В отсутствие И. С. мы с Наташей доказывали маме, что она потворствует капризам и выдумкам И. С., которая разыгрывает у нас сцены из «Села Степанчикова» Достоевского.
— Как ты можешь соглашаться с тем, что она всем для нас пожертвовала? Ведь на самом деле она пользуется твоей добротой. Ты приютила ее, мы делимся комнатой и едой. Пусть она уйдет и начнет жить сама по себе!
Мама отвечала почти дословно то, что говорил про Фому добрый дядюшка из «Села Степанчикова»:
— Если тебе человек всем обязан, ты тогда-то и должен быть с ним великодушным. У Иды нет ничего своего — она всецело от нас зависит, — поэтому она так настойчиво подчеркивает все, что она делает для нас.
— Нет, нет, — возражала я или Наташа. — Ты говоришь «делает для нас» — этого мало. Она «всем пожертвовала», она нас облагодетельствовала, как Фома Опискин. Она злится потому, что не может всем рассказывать, как она своей находчивостью спасла Виктю во время обыска. И потому «она обижена», как Фома.
Мало-помалу мама начала что-то понимать. Возможно, она наконец почувствовала, что намерения И. С. в отношении Викти совсем не так чисты и благородны, как И. С. хотела бы представить перед нами. Вскоре мама перестала уговаривать Иду во время ее очередных жалоб и сцен. Ида Самойловна стала чаще уходить к своим знакомым, служившим в Авиахиме, и оставалась у них ночевать.
В памятный для нас вечер она вернулась возбужденная и говорила громко — ее эстонский акцент слышался сильнее обычного. Через инженера А. ей предложили службу в Вологде на место делопроизводителя в новом учреждении, которое ставило своей задачей организовать кустарные промыслы. Она дала согласие и через десять дней поедет в Вологду.
Мама всю жизнь любила путешествия в каких угодно условиях, перемены и всякий новый опыт. Она искренне обрадовалась за И. С.
— Как интересно! Старый русский город, крепко построенные бревенчатые дома с резными ставнями, и, вероятно, нет недостатка дров. Там удивительные изделия из дерева, шитые полотенца и рубашки. И прекрасный русский говор.
Воображение мамы сразу нарисовало жизнь северного города, места ссылки стольких русских революционеров.
— Вот только в дорогу вам надо одеться потеплее, — сказала я.
Мы с Наташей был сдержанны, боясь показать радость, охватившую нас при мысли об ее отъезде. Викти в тот вечер не было с нами, он по-прежнему часто менял место ночлега.
Мы едва успели лечь в постель и погасить свет. Адя сразу заснула. Мама и И. С. продолжали вполголоса говорить о Вологде. У меня сильнее билось сердце при мысли об отъезде И. С. Я запряталась под простыню, затаив дыхание.
Утром И. С., казалось, долго спала, повернувшись лицом к стене, укрытая с головой пледом и серым одеялом. Мы встали, тихонько осмотрели одежду — количество «семашек» постепенно уменьшалось, и они уже почти исчезли, — обтерлись холодной водой и оделись. И. С. не шевелилась. Я вышла за дверь развести самовар наколотыми накануне мелкими сосновыми щепками.
Когда я вернулась в комнату с кипящим самоваром, И. С. все еще лежала, но из-под одеяла слышался сдержанный плач, прерываемый горькими всхлипываниями. Мама подошла к ней.
— Идочка, что с вами?
Она села на кровати, размазывая по лицу слезы. Обожженные пряди волос были мокры, и лицо казалось жалким. Вызывать жалость — было самым сильным оружием И. С.
— Что? И вы еще спрашиваете, что? Теперь я узнала, как вы все относитесь ко мне! Вы так легко согласились на мой отъезд в Вологду… Вы отпускаете меня больную… Олечка сказала: «Потеплее оденьтесь»… А что мне при моей болезни нельзя работать, об этом вы не подумали! Одну, зимой, в мороз! Так знайте же — никакой службы в Вологде мне никто не предлагал. Я просто хотела испытать вас и теперь поняла ваше настоящее отношение ко мне. Я всем пожертвовала ради вас…
Эта сцена была слишком похожа на знаменитый «уход» Фомы Опискина из села Степанчиково, и мама больше не стала играть роль доброго дядюшки. И. С. переиграла, и мама наконец глубоко возмутилась. Она сдержала себя и холодно сказала: «Никто вас не гонит на мороз. Хотите — уходите, хотите — оставайтесь». И. С. перестала плакать, поняв, что ее слезы и упреки больше никого не тронут. Я заварила в чайнике горсточку сушеной моркови, и мы сели за завтрак в полном молчании. Мне было очень совестно из-за Ади. Мы старались ограждать ее от недоразумений и ссор между взрослыми. Что могла подумать десятилетняя девочка о том, что происходило у нее на глазах? И. С. никогда не обижала Адю и не говорила ей неприятностей, как она это делала по отношению ко мне и Наташе. Она часто со вздохом замечала, что ни одна настоящая мать не в силах так любить своего ребенка, как она любит Адю.
И. С. присела на кровать и прислонила небольшое зеркало к ее железной спинке. Она поставила на стул зажженную керосиновую лампу и стала греть на ней щипцы для завивки. Уложив волосы в локоны вокруг головы, она подвела глаза, оделась и ушла, не сказав ни слова.
Вечером И. С. вернулась, и прежняя жизнь как будто продолжалась. Но всякое подобие искренности и простоты исчезло в наших отношениях с нею. Было неловко. Было тягостно.
Так дни шли за днями, унылые и тревожные. Но среди их однообразия неожиданно промелькнула радостная встреча. Друзья сказали маме, что Борис Давидович Кац с женой живет нелегально в Москве, недалеко от нас, около Таганской площади, и дали их адрес.
Прошло два года со дня разгона Учредительного собрания. Левые эсеры после краткого союза с большевиками резко разошлись с ними. Они сделали попытку восстания 6 июля 1918 года105, усмиренную с помощью верных коммунистам латышских стрелков. Теперь левых эсеров преследовали так же, как других «врагов народа», и они сами должны были скрываться в подполье.
Мы решили, что в первый раз, из предосторожности, на разведку пойдет кто-нибудь один, и выбрали меня. Я нашла указанный дом без труда, никого не спрашивая по дороге, и поднялась через черный ход. Лестница была покрыта льдом, как будто ее покрыли водой, — сосульки свешивались со ступенек. Держась за железные перила и отсчитывая этажи, я взобралась на четвертый и очутилась перед обитой ватой и черной клеенкой дверью. Звонок не действовал, я постучала в косяк и довольно долго ждала, пока из-за двери знакомый голос не спросил:
— Что вам нужно?
Я назвала себя, и дверь распахнулась — на пороге стоял Б. Д. с протянутыми руками. На его зов прибежала Евгения Андреевна, и они оба, радостно взволнованные, обнимали меня. На их лицах было столько непосредственной радости и любви, что этот день запомнился мне на всю жизнь. Спеша и перебивая друг друга, мы задавали вопросы, отвечали и пытались что-то рассказать.
— Нет, не два года прошло, а десятки лет. Помните? Скажите…
— А знаете, — воскликнула Евгения Андреевна, — у нас сын! Мы назвали его Вадимом. В память вашего Вади.
И она принесла мне красивого годовалого мальчика с черными волосами, поразительно похожего на Бориса Давидовича.
Меня усадили пить чай с сахаром и хлебом и еще чем-то вкусным. Я вернулась радостная. И после меня мама и Наташа еще успели сходить к ним.
Часть IXВ Башкирию
В конце января 1920 года В. М. заговорил о возможности переехать нам всем в Башкирию. Нескольким членам партии с.-р. удалось там устроиться на работу в хозяйственных и культурных организациях. Председателем Башкирской республики был Валидов106, общественный деятель, человек энергичный и предприимчивый. Под его руководством в Уфу съехались кооператоры, близкие к эсерам, и они звали новых людей на работу, чтобы расширить деятельность.
Оставаться дольше в нашей квартире было опасно: ВЧК проложила туда дорогу и, наведя справки, снова могла нагрянуть к нам. В нашей жизни была полная безвыходность: нас окружала петля, и она могла вскоре затянуться. В. М. и мама, а с ними, разумеется, и И. С. решили воспользоваться этой возможностью и переехать в Башкирию. Мы с Наташей тоже сможем там поступить на службу, работать или преподавать. Валидова ждали в Москве, и я помню, что меня несколько раз посылали в какие-то многоэтажные учреждения спросить, не приехал ли Валидов.
Наконец Валидов появился — небольшой человек слегка монгольского типа, в защитной полувоенной шинели и белой бараньей шапке. В. М. обо всем переговорил с ним. Он поедет под чужой фамилией, начнет работу, и никто не будет знать, кто он. Я не помню, в какой город Башкирской республики нас пригласили, но надо было ехать через Уфу. Вскоре должна была приехать в Москву по делам знакомая Валидова, жена крупного кооператора, работавшего с ним. Познакомившись с нами, она займется оформлением наших документов и командировок.
И мы стали ее ждать. Всякая перемена в нашей жизни мне казалась счастливым выходом, а всякая живая работа или преподавание — радостной мечтой. Я помню, что меня пугал только холод — говорили, что в Башкирии нередко бывает 50 градусов мороза, но при безветрии его можно переносить. Вскоре действительно приехала Вера Ивановна107 (фамилии ее я не помню), небольшая, гладко причесанная женщина, очень энергичная и уверенная в себе. Она была беременна, и это уже было очень заметно.
При обсуждении предстоящей поездки Ида Самойловна предложила, чтобы, из осторожности, Вера Ивановна поехала вперед с мамой и нами — дочерьми, а В. М. под ее, И. С., надежной охраной выедет через несколько дней. Она убеждала всех в своем опыте старого конспиратора. Тем временем мама с помощью Веры Ивановны найдет нам жилище — так будет безопаснее для всех.
Вера Ивановна одобрила план Иды, поверив в ее организаторские способности и энергию. Решение принадлежало ей. День нашего отъезда был назначен — через несколько дней отходил специальный поезд в Башкирию. Мы принялись за сбор вещей и укладку.
Мне не было жалко бросать нашу комнату не потому, что мы испытывали в ней много лишений, обыск и засаду — вспоминались и уютные вечера с чт