Меня начала раздражать еще одна несносная привычка моих новых соседей: они позволяли своим телефонам (которых у них было несколько – редкость по тем временам) звонить до бесконечности, прежде чем удосуживались снять трубку. Так как двери они постоянно оставляли открытыми, беспрестанные телефонные звонки делали шум, долетавший в мою мансарду, еще более докучливым.
Порой я волей-неволей вынужден был подслушивать обрывки телефонных разговоров, до которых наконец доходило дело; правда, это случалось лишь тогда, когда я спускался или поднимался по лестнице, ибо стены и пол моей квартиры не позволяли мне различать слова.
Все, что я слышал, относилось к числу самых избитых общих мест и невероятных банальностей. К бухгалтерии эти разговоры явно не имели даже отдаленного отношения; всего лишь пустые фразы, перемежаемые хихиканьем. Несомненно, судить столь строго меня заставляло предубеждение; по мере того как время шло, а до меня по-прежнему доносилась лишь праздная болтовня и ничего больше, к предубеждению моему присоединилось удивление, а потом и тревога. Разумеется, я понимал, что невольно подслушанный вздор не имеет ко мне ровным счетом никакого отношения; нельзя сказать, что этот вздор приходилось слышать часто, ибо в рабочие часы я старался не высовываться из квартиры; тем не менее именно отрывок одного из телефонных разговоров пробудил во мне смутное беспокойство… ощущение, что новые арендаторы не только раздражают, но и пугают меня. Мне и прежде доводилось выслушивать плоские шутки машинисток, болтающих со своими приятелями, но тут было нечто иное. Услышь я что-то столь же осмысленное, как разговор девицы с ухажером, это ничуть не заставило бы меня насторожиться; в конце концов, подобные разговоры вполне понятны. Но все, что достигало моего слуха, когда я проходил по лестнице, было совершенно пустым. Именно по этой причине сейчас я не могу припомнить ни единого слова. Не знаю, удалось бы мне записать хоть что-нибудь, попытайся я это сделать, едва оказавшись у себя. Помимо всего прочего, было стыдно напрягать память, заставляя ее удерживать подобную ерунду.
Встречаясь со мной на лестнице или в холле, юные девицы награждали меня многообещающими взглядами или же снисходительными усмешками, а порой проявляли откровенную враждебность. Понимаю, что это звучит нелепо; однако, сталкиваясь с этими девушками, я не мог не ощущать исходившей от них неприязни. Кстати, все они были очень молоды. Не сомневаюсь, многие люди сочтут, что неловкость, которую я испытывал в их присутствии, являлась лишь следствием моей собственной робости. До некоторой степени это действительно так. Признаюсь, я не знал, как держаться с этими девушками. Обычные приветствия казались мне неуместными. К тому же они постоянно менялись; полагаю, в конторе работало (если только это слово здесь подходит) пять или шесть девиц одновременно, но, едва я начинал различать их лица, они исчезали, уступая место совершенно незнакомым. О том, чтобы познакомиться с ними поближе, не могло быть и речи, даже если бы у меня возникло такое желание.
Что касается мужчин, работающих в этой фирме, они, в отличие от девиц, не менялись (и стоит ли говорить, давно оставили позади пору юности). Все они имели обыкновение, встретившись со мной на лестнице, окидывать меня пронзительными взглядами сверху донизу, словно принимая за чужака, проникшего в дом с неясными целями; лишь после этого, да и то далеко не всегда, они цедили сквозь зубы «доброе утро» или «добрый вечер».
Мужчины эти никогда не были полностью одеты. Разумеется, они носили строгие костюмы, эту неизменную униформу деловых людей, однако, насколько мне удалось заметить, в нарядах их всегда чего-то не хватало. Выглядели они так, словно одевались в великой спешке или же страдали от жары даже зимой; впрочем, надо признать, что помещения, занимаемые конторой, отапливали слишком усердно. Не знаю, пользовались ли они газовыми горелками или какими-то другими приспособлениями, но, будь то декабрь или январь, из каждой открытой двери исходили мощные волны теплого воздуха. Девушки даже зимой расхаживали в летних платьях и, лишь уходя, надевали теплые пальто. Несомненно, подавляющее большинство людей предпочитает жить и работать в чрезмерно теплых помещениях; я не отношусь к их числу. Должен также добавить, что, хотя мужчины вечно делали вид, будто изнемогают под грузом обязанностей, за работой я их видел не чаще, чем девиц. Но, возможно, подозревать их в безделье меня вынуждала присущая мне неспособность работать под аккомпанемент постоянного шума. Имен этих мужчин (и разумеется, девушек) я не знал; если девушки, когда я проходил мимо распахнутых дверей, продолжали болтать, как ни в чем не бывало, мужчины в рубашках с короткими рукавами, напротив, застывали и погружались в молчание, пока я не выходил из пределов слышимости. Теперь, воссоздавая все подробности, я вспоминаю, что не замечал никаких намеков на обычный офисный флирт между мужчинами и девушками, хотя девушки в большинстве своем, несомненно, были к нему вполне готовы.
Еще одной неразрешимой загадкой были клиенты фирмы. Загадка состояла в том, что они полностью отсутствовали; по лестницам сновали вверх и вниз исключительно сотрудники.
– Ты видела хотя бы одного их клиента? – спросил я как-то у Морин.
– Мистер Миллар говорит, многие люди прибегают к их услугам в течение длительного времени.
– Что-то я в этом сомневаюсь.
– Откуда нам знать, – пожала плечами Морин.
Я заметил, что она более не спрашивает, познакомился ли я с мистером Милларом.
По моим предположениям, определить, каков масштаб истинной деятельности бухгалтерской фирмы, можно было с помощью писем, каждое утро исправно доставляемых в наш дом. Но, надо сказать, тут я находился в невыгодном положении. Писатели, как правило, не относятся к категории ранних пташек. В прежние дни я, накинув халат (линялый, покрытый пятнами и, боюсь, местами даже рваный), спускался на первый этаж, к полке с письмами, нимало не заботясь о том, что подумают обо мне многочисленные (как казалось тогда) сотрудники «Свободы». Ныне подобная вольность была невозможна, отчасти из-за вездесущих девиц, но не только. Моей жалкой утренней почте, включая неряшливые пакеты от майора Валентайна, приходилось ждать, пока я побреюсь и полностью оденусь; к тому времени все прочие письма были уже, пользуясь современным выражением, «расхватаны». Подобная ситуация была тем более неизбежна, так как я имел привычку готовить и съедать свой немудрящий завтрак прежде, чем приступать к бритью и утреннему туалету; изменять своим привычкам из-за мистера Миллара и его банды я не видел оснований. Полагаю также, в действительности у меня не было желания узнать, что происходит на этажах, занятых многолюдными офисами. Выше я употребил выражение «истинная деятельность». Не думаю, что таковая велась с большим размахом; впрочем, у меня нет даже смутных предположений относительно того, чем контора занималась в действительности. Правда, бывало, спускаясь в холл в разгаре дня, я находил на полке довольно странные письма, адресованные фирме; почти все они исходили от государственных органов. Таким образом, можно было предположить, что фирма таки занимается бухгалтерским учетом. Помню, дядя моей матери часто повторял: «Цифры, мой мальчик, это всего лишь малая часть успешной бухгалтерии». Но, повторю, я не имел даже отдаленного понятия о том, что происходит на нижних этажах. По крайней мере, до поры до времени сохранялось именно такое положение вещей; но впоследствии произошли весьма важные события.
Думаю, прошло не менее месяца, прежде чем я впервые увидел мистера Миллара. По неясным причинам мы с Морин уже некоторое время перестали упоминать о нем в разговорах. И вдруг совершенно неожиданно, почти без всякой предварительной подготовки, я не только увидел его, но и поговорил с ним; причем á deux[21].
В пятницу, ближе к вечеру, примерно в половину шестого, пронзительный колокольчик на моих дверях неожиданно зазвенел. Я употребил слово «неожиданно», так как совершенно не слыхал звука шагов на лестнице, которая на этом пролете по-прежнему обходилась без ковра. Чертыхнувшись себе под нос, я набросил плащ на очередной порнографический шедевр, присланный Валентайном, и только после этого открыл дверь. На пороге стоял мужчина.
– Мое имя Миллар, – представился он, однако не протянул руки для пожатия, как это было принято в те дни. Глаза его бегали по сторонам, ни разу не остановившись на мне; но при этом у меня отнюдь не создалось впечатления, что он разглядывает мою убогую обстановку.
– Не загляните ли ко мне пропустить стаканчик? – предложил он. – Вам надо спуститься всего на один этаж. И, разумеется, можете приводить с собой кого хотите.
Стоит ли говорить, что у меня не имелось ни малейшего желания принимать его предложение; но я не мог придумать вежливого способа отказаться, а заводить себе врага в собственном доме, вне всякого сомнения, было неразумно. Итак, я пробормотал нечто невразумительное, означающее согласие.
– Спускайтесь, когда будете готовы. Этаж под вами.
Мне показалось, что он облек свое приглашение в несколько странную форму; было ясно как день, что мне некого с собой приводить, разве что моя подружка прячется в шкафу. Не сказав более ни слова, мистер Миллар повернулся и вышел. Я заметил, что на ногах у него замшевые ботинки, несомненно, на резиновой подошве. И конечно, он, как и все его сотрудники, был в подтяжках.
К счастью, у меня было несколько минут, чтобы привести себя в порядок. Человек редко надевает лучший костюм, когда, в одиночестве сидя у себя в мансарде, редактирует порнографические опусы. В те дни у меня была привычка, работая, беспрестанно запускать правую руку (я левша) в собственные волосы, надо сказать, чрезвычайно густые и жесткие; несомненно, при этом я разрушал пробор, если только мне удавалось сделать его утром, и становился похож на ту картинку из немецкой детской книжки про Растрепанного Петера. Сменив рубашку и повязав галстук (сохранившийся еще со школьных времен), я сделал все, что мог сделать при помощи расчески.