— Мне необходимы подробности убийства. Вам не слишком тяжело будет к ним вернуться?
— Я могу многое перенести. Что вам надо?
— Как это случилось?
— Я была на собрании «Дочерей Отечества». В тот год меня выбрали президентом местной группы. — Воспоминания об этой деятельности помогли ей вернуться в прошлое.
— И все же, думаю, вы знаете об этом больше, чем кто-либо другой.
— Несомненно. За исключением Тома Макги, — напомнила она мне.
— И Долли.
— Да, и Долли. Ребенок был здесь, в доме, с Констанцией. Они к этому времени жили со мной уже несколько месяцев. В половине десятого девочка поднялась наверх. Констанция шила внизу. Моя сестра замечательно шила, почти вся одежда Долли была сделана ею. В тот вечер она шила ей платье. Оно все было запачкано кровью.
Казалось, мисс Дженкс была не в состоянии забыть тот суд. Ее взгляд помутнел — она снова и снова проигрывала ритуал судебного заседания в своей душе.
— При каких обстоятельствах было совершено убийство?
— Очень простых. Он вошел через парадную дверь, уговорив Констанцию открыть ему.
— Как ему удалось это сделать? Она ведь уже знала о его дурных намерениях.
Она отмела мое возражение одним движением руки.
— Он мог уговорить кого угодно. Как бы там ни было, между ними состоялся разговор. Видимо, он, как всегда, уговаривал ее вернуться к нему, а она отказывалась. Долли слышала их голоса, постепенно накалявшиеся в ходе спора.
— Где она находилась?
— Наверху, в спальне. — Мисс Дженкс указала на потолок веранды. — Скандал разбудил ребенка, и она услышала выстрел. Она подошла к окну и увидела, как Макги бежит к улице с дымящимся револьвером в руке. Она спустилась вниз и обнаружила свою мать в луже крови.
— Она была еще жива?
— Нет, уже мертва. Смерть наступила мгновенно, выстрел пришелся прямо в сердце.
— Какой системы было оружие?
— Шериф полагал, что это револьвер среднего калибра. Его так и не нашли. Вероятно, Макги выбросил его в море. Его арестовали в Пасифик-Пойнт на следующий день.
— По показаниям Долли?
— Бедняжка, она была единственной свидетельницей.
Мы словно подписали негласное соглашение, что Долли существует только в прошлом. Как бы там ни было, но напряжение между нами рассеялось, возможно, потому, что мы оба избегали вопроса о ее сегодняшнем положении. Я воспользовался этим и спросил мисс Дженкс, не могу ли я осмотреть дом.
— Зачем вам это нужно?
— Вы очень хорошо описали убийство. Теперь я хочу попробовать соотнести ваш рассказ с реальной обстановкой.
— У меня осталось совсем мало времени, и, честно говоря, я не знаю, смогу ли я все это вынести, — с сомнением заметила она. — Я очень любила сестру.
— Я понимаю.
— Что вы пытаетесь доказать?
— Ничего. Просто хочу понять, как все это случилось. Ведь это моя работа.
Работа, обязанность — эти слова для нее кое-что значили. Она встала, открыла переднюю дверь и указала на место, где лежало тело ее сестры. Естественно, на вышитом коврике уже не осталось следов убийства, совершенного десять лет назад. В доме вообще не было никаких следов, след оставался лишь в душе Долли и, судя по всему, ее тетки.
Меня удивило то, что обе — мать Долли и Элен — были убиты в дверях своего дома оружием одного калибра, которое, возможно, держала одна и та же рука. Я не сказал об этом мисс Дженкс. Это привело бы только к очередному взрыву ее ненависти к Макги.
— Выпьете чашку чая? — неожиданно спросила она.
— Спасибо, нет.
— Может, кофе? Я пью растворимый. Это быстро.
— Хорошо. Спасибо.
Она оставила меня в гостиной одного. Гостиная была отделена от столовой раздвижными дверями и обставлена старой темной мебелью прошлого века. На стенах вместо картин висели разнообразные высказывания. Одно из них напомнило мне дом моей бабушки. Оно гласило: «Он — Молчаливый Свидетель любого разговора». Это же высказывание, вышитое бабушкиной рукой, висело у нее в спальне. Поэтому она всегда разговаривала шепотом.
В углу стоял большой рояль, закрытый на ключ. Я попробовал открыть крышку, но она не поддалась. На рояле стояла фотография — две женщины и девочка. В одной из них я узнал мисс Дженкс. Она выглядела столь же величественно, хотя была и моложе. Другая женщина, гораздо более миловидная, держалась с наивной серьезностью провинциальной красавицы. Обе они держали за руку девочку — Долли в возрасте лет десяти.
Мисс Дженкс раздвинула двери и вошла в комнату с кофейным подносом в руках.
— Это мы втроем. — Она сказала это таким тоном, как будто две женщины и ребенок и составляют полноценную семью. — А это рояль моей сестры. Она замечательно играла. А я так и не научилась.
Она протерла очки. Трудно сказать, отчего они запотели — от охвативших ее воспоминаний или от кофейного пара. Она принялась рассказывать о детских достижениях Констанции — награда за исполнительское мастерство, награда за голосовые данные, замечательные успехи в школе, особенно по французскому языку, — все говорило за то, что она, как и Алиса, должна поступить в колледж, но тут как раз и возник этот сладкоречивый дьявол Макги...
Я не стал допивать кофе и вышел в холл. Там попахивало плесенью, которая так часто заводится в старых домах. На стене висели оленьи рога, рядом стояло зеркало. Увидев свое отражение, я подумал, что похож на привидение, пытающееся вернуться в глубины прошлого. Да и женщина, шедшая за мной, скорее, напоминала призрак, пустую оболочку, лишенную жизни. Казалось, от нее тоже исходил запах плесени.
В конце холла находилась лестница, устланная резиновым ковриком. Я направился к ней.
— Вы не возражаете, если я взгляну на комнату Долли?
Она не успела возразить.
— Теперь я занимаю эту комнату.
— Я ничего не трону.
Шторы были опущены, она зажгла для меня свет. Лампу прикрывал розовый абажур, придававший всей комнате розоватый оттенок. На полу лежал толстый и мягкий, розовый ковер. Поистине королевская кровать была накрыта розовым покрывалом. Оборки из розового шелка свисали с изысканного трюмо, этим же шелком было обито кресло.
У окна стоял стул с высокой спинкой, также обитой розовой тканью, рядом на полу лежал открытый журнал. Мисс Дженкс проворно подняла его и свернула, чтобы скрыть обложку. Но мне хватило одного взгляда, чтобы узнать издание, — это была «Настоящая любовь».
Я направился к окну, по щиколотку утопая в розовом пуху ее фантазий, и приподнял штору. За окном виднелась терраса, за ней перечное дерево и моя машина. По улице снова катили трое мексиканцев на велосипеде: один — на руле, другой — на сиденье и третий — на багажнике, только теперь за ними еще бежала рыжая дворняжка.
— Так нельзя ездить, — произнесла мисс Дженкс из-за моего плеча. — Надо будет сказать о них прокурору. И этой собаке нельзя бегать без поводка.
— Но она абсолютно безобидна.
— Может, и безобидна, но два года назад у нас был случай бешенства.
— Меня больше интересуют события десятилетней давности. Какого роста была тогда ваша племянница?
— Она была высокой девочкой для своего возраста. Около четырех с половиной футов. А в чем, собственно, дело?
Я встал на колени, что соответствовало названному росту. Из такого положения я видел кружевные ветки перечного дерева и большую часть своей машины, все остальное было скрыто. Фигуру человека, вышедшего из дома, можно было бы увидеть не менее чем в сорока футах от дверей. Конечно, я проводил свой эксперимент в спешке и экспромтом, но его результат заставил меня задать вопрос, который все время крутился в моей голове:
— Вечер был темный? — Я встал с колен.
Она прекрасно поняла, что я имел в виду.
— Да. Было темно.
— Я не вижу уличных фонарей.
— Да. У нас нет уличного освещения. У нас бедный город, мистер Арчер.
— Луна светила?
— Нет. По-моему, нет. Но у моей племянницы превосходное зрение. Она различала даже крапинки на птицах...
— По вечерам?
— Ну всегда ведь есть какой-то свет. Как бы там ни было, она бы узнала своего отца. — Подумав, мисс Дженкс поправилась: — Она его и узнала.
— И сказала вам об этом?
— Да. Я была первой, кому она это сказала.
— Вы не расспрашивали ее о подробностях?
— Нет. Она была слишком потрясена. Я не хотела подвергать ее мучениям.
— Но вы, не задумавшись, сделали это, заставив ее выступить в качестве свидетеля на суде.
— Это было необходимо, необходимо для того, чтобы вынести обвинение. И это не принесло ей вреда.
— Доктор Годвин придерживается другого мнения. Он считает, что вред, нанесенный ей этим, сказывается и по сей день, что он и вызвал нынешнее состояние Долли.
— Мы с доктором Годвином придерживаемся разных мнений по этому вопросу. Если вам интересно мое мнение, я считаю, что он вообще опасный человек. Он не уважает власти, а я не испытываю доверия к таким людям.
— Ну когда-то вы доверяли ему. Вы же направили к нему лечиться свою племянницу.
— Тогда я о нем ничего не знала.
— Скажите, а почему вы решили, что она нуждается в медицинской помощи?
— Сейчас. — Она все еще пыталась сохранить дружеский тон, хотя мы оба чувствовали, что внешняя благопристойность скрывает нашу неприязнь друг к другу. — Долли плохо успевала в школе. Ее не любили, она чувствовала себя несчастной. Ничего удивительного при таких родителях — я имею в виду ее отца, который превратил их семейную жизнь в кошмар. Я решила помочь девочке. Мы ведь живем не в деревне, — произнесла она таким тоном, словно сама сомневалась в справедливости своего утверждения. — Даже живущие на благотворительные пособия могут позволить себе консультацию, если они в ней нуждаются. И я убедила сестру отвезти девочку в Пасифик-Пойнт к доктору Годвину. Авторитетнее его у нас в то время никого не было. Констанция возила ее к нему по субботам почти целый год. Состояние ребенка значительно улучшилось — этого у доктора Годвина не отнять. Да и Констанция стала чувствовать себя увереннее, счастливее, веселее.