В Феццано говорили, что англичанин — лорд и был другом Оскара Уайльда. Его дочь прекрасно пела, но, хоть она и получила музыкальное образование, отец не соглашался отпустить ее на сцену.
Собаки привыкли к нам и прожили у нас много лет. Они стали нашими постоянными друзьями и спутниками.
В 1911 году мама и В. М. съездили на несколько дней в городок Алассио, расположенный у моря между Генуей и Сан-Ремо, к Екатерине Павловне Пешковой53, первой жене Максима Горького, жившей там постоянно с сыном Максимом. В. М. и маме до того понравилось Алассио, что они решили там поселиться. Им удалось купить недостроенную виллу и участок земли, поднимавшийся по склону высокого холма. У мамы еще оставалась небольшая сумма денег, оставленная ей матерью, М. М. Колбасиной.
Дом строился еще полгода и был закончен позже, когда мы уже въехали в него. Он стоял на самом берегу моря — только широкая «национальная» дорога, всегда покрытая южной белой пылью, отделяла наш сад от крутого спуска на пляж. В те годы на ней почти не было движения. Изредка проезжали крестьянские тележки, запряженные мулами в белых и красных шляпах с длинными ушами, нарядные экипажи, в которых сидели дамы, державшие кружевные зонтики, и мужчины в соломенных канотье; изредка семенили тонкими ногами серые ослики с непомерной поклажей на спине под крик сопровождавших их крестьян; мелькали дачники на велосипедах. Один раз в день мимо нас тащился небольшой дилижанс, запряженный лошадью, по направлению к соседнему городку Альбенга. Перебежав дорогу, мы спускались извилистой тропинкой, сквозь незримое облако запахов — обожженной солнцем травы, сухих, но не засыхающих цветов, — на пляж, где уже отчетливо начинало пахнуть море и где круглая галька Феццано сменилась нежным песком Алассио.
Побережье Итальянской Ривьеры холмистое, и наша земля шла вверх террасами, поддержанными каменными стенами, до самой «Римской дороги», проложенной Юлием Цезарем для прохода войск. Эта дорога, вымощенная посередине узкими почерневшими кирпичами необычайной прочности, вела к вершине холма, где у обрыва над морем сохранились развалины старинной часовни Санта-Кроче (Святого Креста). Террасы были обсажены серебристыми оливами и пробковыми дубами, а глинистая красноватая земля поросла ароматным чабрецом серо-зеленого оттенка с маленькими лиловыми цветами.
По плану В. М., с помощью соседа, садовника Доменико, вокруг дома посадили цветы и кустарник. Я помню, как меня (одну из всех детей) мама и Виктя взяли с собой в Бордигеру, где находился сказочный сад — знаменитый питомник Винтера. Там они выбрали две уже большие перистые пальмы, две веерные поменьше, три кипариса, эвкалипты, мимозу и несколько маленьких фруктовых деревьев. Все это было доставлено в Алассио и посажено в нашем саду. Все деревья отлично прижились.
Дачу назвали «Вилла Арианна» по имени младшей сестры. Дом был построен в стиле модерн того времени, в прямых линиях, без лишних украшений. Фасад выходил к морю. Самый верхний этаж состоял из одной очень большой комнаты — Виктиного кабинета; из его трех окон было видно море.
В этой комнате полки с книгами занимали все стены — толстые журналы, политические издания, классики, энциклопедический словарь и все издания Брокгауза и Ефрона: Пушкин, Шиллер, Шекспир и Байрон. Было много книг на немецком и французском языках. Виктя любил писать стоя, и для него заказали высокую конторку, кроме большого письменного стола. Тут же хранилась коллекция разноцветных раковин, которые собирал Виктя с нашей помощью во время долгих прогулок по бесконечному пляжу, тянувшемуся до соседней деревушки Лайгуэлья. Наши собаки сопровождали нас и бегали на просторе.
В. М. любил всякий физический труд, и садоводство было его страстью. По просьбе няни и по ее указаниям он построил курятник на одной из террас и сам часто приходил его чистить, когда няня развела кур. Вместе с Доменико он насадил огород: появилась рассада помидор, баклажан и кабачков, салата; вскоре мы смогли пользоваться своими овощами.
В обращении с людьми В. М. всегда оставался прост и демократичен. Он не сердился, когда его отрывали от писания из-за какого-нибудь домашнего дела, требовавшего его физической силы, охотно бросал очередную статью для переговоров с Доменико о посадках. Когда знакомый крестьянин (по-итальянски контадино) привозил телегу с навозом, Виктя тут же, как был, в белом дачном пиджаке, брал вилы и помогал ему при разгрузке.
Я была поражена аристократическим укладом жизни Плехановых в Сан-Ремо, когда однажды поехала к ним с мамой. Выход к обеду Георгия Валентиновича54 сопровождался особой торжественностью. За столом все с уважением хранили молчание, ожидая, что Плеханов начнет разговор. Эта чопорность чувствовалась во всем и сильно отличалась от простоты нашего дома.
Виктя принимал живое участие в нашей повседневной жизни и был привязан ко всем домочадцам. Простые итальянцы обожали его. Он любил животных, возился с собаками и лечил няниных кур.
Л. Н. Татаринова, бывшая жена Владимира Михайловича Чернова55, старшего брата В. М., знала его в молодости. Она рассказывала мне, что Виктя, студентом в Саратове, устроил у себя настоящую больницу для заброшенных и раненых зверей. Он подбирал больных животных — собак, зайцев, выпавших из гнезда птиц, ежей и даже ужа, кормил и лечил их как мог. Комната была переполнена ящиками и гнездами из травы и листьев, и сильно пахло зверинцем. Квартирные хозяйки одна за другой выставляли его, и ему вечно приходилось искать жилище для себя и своего зверья.
Виктя хорошо ухаживал за больными, и когда кто-нибудь из нас хворал, он был заботлив и точно помнил время приема лекарств. Но у В. М. была странная особенность: он мог любить только то, что у него было перед глазами и чем он жил в настоящее время. Когда жизнь менялась и прерывалось непосредственное общение с близкими ему людьми, они выпадали из его поля зрения, и он забывал о них. Он мысленно не обращался к прошлому и был равнодушен к воспоминаниям. Поговорка «С глаз долой — из сердца вон» вполне выражает эту его черту.
После того, как он расстался с мамой, мы жили много лет в полной отчужденности. Но после долгих промежутков нам пришлось несколько раз встречаться — и подолгу, и тогда наши отношения становились прежними, как будто они никогда не прерывались.
Как только мы въехали в еще не оконченный дом — его сразу наполнила жизнь. В первый же год и во все последующие годы к нам приезжало множество народа — родственники, друзья, партийные товарищи. По-прежнему нелегально приезжали из России члены партии с.-р., и жили товарищи после побега из тюрьмы и каторги.
Вместе с нами въехали в новый дом Сухомлины — Анна Марковна, жена маминого старшего брата, и их дети — Василий Васильевич и Ася, ставшая женой А. А. Филипченко. Они часто гостили у нас в разные периоды с начала постройки дома и до самой революции.
Подолгу жил у нас и старший брат В. М. — Владимир Михайлович Чернов. Мы его любили, и он был очень привязан к маме и к нам — детям. Тонкий, образованный ценитель, он хорошо знал русскую и иностранную литературу, был начитан и с легкостью писал стихи по-русски и по-французски. Самой его большой страстью было море. Он часами ходил по пляжу у воды и собирал раковины и редких моллюсков, которых сохранял в банках с формалином. Почти всегда Вадя, Наташа и я сопровождали его, и вместе мы иногда уходили очень далеко. Я помню, как я гордилась однажды, когда нашла крошечную, очень редкую ярко-зеленую раковину и обогатила ею коллекцию дяди. Иногда на летние каникулы к Вл. М. приезжал сын Миша из России, где он учился. Он был уже подростком, но мы всегда с ним дружили, и он рассказывал нам о своей гимназической жизни.
Очень долго, сначала в Феццано, потом в Алассио, у нас жила Зинаида Васильевна Клапина56, одна из тех, кому удалось бежать из сибирской каторги, взявшая на себя преподавание нам русской грамматики. Смуглая, худая до сухости, с горбинкой на носу, она непрерывно курила — единственная в нашем доме. Ни Виктя, ни Вл. М., ни Вася Сухомлин не были курильщиками. Очень горячо принимали у нас Прибылёва57 и его жену — давних друзей нашей семьи и Сухомлиных.
В. М. и мама постоянно поддерживали отношения с иностранными социалистами. Я помню приезды в Алассио Турати58 и адвоката Модильяни59 (родного брата знаменитого художника). Однажды за обедом Модильяни, уже тогда один из лидеров социалистической партии, сказал, что русский борщ кажется ему вполне итальянским блюдом — «итальяниссимо». В. М. иногда посещал местный кружок социалистов в Алассио. У нас с Наташей было много итальянских подруг и друзей, с которыми мы проводили целые дни и отправлялись на дальние прогулки в горы в сопровождении наших собак.
Однако наш дом всегда оставался русским. Не говоря о людях, приезжавших из России и служивших постоянной связью с нею, о получаемых газетах, книгах и толстых журналах, у нас всегда говорили по-русски. Мама много занималась с нами, и мы вместе читали вслух классиков и новую русскую литературу. Мы были подписаны на детские журналы «Тропинка», «Галчонок», «Маяк». Мама очень рано оценила писателя А. М. Ремизова60, и мы читали и перечитывали «Посолонь» в самом первом издании, и эта книга стала нашей самой любимой. Народный язык и знание русской народной жизни и ее уклада шли от няни. Она рассказывала нам о своем детстве в деревне, вспоминая, как она ходила с подругами в лес за грибами и ягодами, а медведь, совсем близко от них, трещал ветвями, ломая малинник.
Няня, всегда охотно раздаривавшая свои вещи, складывала в свой серебристый, окованный железом сундучок все, что у нее было заветного. Там лежали сувениры — память друзей, многих погибших революционеров, наши детские рубашки, платьица и рисунки, подаренные ей. На самом дне сундука хранилось и родительское благословение — кусок затверделого черного хлеба, завернутый в белоснежную тряпочку.