Помимо тошноты – а тошнило меня так сильно, словно я вот-вот заболею, – я начал испытывать сильнейшую дрожь; решение, таким образом, пришло само собой – дальнейшее расследование было для меня физически невозможно. Отступив на собственную территорию, я запер дверь, стараясь сделать это бесшумно. Я слышал уже достаточно, чтобы решить – в дом проникли грабители. Но, полагаю, не только отсутствие телефона помешало мне вызвать полицию. Я недвижно сидел в темноте, зажав нос платком. Вскоре я продрог и вернулся в приятное тепло постели.
К счастью, запах был не настолько силен, чтобы проникать сквозь стены; тем не менее я, зарывшись лицом в подушку, навострил уши, с ужасом ожидая новых неведомых звуков и отчаянно не желая навлекать на себя внимание. Несмотря на все переживания и тревоги, вскоре меня сморил сон.
В воскресенье утром, пытаясь впихнуть в себя завтрак, я услышал отдаленный рев спортивной машины, принадлежавшей субъекту в зеленом костюме. Через несколько минут он с грохотом открыл дверь и затопотал вверх по лестнице. Прежде по воскресеньям не случалось никаких визитов, связанных со странной фирмой, по крайней мере в моем присутствии. Не остановившись на этаже мистера Миллара, как это обычно бывало, посетитель поднялся в мансарду. Когда я понял, что он идет ко мне, по спине моей поползли мурашки. Ужас мой возрос неимоверно, когда он, вместо того чтобы позвонить в колокольчик, замер перед дверью. Возможно, он полагал, что я уже осведомлен о его прибытии, и это вполне соответствовало истине. Так или иначе я не двигался с места; тогда он с размаху лягнул несчастную дверь.
Попытавшись придать лицу выражение оскорбленного достоинства, я открыл дверь. По крайней мере, отвратительный запах исчез.
– Я думал, вы слышали, что я приехал, – бросил тип в зеленом костюме.
Голос у него был грубый, однако речь выдавала в нем человека интеллигентного, как выражались в те дни.
– Слышал.
– Вот и отлично, – кивнул незваный гость, судя по всему, ни при каких обстоятельствах не изменявший своей пренебрежительной манере общения. Держался он совсем не так, как мистер Миллар. Я заметил, что на голове у него нет зеленой шляпы; в руках ее тоже не было.
– Что-нибудь видели?
– Когда? – спросил я.
– Вчера или сегодня, – буркнул он таким тоном, словно в подобных уточнениях совершенно не было необходимости, что тоже соответствовало истине.
– Нет, – ответил я, нимало не покривив душой. – Я ничего не видел.
– Может, что-нибудь слышали? – спросил он, буравя меня взглядом и мысленно посылая в нокаут.
– Что я должен был слышать?
– Шум, который производят люди и вещи, – последовал ответ. – Вы его слышали?
– Вы имеете в виду какой-то необычный шум?
Я просто пытался выиграть время, но он закивал с поразившей меня горячностью.
– Именно такой.
Все это было так странно, что я совершенно растерялся.
– Так что же? – осведомился он тоном школьного учителя, который допрашивает нашкодившего ученика.
– Не знаю, что это было, – пролепетал я, окончательно утратив присутствие духа. Несомненно, мне следовало не выходить из роли дерзкого юнца и спросить, какое ему до всего этого дело.
– Значит, они приезжали, – задумчиво изрек он. В голосе его можно было бы различить благоговейные нотки – если бы люди подобного сорта были способны испытывать благоговение.
Я немного приободрился, словно малая толика жизненной энергии перешла от него ко мне.
– Кого вы называете «они»? – осмелился я спросить.
– Это я сказал не вам, мой мальчик, – отрезал он, однако в этой фразе можно было уловить легкий намек на то, что он способен вести разговор на равных. – А вам я скажу следующее. Я не привык тратить время попусту. Теперь всему конец. Спасибо за информацию.
Он вышел и затопал вниз по лестнице. Через несколько мгновений я услышал, как его машина, взревев, ожила, сорвалась с места и умчалась прочь, завывая так оглушительно, словно в выхлопной ее трубе обитали черти.
«Теперь всему конец», – изрек тип в зеленом костюме; вне всякого сомнения, слова эти относились и ко мне тоже, причем в нескольких смыслах; покончено с моими попытками смотреть в лицо жизни, терпеливо сжав зубы, попытками примириться с любыми неприятностями во имя предполагаемой высокой цели; я чувствовал, что должен во что бы то ни стало положить конец своему пребыванию в доме на Бранденбургской площади.
Заставив себя доесть завтрак (тот, кто не позавтракал – не человек, часто повторял моей отец), я спустился вниз, перемолвиться словечком с Морин.
После того чудесного вечера, когда Морин явилась ко мне в сером платье, она приходила еще несколько раз, и визиты ее, как прежде, были непредсказуемы; происходившее между нами оставалось чудесным, хотя, естественно, не таким чудесным, как впервые, – иначе бывает редко. Я прекрасно сознавал, что в сложившейся ситуации мне очень повезло с Морин; конечно, когда речь заходила о наших встречах, я был совершенно лишен права голоса, и это обстоятельство меня несколько расстраивало, хотя я и понимал его неизбежность. Морин была одной из важнейших причин, удерживающих меня от переезда.
Но теперь, приняв решение, я позволил себе явиться к ней незваным, хотя и предполагал, что ее муж Гилберт, скорее всего, сейчас дома, не говоря уж о детях. Не считая первого моего визита, который я нанес вскоре после переезда в этот дом, я спустился к ним впервые.
Я позвонил. Дверь открыл муж Морин. На нем было какое-то старое тряпье. Из-за его спины доносились крики и визг детей. С мужем Морин я был едва знаком и, разумеется, никогда не вел с ним серьезных разговоров – за исключением того, о котором собираюсь поведать сейчас.
– Морин нет дома, – сообщил он, словно причина моего визита не вызывала у него никаких сомнений. – Она в больнице. Нервный срыв. Если хотите, я могу дать вам адрес больницы. Хотя, думаю, пройдет некоторое время, прежде чем вы сможете с ней увидеться.
– Мне очень жаль, – сказал я. – Но меня это ничуть не удивляет.
По его взгляду я догадался, что он неверно истолковал мои слова.
– Всему виной этот дом, – пояснил я. – Я решил переехать.
– Для этого надо найти подходящую квартиру.
– Разумеется, – кивнул я. – Полагаю, вам тоже стоит подумать о переезде.
– И снова поселиться в одном доме с вами?
В словах его не было враждебности, но он снова неверно меня понял. Вновь поселиться под одной крышей с Морин было бы замечательно, но я сознавал, что о подобном везении нечего и мечтать, учитывая, что свободного жилья в городе было не так много; излишне говорить, его немного и сейчас.
– Если бы нам удалось отыскать подходящий дом, это было бы здорово. Но я уверен, вам с Морин необходимо переехать в любом случае. С этим домом что-то не так.
Он пристально взглянул на меня.
– Может, зайдете, выпьете чашечку кофе? Оставшись без Морин, я научился варить неплохой кофе.
– Спасибо, не откажусь, – кивнул я.
Ситуация складывалась совершенно не так, как я предполагал, но мне хотелось поговорить о недавних событиях с любым, хотя бы в какой-то степени подходящим для этой цели, собеседником.
– Простите, что я одет по-домашнему, – сказал он и посторонился, приглашая меня войти.
Грязь и галдеж, царящие в квартире, поистине ужасали. Но муж Морин начал готовить кофе, словно мы были здесь одни. Дети, поглазев на меня пару минут, снова принялись скакать и носиться. Я развернул «Обсервер».
– Вы сказали, с этим домом что-то не так. Что вы имели в виду? – спросил Гилберт через какое-то время. – Молоко, сахар?
Кофе действительно был хорош, и, хотя после моего скромного завтрака прошло совсем немного времени, я с удовольствием сделал несколько глотков.
– Эта фирма, которая разместилась на верхних этажах… У них творятся странные вещи…
Гилберт слегка сдвинул брови.
– Согласен с вами.
– Не имею понятия, чем они на самом деле занимаются. Но уж точно не бухгалтерией.
– Морин тоже ничего не знает. Представьте себе, этот тип, Миллар, время от времени являлся к нам. Платил маленькие pourboire[23], и, признаю, мы были чертовски рады их получить. Жизнь – это борьба, и в этой борьбе нельзя отказываться от любой поддержки. Но Морин не удалось ничего о нем толком разузнать. Что до меня, я этого Миллара в глаза не видел. Насколько я понял, вы хорошо с ним знакомы?
– Не вполне.
Я решил рассказать ему все, что мне известно о мистере Милларе, хотя из-за детского гвалта говорить приходилось громче, чем мне того хотелось бы.
Гилберт выслушал меня с чрезвычайным вниманием; когда я смолк, он на мгновение призадумался, а после крикнул:
– Дети! Ступайте-ка поиграйте на улицу.
Меня удивило, что дети моментально выполнили приказ; в те дни лондонские улицы были безопасны, а по выходным – почти совершенно безлюдны.
– Насколько я понял, с тех пор как он сюда въехал, произошло немало неприятных случаев? – уточнил Гилберт.
– Настолько неприятных, что обсуждать их лучше в отсутствие детей.
– Значит, эти случаи связаны с сексом? Или, может, с привидениями? Хотите еще кофе? – добавил он, прежде чем я успел ответить.
– Спасибо, не откажусь.
– Жаль, что с нами нет Морин, – вздохнул он.
– Надеюсь, она вскоре поправится, – заметил я.
Несколько мгновений мы молчали, прихлебывая кофе.
– Вы, часом, не ясновидящий? – неожиданно осведомился он.
– Пока у меня нет оснований считать себя таковым, – усмехнулся я. – Возможно, я еще слишком молод.
Гилберт, хотя и являлся отцом четверых детей, был всего лет на шесть-семь старше меня.
– А почему вы об этом спросили? Полагаете, я все это выдумал? – осведомился я без всякого раздражения.
– В какой-то момент мне показалось, что вы способны предвидеть будущее, – пояснил Гилберт. – Все эти люди ровным счетом ничего не делают. В точности то же самое в будущем предстоит всем нам, если мы останемся такими, как сейчас. Мне показалось, вы видите вперед лет на сорок, или что-то в этом роде.