На верхней части пирса зажегся свет, и чей-то голос по-французски спросил:
— Это вы?
— Большой Пьер, — сказал Крэйг. — Пошли. Женевьева и Рене двинулись вперед, Крэйг и Хейр шли следом. На причале она обернулась, чтобы последний раз взглянуть на палубу. Шмидт улыбнулся ей.
— Не дай этим негодяям раздавить тебя, красавица. Крэйг подошел поближе.
— Подарок для вас. — Он подал ей вальтер и запасную обойму к нему. — Суньте его в карман. Ни одна девушка не должна ходить без оружия.
— Да уж, не в этих местах, — сказал Хейр и обнял ее. — А дальше решайте сами.
Крэйг повернулся к Рене:
— Верни ее целехонькой, не то я оторву тебе яйца.
— Майор, если что-то случится с ма-амзель Женевьевой, то же самое произойдет и со мной.
Крэйг смягчился и примирительно произнес:
— О\'кей, мой ангел, лезьте наверх. Величайший момент вашей карьеры. Как говорят в шоу-бизнесе, сломайте ногу.
Она быстро повернулась и, скрывая слезы, начала взбираться по ступенькам. Рене шел за ней. В конце пирса стоял грузовик, рядом с ним копошились какие-то тени, потом вперед выступил человек и заступил им дорогу. Никогда в жизни она не видела человека такого угрожающего вида. На нем была суконная шапка, старый грязный молескиновый пиджак, краги и рубашка без воротника. Трехдневная щетина на подбородке и шрам на правой щеке дополняли общее впечатление.
— Большой Пьер? — спросил Рене.
Женевьева опустила руку в карман и нащупала вальтер.
— Этот человек не может быть нашим, — зашептала она Рене скороговоркой, настолько напуганная, что сказала это по-английски.
Человек со шрамом на лице вдруг улыбнулся.
— Ужасно сожалею, что привел вас в замешательство, старушка, — сказал он со сногсшибательно пижонским оксфордским акцентом, — но если вы ищете Большого Пьера, то это именно я.
За ним из темноты вышли человек двенадцать молодцов с ружьями и пулеметами системы «Стена». Они стояли стеной, молча уставившись на нее.
Она прошептала Большому Пьеру:
— Не знаю, что о них думают немцы, но меня они определенно пугают.
— Да они просто великолепны, разве не так? — Он хлопнул в ладоши. — Эй вы, крысиная семейка, — произнес он скороговоркой по-французски. — Давайте двигаться и следите за своим языком. С нами дама, помните об этом.
Грузовики такого типа называют газогенами, потому что они работают на газе, образующемся при сжигании древесного угля в печи, установленной сзади в кузове. Большой Пьер вел машину довольно быстро, насвистывая что-то сквозь зубы.
Женевьева вдруг спросила:
— А если мы нарвемся на немецкий патруль?
— Немецкий что? — Вблизи от него исходил жуткий запах.
— Патруль, — повторила она.
— Только не здесь. В этих местах они бывают только тогда, когда им это позарез нужно. Это значит, только днем и когда их много. О любом таком отряде в радиусе пятнадцати миль сегодня ночью я бы знал, уж поверьте мне.
Ей захотелось расхохотаться в ответ, уж больно серьезно он это сказал.
— Стало быть, вы тут все контролируете?
— Ваш голос всегда звучал по телефону так восхитительно. Приятно показать вам свою физиономию, — продолжал он. — Вы когда-нибудь бывали в Оксфорде?
— Нет.
— А в Норфолке?
— Сожалею, тоже нет.
Они перевалили за гребень холма, и в этот момент в просвет между облаками выглянула луна. В ее свете Женевьева увидела внизу в долине железную дорогу и несколько домов — это был Сен-Морис.
— Жаль, — сказал он. — Я там вволю пострелял. Около Сэндрикхэма, где у короля деревенская усадьба. Красивое место.
— Вы скучаете по нему?
— Не очень. Делаю все, чтобы держать себя в форме. Ну что бы я делал без всего вот этого? Понюхайте, как я пахну. Здорово, правда? Назад, к природе!
— А чем вы занимались раньше?
— Вы имеете в виду до войны? Преподавал английскую литературу во вполне второразрядной средней школе.
— Вам это нравилось?
— О да, скаутские игры для мальчиков и все такое. Самые тяжелые раны в жизни причиняют смятые лепестки роз, а не их шипы, мисс Треванс, согласны?
— Не уверена, что вполне понимаю вас.
— Именно так говорили мои ученики. — Они как раз въезжали в поселок, и Большой Пьер замедлил скорость. — А вот и складской двор. — Они свернули между двумя массивными стойками в мощеный двор и подъехали к дому в углу. Грузовик остановился, и Пьер заглушил мотор. Дверь открылась, кто-то выглянул наружу. Рене вылез из кузова и помог спуститься Женевьеве.
— Большое спасибо, — сказала она.
— Наша цель — угождать. — Большой Пьер улыбнулся ей, глядя сверху вниз. — Мятые лепестки роз. Подумайте об этом.
Он вывел машину со двора, а Женевьева вошла в дом вслед за Рене.
Она устроилась перед зеркалом в маленькой спальне. Чемоданы Анн-Мари лежали на кровати, сумочка была открыта, бумаги тоже на кровати, рядом с сумкой. Тут были ее французский паспорт, немецкий аусвайс, продовольственные талоны и водительское удостоверение. Она аккуратно провела тушью по бровям и ресницам. В этот момент открылась дверь и вошла мадам Дюбуа. Это была маленькая темноволосая женщина с изможденным лицом и в поношенном платье. На чулках дырки, а туфли, казалось, вот-вот развалятся на куски.
Губы мадам Дюбуа поджались, и Женевьева почувствовала, что женщине не понравилась шикарная одежда, разложенная на кровати. Темно-синий костюм с плиссированной юбкой, шелковые чулки, атласная блузка жемчужного цвета.
Вспомнив, кого она должна изображать, Женевьева резко сказала:
— В следующий раз стучитесь, прежде чем войти. Что вам нужно?
Мадам Дюбуа пожала плечами:
— Поезд, ма-амзель. Только что подошел. Муж послал меня сказать вам.
— Хорошо. Скажите Рене, чтобы подал машину. Я скоро спущусь.
Женщина вышла. Женевьева слегка тронула помадой губы, застыла на минуту в нерешительности, потом добавила помады, вспомнив, что говорил ей Мишель в Холодной гавани. Она быстро оделась — белье, чулки, комбинация, блузка, юбка — одежда Анн-Мари. По мере того как она одевалась, ей все больше казалось, что она перестает быть собой.
Ей не стало страшно, когда она надела жакет сестры и посмотрелась в зеркало, наоборот, она ощутила холодное восхищение. Правда состояла в том, что все это шло ей и она знала это. Женевьева защелкнула чемодан, накинула на плечи плащ с капюшоном и вышла. Она обнаружила Анри Дюбуа на кухне рядом с женой. Это был маленький человек с желтоватым лицом, внешне совсем незаметный, последний, кого можно было заподозрить в подпольной деятельности.
— Рене подгоняет машину, ма-амзель.
Она достала из сумочки серебряную зажигалку и "Житан".
— Снесите вниз мои вещи.
— Да, ма-амзель.
Он вышел. Женевьева закурила и подошла к окну, чувствуя на себе взгляд мадам Дюбуа, жесткий, не приемлющий ее, но это не имело значения. Ничто теперь не имело значения, кроме работы, ее работы.
"Роллс-ройс" появился в проеме ворот одного из складов и подъехал к дому. Рене вышел, и Женевьева открыла дверь. Он стоял внизу у лестницы, одетый в форму шофера, и с восхищением смотрел на нее. Затем открыл перед ней дверцу машины, и она села на заднее сиденье.
Появился Дюбуа с чемоданами. Он положил их в багажник, обошел машину и заглянул в окно, пока Рене устраивался за рулем.
— Не соблаговолите ли передать мое глубочайшее уважение графине, ма-амзель?
Женевьева не ответила, просто подняла стекло и похлопала Рене по плечу. Когда они выехали со двора, она обратила внимание на глаза Рене, следившие за ней с выражением застывшего в глубине страха.
"Только теперь все и начинается по-настоящему", — подумала она, откинулась на спинку, полная горделивого вдохновения, и достала сигарету.
По мере того как они приближались к замку, пейзаж вокруг становился все более знакомым, зеленые поля и лес, слева горы со снежными вершинами, река, блестящая в лучах раннего солнца внизу в долине. Пастух в овечьем полушубке гнал свое стадо по склону холма.
— Холмы детства, Рене. Ничего не изменилось.
— О, все, ма-амзель.
Конечно, он был прав. Она запахнула плащ, потому что было довольно холодно. Они спустились к маленькой деревне, которая называлась Пуажо, она вдруг это вспомнила.
Женевьева наклонилась вперед.
— Когда мы были детьми, вы обычно останавливали машину здесь, у кафе на площади, чтобы мы могли поесть мороженого. Им управляли старина Дантон с дочерью. Он все еще здесь?
— Его расстреляли в прошлом году за то, что боши называют "террористической деятельностью". Его дочь в тюрьме в Амьене. Недвижимость конфисковали, а потом продали. Ее купил Комбу.
— Папаша Комбу? Но я не понимаю…
— Все просто. Как многие другие, он сотрудничает с ними и по ходу дела урывает кусок и для себя. Они питаются телом Франции, такие, как он. Как я уже сказал, ма-амзель, здесь все изменилось.
На полях работали женщины, но, когда они проезжали по деревне, улицы показались Женевьеве странно пустынными.
— Не очень-то много людей вокруг.
— Самых крепких отправили в трудовые лагеря в Германию. На фермах работают женщины. Они бы забрали и такого старого пса, как я, с одним глазом и все такое прочее, если бы не графиня.
— И она ничего не смогла сделать для остальных?
— Она делает все, что может, ма-амзель, но во Франции сегодня это очень трудно. Да вы сами почувствуете это очень быстро.
Они проехали поворот дороги и тут же увидели черный «мерседес» у бровки. Капот был поднят, солдат ковырялся в моторе. Рядом с ним стоял офицер и курил сигарету.
— Господи Боже, это Райсшлингер, — пробормотал Рене, когда офицер повернулся и поднял руку. — Что мне делать?
— Остановиться, конечно, — спокойно ответила Женевьева.
— Анн-Мари к нему ничего не испытывает, кроме презрения, ма-амзель, и не скрывает этого.
— А он заводится от этого еще больше?
— Именно так.
— Хорошо. Посмотрим, как я справлюсь, ладно?
Женевьева открыла сумочку, достала вальтер, который ей дал Крэйг, и сунула его в правый карман пиджака. Машина медленно остановилась, и, когда Райсшлингер подошел, Женевьева опустила стекло.