Закрытый поезд мчался по белым равнинам. Он проскакивал станции и останавливался неизвестно где, неизвестно, на сколько времени. Пользуясь этими остановками, пассажиры быстро сходили с поезда и, боясь отойти от своего вагона, устраивались тут же как могли, преодолевая стеснение. Так было после почти суточной езды без остановки. Поезд стал среди снежного поля. Все спустились и, боясь, что поезд уйдет, не слезли даже с железнодорожной насыпи, и женщины присели прямо перед вагоном. Какая-то старушка в черном салопе и сером платке сказала, покачав головой: «А все Ленин проклятый, до чего довел!» Так же быстро, помогая друг другу, взбирались назад в вагон; никто не пытался занять чужое место — по пути выработалась дорожная этика.
На редких станциях, где останавливался поезд, можно было получить кипяток из «куба» с краном, стоящего на платформе. Сильно морозило, и густой пар окутывал его. Фросины кавалеры проворно соскакивали и, захватив наш чайник, наполняли его, а Фрося благодарила, улыбаясь.
Солдаты пели частушки:
Ехал поезд из Тамбова,
Стал среди Саратова,
Дальше ехать не хочу —
Дайте провожатого!
В это время уже возникла знаменитая песня о цыпленке:
Цыпленок жареный,
Цыпленок пареный,
Цыпленок тоже хочет жить.
Буржуйчик маленький,
Буржуйчик щипаный,
Буржуйчик тоже хочет жить…
В Саратов мы приехали рано утром. Ира С. предложила нам всем прямо с вокзала поехать на квартиру ее матери. И мы на двух извозчиках поехали к ее дому. Я никогда не забуду гостеприимства и сердечности матери Иры. Семья — традиционная еврейская семья — состояла из матери и четырех сыновей. Два старших были женаты, и все оставались вместе и жили дружно.
Первым делом мать Иры распорядилась, чтобы затопили колонку в ванной комнате. И мы все по очереди смогли вымыться с ног до головы. Затем, постелив чистые простыни, она уложила Наташу, Адю и меня в постель, а Ира принесла нам ломти пухлого белого хлеба, намазанные маслом. Я сразу заснула и блаженно проспала до самого обеда, когда, уже в сумерки, вся семья собралась в столовой. С. посадила маму справа от себя и, разместив всех нас, сказала маме с улыбкой:
— Не правда ли, Ольга Елисеевна, что для матери самое большое счастье на свете — это кормить детей?
Мама в тот же день разыскала в Саратове бывшую жену Владимира, брата В. М., Людмилу Николаевну. Ее брат, живший на хуторе в деревне Гусёлки под Саратовом, помог нам нанять одноэтажный отдельный домик, стоявший пустым на отлете. Туда без опасения мог приехать и скрываться В. М.
В Саратове еще можно было купить муку, крупу и масло. Нашлись и дрова, и наш дом стал теплым и уютным. Когда мы въехали, дом стоял занесенный снегом, и мы лопатами расчищали окна и деревянную террасу. Вокруг, сколько хватало глаз, простиралась белая равнина, и видны были только четко отпечатанные следы ворон.
В Гусёлках, в марте, я и сестры переживали нашу первую русскую весну. Наш дом стоял недалеко от Волги, и нам удалось видеть и слышать, как с громовым шумом треснул и, вздыбясь, тронулся лед. Из-под него показалась темно-синяя вода под осколками сверкающих глыб. Вдоль берега стояло множество людей, пришедших заранее, чтобы не пропустить этого мгновения.
С каждым днем подталины увеличивались, но снег еще лежал в тени, в оврагах и под деревьями. Всюду текли и журчали ручейки, и вскоре появилась молодая трава.
Через несколько недель после нас приехал из Москвы В. М. в сопровождении Иды Самойловны. В. М. с бритой бородой был неузнаваем. С его приездом к нам стали часто наезжать его товарищи из Саратова и разных городов России. Между этими деловыми свиданиями нам удалось всем вместе поехать на Волгу, в деревню Чардым, где жил знакомый В. М., волжский рыбак, державший связь с поволжской группой партии c.-p. Мы провели там неделю, ночуя в пустой избе на берегу, и спали на подостланной соломе. В. М. был всю жизнь страстным рыболовом. И в Чардыме он ездил с рыбаками на лодке забрасывать и тянуть сети.
В один из вечеров, когда уже стемнело, мы ждали их возвращения на берегу, при зажженном костре. Нас окружали тучи комаров и мошкары, и мы бросали в огонь лопатой землю, чтобы густой дым удалял насекомых. По местному обычаю, у нас всех на головах были надеты особые тонкие сетки, пропитанные гвоздичным маслом. Улов был необыкновенным — рыбаки с гордостью показали нам дно лодки, где кишели пойманные стерляди и сельдь. Рыболовы заранее повесили над огнем большой, продымленный чугун c водой и накрошили лук и петрушку. Они опускали в него свежую стерлядь, нарезанную кусками, и уха бурлила в котелке. Когда она сварилась, наш хозяин поставил чугун прямо на береговой песок, посадил нас всех вокруг и раздал нам по деревянной ложке. И мы дружно хлебали желтую прозрачную уху из одного котелка, по-крестьянски подставляя под ложку корочку хлеба.
Мы вернулись на пароходике в Саратов. В июле В. М., сопровождаемый Идой Самойловной, выехал из Саратова нелегально, пробираясь в Самару. Мы переживали памятное лето 1918 года. Поволжье было охвачено волнениями. Члены разогнанного Учредительного собрания (Комуч88) собрались в Самаре и объявили социалистическое правительство, и В. М. должен был принять в нем участие.
Через несколько дней мы с мамой выехали вслед за ним, пользуясь теми же адресами и явками, которые были сообщены В. М. саратовскими товарищами. Путь в Самару проходил через фронт. Многочисленная красная армия, организованная Троцким, была направлена против соединенных сил Народной армии, поддерживающей Учредительное собрание, под командованием полковника Ф. Е. Махина89 и Чехословацкого корпуса. Народная армия состояла из добровольцев — восставших против большевиков рабочих, крестьян и интеллигенции Поволжья. К ним примкнули чехословацкие легионы, составленные из бывших пленных войны 1914–1917 годов. Это были призванные на войну Австрией чехи, работавшие на австрийских заводах и взятые в плен русскими.
С начала русской революции они стремились вернуться к себе на родину: после конца мировой войны формировалась новая Европа. Однако правительство большевиков, заключившее Брестский мир с Германией, не могло отпустить их без согласия последней. Троцкий намеревался передать их германскому послу Мирбаху. И это побудило чехословаков примкнуть к боровшейся с большевиками Народной армии.
Время было трудное. Провести в жизнь лозунг В. Чернова и его сторонников — «Ни большевиков, ни Колчака» — было невозможно.
Вскоре Красная армия заставила отступить силы сопротивления на север. В Уфе было организовано совещание с целью снова созвать и провозгласить Учредительное собрание. Но это было неосуществимо: силы правых противников социализма не хотели его признавать. В это время была создана временная директория, полная внутренних противоречий, она не имела ни авторитета, ни власти. Реакционные силы сосредоточились за Уралом и одержали верх. Их возглавил адмирал Колчак.
В то же время командованием чешских войск завладел генерал Гайда90, энергичный и честолюбивый; впоследствии он стал главой фашистского движения в Чехословакии.
Генерал Гайда заключил союз с Колчаком, и В. М. Чернов — социалист — оказался их злейшим врагом. Несколько раз по приказанию Колчака и Гайды были организованы покушения на его жизнь. Белые офицеры, тоже ненавидевшие В. М., устраивали против него заговоры. Но благодаря помощи сочувствовавших ему чехов, солидарности товарищей и собственной находчивости, В. М. удалось избежать грозившей ему опасности. Он перешел на нелегальное положение и, скрываясь, осторожно перебрался в Москву весной 1919 года.
Но все это мы узнали значительно позже, когда встретились снова летом 1919-го, под Москвой, где наконец съехалась наша семья после долгих странствий — мама, В. М., Ида Самойловна и мы — дети.
А в середине августа 1918 года, после отъезда В. М., мы простились c Гусёлками и собрались в дорогу. Фросю звали домой родители, и мы расстались с ней, а Дуня решила ехать с нами и разделить нашу судьбу.
Как было условлено, мы покинули Саратов и проехали несколько станций на поезде до одной из ближайших деревень. Там мама нашла телегу, чтобы ехать в городок Хвалынск через большое село Черкасское. Оттуда мы предполагали доплыть до Самары на пароходике.
Стояли жаркие августовские дни. Мы ехали на трясучей телеге по широкой степи, покрытой ковылем и душистой серебряной полынью. Хозяйственная Дуня покрыла одеялами и пальто жесткое дно телеги, слегка устланное соломой. Немногие чемоданы были разложены так, чтобы можно было на них опираться. Нас сильно подбрасывало на ухабах и колеях рассохшейся русской дороги.
Когда мы доехали до села Черкасское, уже вечерело. Мама расплатилась с возницей и, оставив нас ждать на маленькой площади, пошла разыскивать указанную ей саратовскими товарищами школу. Сельская учительница была эсерка, и саратовские друзья направили нас к ней. Мама вернулась расстроенная: учительница, по словам соседей, спешно уехала накануне, не оставив адреса. А нам надо было найти какой-нибудь другой ночлег.
Мама постучалась в несколько домов без успеха: никто не хотел впускать к себе незнакомых. Наконец нас согласились взять к себе хозяева большой избы — Семеновы, — они сдавали проезжим маленькую боковую комнату с деревянными лавками по стенам. Сами они жили в просторной передней части избы: отец, мать, бабушка, сын, сноха и двое детей со странными именами — Гамалиил и Геннадий. За скромную плату хозяева поделились с нами ужином — мы ели с ними мясо и запеченную картошку на противне.
На ночь мы застелили лавки своими одеялами и пальто и разместились впятером. Укладывая Адю спать, мама заметила, что у нее жар, она вся горела. Ночью температура еще поднялась, и у нее начался бред. Мы поняли, что она заболела «испанкой» — сильной формой гриппа, которая с ужасной быстротой распространялась в Европе в 1918 году. На другой день слегла и Дуня. Доктора в селе не было, еще хорошо, что у нас с собой был аспирин.