С виду старик был спокойным, но рука его дрожала, наливая напиток.
— Моя дочь, — сказал он, отпив большой глоток, — должна вот-вот родить. Дай бог, чтобы все обошлось.
Он опрокинул остаток искрящегося напитка и, налив снова, продолжал:
— Дети — это наша надежда и опора… Они должны завершить начатое нами.
— Не понимаю, — спросил Александр, — почему вы так живете?
— Мы беглецы, ищущие свободу. Окружающий мир враждебен, но пока не наносит удара, считая, что мы не опасны: ведь мы всего лишь жалкие дикари, живущие в хижинах. Как зеркало отталкивает солнечные лучи, так и наш неустроенный мир — вражеские взгляды. Зато здесь, под землей у нас есть все — жилье, школы, промышленность. Мы занимаемся наукой и скоро у нас будет оружие, чья разрушительная сила неизвестна даже Победителям. И тогда придет наш час…
— Чтобы помериться силами? — спросил гость.
— Нет, чтобы уничтожить их! — в глазах старика сверкнуло пламя.
Александр отставил бокал в сторону и потер вспотевший лоб. Его губы нервно подрагивали.
— Разве вы хотите второго Апокалипсиса? — спросил он и взял со стола глобус. — Нет, нужен другой выход. Долина находится вот здесь, смотрите, какая она крохотная. В ней сохранилась жизнь, часть природы и люди. Вы не имеете права рисковать!
И он выпустил глобус, разбив его на куски.
Наступила тягостная тишина, внезапно прерванная криком боли. Старик вскочил с места. Потом лицо его прояснилось и он чуть заметно усмехнулся:
— Я считал вас безумцем, но вы — еще один человек, вставший на нашу сторону.
В соседней комнате заплакал новорожденный.
Светослав НиколовВЕРГИЛИЙ И ВОДА
«Во время землекопных работ на автомагистрали «Хемус» был открыт ценный археологический памятник поздней римской культуры. Предполагается, что находка относится ко второй половине V века н. э. Расшифровка надписей продолжается»
…ив звездном пепле я чувствую иногда, что я — это не я. Ночь порождает во мне странные мысли, но, как злая свекровь, прячет сосуд с волшебным зельем. Луна — ламия[2] с желтой кровью, когда обнажена и неразумна в желаниях, нежно призывает меня в свои ядовитые объятия, но, насытившись мной, убирает острые ногти и, довольная, засыпает, так и не выдав своей тайны. И что мне тогда остается, кроме как смотреть на звезды? И, глядя, я понимаю, что они совсем не так уж недостижимы и далеки, как стараются выглядеть. Ты, что следишь сейчас за неуклюжим, как ослиный шаг, ходом моих мыслей, не заметил ли ты, что звезды не стоят на одном месте? Я лежу на спине, а они приближаются и повисают надо мной подобно мелким монетам, не то золотым, не то серебряным. Я вижу адский огонь, пожирающий их и тут же затухающий, поглощенный, в свою очередь, еще более сильным холодом, царящим между звезд. И вот они уже не только наверху, а повсюду, а точнее, я сам где-то среди них, в трюме какой-то галеры; на голове у меня начищенный до блеска бронзовый шлем, округлый и без отверстий для воздуха. Перед моими глазами, устремленными к звездам — закаленный в пламени кусок кристалла, настолько прозрачный, что, наверное, он был отшлифован ардийским песком. Но удивительнее всего то, что в галере я не один — около меня другие люди, одетые, как и я сам, в сине-зеленые одежды, без означения пола, рода и сословия. Одежды эти легки, как пух, и прочны как сарсинские кольчуги. Люди спят или разговаривают, но, в целом, бездействуют в ожидании неведомо чего, а галера висит среди звезд и не падает, и только дрожь иногда сковывает наши сердца. Но вдруг все исчезает как тень на воде, звезды, отнесенные вихрем, летят обратно на небосвод, и после них остаются только следы их собственного пепла, который постепенно покрывает меня целиком и оседает на глазах, не обжигая их. И в этом звездном пепле я ощущаю иногда, что я — это не я…
Эта загадка призывает меня к путешествию, вдруг где-то там, в пути, блеснет светлый лик истины. Страсть моя коварна как отвар мандрагоры. Она опьянила меня до такой степени, что я даже не имею еще постоянной крыши над головой, сплю, где попало — иногда вблизи зловещих притонов эриний, вакханок и гарпий. Я не завел себе ни жены, ни верных друзей, ни хорошей службы, и даже воспоминания мои стали похожи на развалившиеся от бродяжничества сандалии. И если какой-нибудь достойный муж подойдет и спросит, откуда я родом, кто создал меня, и где в первый раз я увидел белый свет, мне не ответить на ни один из этих вопросов. Потому-то я и взял мраморную плитку и твердый резец из прошедшего огонь и воду металла. Трудно долбить мрамор и тяжело носить его в суме, но камень запоминает лучше пергамента и человека.
Я шел из Рима по восточной дороге, когда меня нагнал гонец на муле и спросил:
— Это ты поэт Вергилий?
— Да, — ответил я. — Так меня называют.
— Сверни с пути и следуй за мной, — приказал гонец. — Сам цензор Аппий Клавдий Красс желает слушать твои словоизлияния.
Мы пошли по горным дорогам и, когда оказались наверху, перед моими глазами открылась величественная панорама строительства. Так я увидел воздвижение первого римского акведукта, который по завершении имел длину И миль и 190 двойных шагов. Цензор лично руководил строительством. Он любезно пригласил меня в свой шатер и дал глиняный кувшин с кристально-чистой водой, чтобы я пришел в себя после крутых дорог, а потом пожелал услышать некоторые из моих стихотворений. Но он не удовлетворился одним или двумя, так что я около часа декламировал свои нескладные творения, которые, между прочим, и сочинял только затем, чтобы сделать свою изнурительную бродяжническую жизнь приятнее, а дороги короче. И когда я закончил, сам цензор и великий гражданин Рима предложил мне остаться здесь, чтобы воспеть его грандиозное дело и обессмертить тем самым и его, и себя. Он приказал дать мне кров, еду и рабов. От последних я отказался и, положив руки на грудь, поклонился ему. Так надолго прекратились мои скитания по городам и весям и началось мое самое удивительное приключение во времени.
Я написал это в год, когда Аппий Клавдий Красс был цензором.
Человеческие мысли и желания подобны цветной пыльце, которая, чтобы дать плод, должна дождаться пчелы или ветра. Но не вся пыльца прилипает к лапкам пчелы, как и огромное ее количество попусту разносится в воздухе после каждого случайного дуновения Борея…
Я полагал, что как только осяду где-нибудь, хлеб, очаг и постель прольются бальзамом на мои странные мысли. Но этого нс произошло, потому что акведукту и Аппию до самой его смерти принадлежали только мои дни, но не ночи. И вновь я смотрел на звезды через круглое отверстие в жилище, которое цензор велел построить для меня, и вновь звездный пепел, покрывая меня, шептал, что я — это не я. А иногда передо мной представала и другая загадочная картина: я в трюме той большой галеры, среди тех же людей, облаченных, как и я, в сине-зеленые одежды без признаков пола, рода и