— Это вы задерживаете лифт?
— Нет, это дверь… Спасибо, что освободили, — Асен поспешил выйти из злополучного лифта и направился к своей квартире.
— Ага, так это вы там живете? — остановил его длинный. — И прячетесь в лифте, чтобы не платить за нанесенный ущерб!
— Но я ведь оставил записку!
— А зачем тогда скрываетесь в лифте?
— Дверь заклинило, я не скрывался. Прошу вас, давайте больше не будем об этом, сейчас я вам заплачу, сколько надо… — Асен полез в карман пижамы и с ужасом установил, что ключа нет. — Извините, не сердитесь, я завтра заплачу — не могу войти в квартиру, у меня куда-то подевался ключ.
Длинный что-то буркнул и исчез, а Асен до утра дрожал на коврике у двери. Как только рассвело, он решил пойти в мастерскую сделать ключ, но перед уходом нажал на ручку и дверь неожиданно открылась.
— Господи! — простонал Асен.
Он никогда не считал себя баловнем судьбы, но прежде ему не случалось попадать в такой переплет. Неудачный день или совпадение, но, как бы то ни было, надо быть настороже.
Войдя на цыпочках в квартиру, он огляделся и даже посмотрел на потолок — вдруг что-нибудь упадет на голову? И в этот момент споткнулся об ковер. Падать на ковер не больно, если только ты не повалил на себя этажерку. А Асен это сделал, и все, что стояло на полках, рухнуло на него.
В среду непоправимо, по словам мастера, сломался холодильник.
В четверг стенная вешалка упала как раз в то мгновение, когда он внимательно проходил мимо нее, и чуть не оторвала ему руки. (Когда не обращаешь внимания, никогда ничего не происходит, но стоит лишь решить быть настороже и…)
В пятницу по всем станциям и волнам транслировались только бравурные марши, как будто все в мире радиотрансляторы заключили между собой тайный пакт о борьбе с любителями тихой музыки.
— Нужно выйти погулять, наверное, я надоел всем вещам в доме.
Он вышел и, прогуливаясь по улицам, заметил в витрине одного магазина прекрасную вазу для фруктов — хрустальную и с тоненькими серебряными ниточками, как будто какой-то хрустальный паучок соткал себе изнутри паутинку. Чудесная ваза, но дорогущая.
— Можно посмотреть? — попросил он, не собираясь покупать, а только полюбоваться ею.
Он взял ее со всей бережностью, на какую только был способен, но тут же убедился, что излишнее сосредоточение в одном направлении оставляет без контроля остальные, пусть даже их десять, как его десять пальцев — они как будто держали вазу и бережно, и нежно, но она выскользнула и…
После звона наступила такая тишина, что Асен услышал, как воротник его рубашки смялся под взглядом продавщицы. От волнения его кадык то скрывался за узлом галстука, то поднимался, щекоча ему корень языка, и он, вопреки желанию, улыбался.
— Ваша улыбка неуместна, — отрезала продавщица.
— Не ругайтесь, я заплачу.
И заплатил за разбитую красоту по дорогущей цене, что, конечно, ухудшило его настроение.
И другие дни были не лучше, поэтому в понедельник он вовсе не обрадовался, когда его похвалила инкассаторша:
— Ну вот, видите, выключили бетономешалку и все в порядке.
Но если бы было все в порядке! Асен глубоко сожалел, что прогнал электрических домовых, так как не сомневался, что именно с этого и начались все его злоключения. А когда начинает капать крантик несчастий, такие, как он, обычно не имеют сил закрутить его, а винят самих себя и делают кучу глупостей, которые могут совсем их доконать. На следующий день он написал красивым почерком объявления и расклеил их по всему кварталу. В них было написано «Вернитесь! Жду вас!» На него напала бессонница, вернее, не совсем бессонница, но во сне он слышал, как стонет и просыпался от своего голоса. Пришлось обратиться к врачу.
— Я не болен, скорее мне надо посоветоваться. Я выгнал своих электрических домовых и не могу спать от мыслей, как же их вернуть.
Врач, сохраняя профессиональную серьезность, предписал ему сильное снотворное.
— Это должно помочь.
— Они вернутся?
— Обязательно. Но не оставляйте таблетки на пороге, а пейте их по две перед сном.
Таблетки были лилового цвета. Он высыпал себе на ладонь одну, вторую. Врач сказал две, пусть будут три, даже четыре. Он выпил и вправду уснул, но его уши не спали, слушали и ждали.
И вот раздался шум, похожий на разрывание обоев. Неужели это они? Неужели вернулись, миленькие?
Это были они.
Вооруженные бритвенными лезвиями, электрические домовые стояли в прихожей и резали обои на полосочки — одну за другой, одну за другой, чтобы сделать себе лесенку и добраться до счетчика и пробок.
Асен был так взволнован, что спросил напрямик:
— Можно я буду звать вас Тони?
Это было детское имя. Имя из детства Асена. Так звали его друга, который со временем куда-то исчез, но имя осталось. Асен хранил его как награду и сейчас решил дать эту награду.
— Будешь звать нас Тони? — ахнули электрические домовые. — Нас обоих сразу?
— Да, обоих.
Они немножко задумались, но, не усмотрев в этом ничего предосудительного, согласились.
— Тони, — продолжал Асен, — покажусь ли я вам невероятно глупым, если сознаюсь, что никогда не слышал об электрических домовых?
— О нет, — ответили оба Тони. — Мы тоже раньше не слышали. Когда-то мы были обычными домовыми, раздували домашний очаг, и нам было и тепло, и светло у настоящего огня.
Тони начали вспоминать, перебивая друг друга и хлопая в ладоши от радости, что у них такая хорошая память.
— Подумать только, как мы ждали, когда же разожгут очаг!
— О дай мне рассказать, как Асен разжигал огонь и ворошил кочергой переливающиеся угольки!
— Я? — удивился Асен. — Да я никогда…
— Вот видишь, как грустно, что он никогда этого не делал!
— Дай нам давно уже не было тепло и светло у настоящего очага. Но где сейчас такие очаги, где? Вот и пришлось нам вселиться в нечто, заменившее очаг. Теперь тебе нетрудно понять, почему мы стали электрическими домовыми.
— Нет, не вспоминай, а то я заплачу, — жалобно пискнул другой Тони и закрыл лицо маленькими ладошками.
Присутствие обоих Тони стало ощущаться уже на следующий день. Нет, они не болтались у него под ногами, не навязывались, он даже не видел их, но деликатно, маленькими услугами поднимали ему настроение и дух. Вечером его кровать оказывалась заправленной, а на подушке лежала короткая записка с пожеланием доброй ночи. В первый раз он засыпал спокойно, без кошмаров, без щемящей мысли об одинокой и тоскливой старости.
Как-то его разбудил шепот, переходящий от избытка чувств в шумные возгласы. Асен поднялся и осторожно прошел по комнате.
Они были на кухне: один Тони сидел на полу, а другой ходил вокруг него, монотонно повторяя:
— Давай припомним… давай припомним… давай припомним…
Седящий на полу Тони отрицательно качал головой.
— Не надо. Асен может проснуться и услышит нас.
— Ну и что? Он все равно ничего не поймет.
Наконец-то они вроде пришли к какому-то соглашению, потому что второй Тони сел, подперев лицо руками, и его глаза устремились куда-то в сторону и вверх, будто он всматривался во что-то очень далекое.
Асен скоро сообразил, что они говорят об одном из его далеких предков. Речь шла о 645 годе, когда этот прадед родился. Рассказ их был беспорядочным до невозможности, чистой легендой, хотя они и называли действительные даты и исторические факты, как, например, осада Салоник смолянами под предводительством князя Пребонда в 645 году.
— Тем летом, — подхватил рассказ один Тони, — на левом берегу реки Месты одна молодая смолянка украдкой и нескоро стирала свою рубашку, потому что в тот день стирать не разрешалось. Течение пару раз потянуло рубашку за рукав, и она приняла это как знак прекратить стирать. Она вышла на берег, села под вербу и тут же ее залила другая река. Следует знать, что в те времена над Местой текла еще одна Места с руслом и разливами, но вместо воды в ней струился теплый и легкий шум. Если кто-нибудь попадал в эти разливы, тут же засыпал мертвым сном, будто тонул во сне.
К полудню у смолянки начались роды во сне и незаметно для нее. Это получилось не от слабости или неосторожности, а просто сон дал тому начало в сознании спящей и она не смогла воспротивиться. Она родила глубоко спящей и без боли, и все могло кончиться пагубно для новорожденного, если бы шум верхней реки внезапно не усилился и не разбудил ее. Может быть, это было проявлением сочувствия, речного материнства Месты или чего-то в этом роде. Так или иначе мать вовремя проснулась и отрезала пуповину острым обломком кремня. Мальчику дали имя Асен.
Местные смоляне были рыбаками и имели свой особый способ ловли рыбы: целый день, думая о богатом улове, они бросали со своих лодок соль в реку, будто солили хлеб, а на следующее утро плыли на это место, бросали сети и вытягивали их полными рыбы. Они всегда ощупывали пойманную рыбу и, если она вдруг оказывалась теплой, кидали ее обратно в воду, потому что у них бытовало поверье, что теплые рыбы подогревали мель, где росли икринки.
В 15 лет Асен начал выдалбливать себе из бревна лодку, а долото точил на заре, чтобы резец напитался утренней речной водой. Когда лодка была почти готова, она вдруг треснула, как яичная скорлупа. Рыбаки обвинили в этом птицу, гнездившуюся на дереве, которая вообразила лодку коричневым яйцом и высидела его. Но отец Асена, человек, чьи ноги опережали мысли, долго ощупывал долото и молчал, а потом сказал, что виновато острие — оно было слишком грубым и нужно его загладить. Долото зарыли в песок, собранный с различных мест: со дна реки, с ее левого и правого берега, и высушенный в женских ладонях. Долото лежало в этом песке три года, и когда Асен снова начал делать лодку, она не треснула.
С одной стороны лодки он вырезал изображение одной стрелы, а с другой — снопа стрел. Но на самом деле они изображали вливающиеся в Средиземное море реки, похожие на стрелы. Асен мечтал доплыть по реке Месте до Средиземного моря.