Из-за наличия предшествующих правонарушений Хэнсон мог оказаться в тюрьме сроком на пять лет, что дало бы бывшей жене и дочери-школьнице передышку от его агрессивного поведения.
— Я провела с ними некоторое время в прокуратуре. И мне стало их очень жаль. Они жили в постоянном страхе. Хэнсон посылал им по почте пустые листы бумаги, оставлял на мобильных сообщения жуткого содержания. Он мог подолгу стоять за квартал от их дома — что допускалось условиями судебного запрета — и пристально смотреть на него, словно что-то замышляя. Он заказывал доставку к ним всякой еды. В этом, естественно, не было ничего противозаконного, но идея была вполне ясна: я всегда буду следить за вами.
Чтобы сделать покупки в магазине, матери с дочерью приходилось тайком выскальзывать из дома и отправляться в супермаркеты, расположенные на расстоянии десяти — пятнадцати миль от своего района.
Кэтрин подобрала, как она полагала, вполне достойных присяжных, составив жюри из одиноких женщин и достаточно образованных мужчин (с не слишком либеральными убеждениями), способных проявить понимание к ситуации, в которой оказалась несчастная женщина. Как обычно, она участвовала в суде в качестве консультанта обвинения, а также пыталась критически проанализировать свой выбор присяжных.
— Я внимательно наблюдала за Хэнсоном в суде и была практически убеждена, что он виновен.
— Но что-то пошло не так?
Кэтрин кивнула:
— Не удалось найти многих свидетелей, а показания тех, которых нашли, были крайне противоречивы. Улики либо исчезли, либо были испорчены, и у Хэнсона обнаружилось алиби, которое обвинение не смогло опровергнуть. На все ключевые пункты обвинения у защиты было припасено надежное возражение. Иногда создавалось такое ощущение, что они организовали прослушивание прокурорского офиса. Ну и Хэнсона, конечно, оправдали.
— Да, дела… — протянул Райм и пристально взглянул на свою собеседницу. — Чувствую, на этом история не закончилась.
— Боюсь, что нет. Через два дня после суда Хэнсон выследил жену и дочь в гараже супермаркета и зарезал обеих. С ними был и друг его дочери, он его тоже убил. Хэнсон бежал, но год спустя был обнаружен и арестован.
Кэтрин сделала глоток кофе.
— После того как стало известно об убийствах, прокурор попытался выяснить, что же не сработало на суде. Он попросил меня просмотреть стенограмму первого допроса. — Кэтрин мрачно рассмеялась. — Она сразила меня наповал. Хэнсон давал блестящие ответы, а представитель ведомства шерифа был либо абсолютно неопытен, либо жутко ленив. Хэнсон играл с ним, как с мальчишкой, обводя вокруг пальца. И в конце концов получил достаточно сведений о деле, чтобы полностью его разрушить. Он понял, каких свидетелей следует запугать, от каких улик избавиться и какое алиби заготовить.
— Сдается мне, ему удалось получить и еще кое-какую информацию, — заметил Райм, покачав головой.
— О да. Представитель ведомства шерифа спросил у него, бывал ли он когда-нибудь в Милл-Вэлли. А потом задал ему вопрос, не заходил ли он в супермаркеты в округе Марин… Слова сотрудника полиции предоставили ему достаточно информации относительно того, где его бывшая жена и дочь, как правило, делают покупки. И он стал дневать и ночевать у Милл-Вэлли до тех пор, пока они там не появились. Там он их и убил. В Милл-Вэлли полиция их не охраняла, так как это чужой округ.
В ту ночь я поехала домой по дороге № 1 — Большому Тихоокеанскому шоссе, проходящему вдоль побережья, — вместо того, чтобы отправиться по сто первой, большой автостраде, которой обычно пользовалась. И я думала: здесь мне платят сто пятьдесят долларов в час все, кому нужен консультант по подбору присяжных. Все нормально, в самом факте нет ничего безнравственного, так организована судебная система… Но я не могла избавиться от мысли, что, если бы я сама проводила тот первый допрос, Хэнсон, вероятно, попал бы в тюрьму и три человека остались бы живы.
Два дня спустя я пошла в академию… Ну а остальное, как говорят, история. Ну а вас что подвигло?
— Как я решил стать полицейским? — Райм пожал плечами. — Ничего до такой степени драматического. Все очень скучно и обыденно… Просто как-то само собой получилось.
— В самом деле?
Райм окинул ее взглядом и рассмеялся:
— Вы мне не верите.
— Извините, я что, уже стала и вас анализировать? Я стараюсь следить за собой. Дочь говорит мне, что я иногда смотрю на нее как на лабораторную мышь.
Райм сделал глоток виски и произнес с хитроватой улыбкой:
— И что?
Кэтрин приподняла бровь:
— И что?
— Я крепкий орешек для любого эксперта по кинезике. Вы же не можете меня раскусить, ведь так?
Кэтрин рассмеялась:
— О, и вас можно, как вы выражаетесь, раскусить без особого труда. Язык тела, будучи скованным по каким-то причинам, находит другие выходы. Вы даете столько же информации своим лицом, глазами и головой, сколько любой другой с помощью всего тела в целом.
— В самом деле?
— Да-да, именно так. На самом деле все гораздо проще. Информация, исходящая от человека, очень сконцентрирована.
— Вы хотите сказать, что для вас я как открытая книга?
— Никто никогда не бывает полностью открытой книгой. Просто некоторые книги читать легче, чем другие.
Райм рассмеялся:
— Я помню, что вы говорили о различных типах реакции допрашиваемых. Гнев, депрессия, отрицание и попытка договориться с допрашивающим… После несчастного случая я прошел через массу разных способов психологического лечения. Не по собственной воле. Но когда лежишь на спине и не можешь пошевелиться, не приходится особенно выбирать. Психиатры рассказывали мне о различных стадиях отчаяния. У меня сложилось впечатление, что они примерно такие же.
Кэтрин Дэнс очень хорошо знала стадии отчаяния. Но это была не сегодняшняя тема.
— Просто поразительно, как человеческая психика справляется с несчастьями — как с физическими травмами, так и со стрессом.
Райм отвернулся.
— Я очень долго боролся с гневом и злобой.
Кэтрин пристально взглянула на Райма своими зелеными глазами и отрицательно покачала головой:
— Вы и вполовину не такой злой, каким себя считаете.
— Я калека, — произнес он резко. — И поэтому я, конечно, очень зол.
— А я женщина-полицейский. И мне так же, как и вам, очень часто бывает тошно. И тяжело на душе из-за массы всяких причин. И я так же, как и вы, пытаюсь многое отрицать… Но злоба? Нет, только не вы. Вы уже прошли через эту стадию. Сейчас вы на стадии принятия.
— Когда я свободен от выслеживания преступников… — кивок на доску, — я занимаюсь лечебной гимнастикой. И гораздо больше, чем нужно, как заявляет Том. До дурноты. Вряд ли подобное отношение можно назвать принятием.
— Принятие выражается совсем не в том, в чем вы думаете. Вы приняли свое состояние и начали борьбу с ним. Вы ведь не сидите просто так целый день. О, извините, вам ведь действительно приходится сидеть.
Райм рассмеялся, и Кэтрин поняла, что ему понравилась ее несколько грубоватая шутка. Она видела, что Райм не относится к числу людей, ценящих деликатность и политкорректность.
— Вы принимаете реальность такой, какая она есть. Вы пытаетесь изменить ее, но не лжете себе. Это вызов, довольно жесткий, тем не менее он не пробуждает в вас озлобления.
— Мне думается, вы ошибаетесь.
— А, вы дважды моргнули. В кинезике одна из самых очевидных стрессовых реакций. Вы сами не верите тому, что говорите.
Он снова рассмеялся.
— Тяжело с вами спорить. — Райм допил свое виски.
— Линкольн, вам меня не одурачить. Но не беспокойтесь. Я сохраню ваш секрет.
Открылась дверь, и в комнату вошла Амелия. Женщины поприветствовали друг друга. Поведение и глаза Амелии свидетельствовали о том, что ее что-то сильно беспокоит. Она подошла к центральному окну, выглянула на улицу и закрыла жалюзи.
— В чем дело? — спросил Райм.
— Мне только что позвонила соседка и сказала, что сегодня кто-то подходил к моему дому и спрашивал обо мне. Он представился как Джо Треффано. Я работала с Джо в патрульной полиции. Он задавал соседям массу вопросов, осматривал здание. Соседка сочла его поведение несколько странным и сразу же мне позвонила.
— Думаешь, что кто-то выдавал себя за Джо, что это был не он?
— Конечно. Джо в прошлом году уволился из полиции и переехал в Монтану.
— Возможно, он приехал и решил навестить тебя.
— Если так, то это мог быть только его призрак. Джо разбился на мотоцикле прошлой весной… Кроме того, за мной и Роном кто-то следил. А сегодня утром кто-то рылся у меня в сумочке. Которая, между прочим, лежала в моей машине, и та была заперта. Ее взломали.
— Где?
— На Спринг-стрит, рядом с мастерской флористки.
И тут Кэтрин почувствовала какое-то смутное беспокойство.
— Мне кое-что нужно вам сообщить, — сказала она. — Возможно, в этом нет ничего особенного, но, думаю, упомянуть следует.
Час был поздний, но Райм созвал всех: Селлитто, Купера, Пуласки и Бейкера.
Амелия пристально их всех оглядывала.
— У нас появилась проблема, о которой мы хотим вас всех известить, — сообщила она. — Кто-то следил за мной и Роном. И Кэтрин только что сказала мне, что тоже кого-то видела.
Кэтрин кивнула.
Амелия перевела взгляд на Пуласки:
— Ты говорил мне, что заметил тот «мерседес». А больше ты его не видел?
— Нет. С полудня больше не видел.
— А ты, Мэл? Не заметил ничего особенного?
— Думаю, что нет. — Стройный молодой эксперт поправил очки на переносице. — Хотя, откровенно говоря, я и не присматривался. Мы, лабораторные крысы, не привыкли к тому, чтобы за нами следили.
У Селлитто тоже создалось впечатление, что он что-то такое заметил.
— Когда ты был сегодня в Бруклине, Деннис, — обратилась Амелия к Бейкеру, — у тебя ведь тоже появилось ощущение, что за тобой наблюдают?
Он ответил не сразу. Но после паузы отрицательно покачал головой: