— Ну и сидите тихо и никуда не ходите, а то и до беды недолго допрыгаться!
Однако мама не могла спокойно оставаться в поезде — она решила еще раз пойти к Леоновичам: она условилась с В. М. накануне, что в случае задержки поезда снова встретится с ним у них на квартире. Мама была озабочена — вероятно, она жалела, что дала себя уговорить поехать с нами, оставив В. М. на попечение И. С. Я стала просить маму не уходить. После вчерашней ночи я чувствовала страх: казалось, что что-то грозное нависло над обледеневшей Москвой.
— Не уходи, останься с нами. Ведь поезд может отойти неожиданно, что тогда делать?
Вера Ивановна была очень недовольна маминым решением, Она сказала об этом без обиняков и замолчала, делая вид, что читает книгу. Но было видно, что она раздражена. Мама поглубже надвинула шапочку, подняла меховой воротник своей заграничной темно-фиолетовой шубы фасона клеш и подпоясала ее для тепла кожаным поясом.
— Ну что вы все в такой панике? — сказала она. — Вы мои храбрые, мужественные девочки! Берите пример с Ади, мы с ней — «звери веселые», — прибавила она, ссылаясь на раздел известной детской книжки Моравской «Апельсинные корки». — Да и Даша останется переночевать с вами.
Мама ушла. Я продолжала читать. Индиана переехала во Францию; ее гордая прямота и искренность не понравились светским кузинам. В другом углу Наташа читала «Кузена Понса» Бальзака. Адя, закутанная в енотовую шубу, заснула, прижавшись к Даше. Вера Ивановна начала устраиваться на ночь и потушила свет. Я продолжала читать при свете уличного фонаря, но и меня начал одолевать сон, и я закрыла глаза.
Задвинутая дверь купе внезапно открылась, и на фоне освещенного прямоугольника ясно вырисовалась фигура высокого красноармейца в перетянутой поясом шинели и большой белой папахе. Мы вскочили и зажгли свет. Это был стройный молодой человек с приятным лицом.
— Кто из вас Колбасины? Меня к вам послал товарищ Леонович. Ваша мать была задержана на его квартире в здании профсоюза.
— А вы кто? — спросили мы.
— Я из охраны, но я личный знакомый товарища Леоновича. Ваша мать просит вас, чтобы вы сейчас же сообщили своему отцу, что там засада и он не должен больше туда ходить. Предупредите его.
Мои мысли завертелись: мама попала в ловушку, В. М. не арестован. Это провокация.
— Он провокатор, — шепнула Наташа.
Лицо Веры Ивановны покрылось красными пятнами. Она встала и, недружелюбно взглянув в нашу сторону, взяла руку солдата и крепко, с чувством, ее пожала.
— Спасибо, товарищ! Спасибо вам!
Он вышел.
— Что вы, Вера Ивановна! Это, несомненно, провокация! — закричали мы в один голос.
— Тут что-то нечисто, — сказала Даша. — Красноармеец из охраны и вдруг оказался приятелем Василия Викторовича. Это слишком странное совпадение.
— И вы тоже, Юлия Михайловна! — уже не сдерживая себя, закричала Вера Ивановна. — Вы все неосторожны, не можете сидеть на месте и делаете глупости, и вам повсюду мерещится провокация. Зачем ушла Ольга Елисеевна? Вот она и села в засаду. И вот… Теперь, девочки, слушайтесь. Командую я, и без меня не смейте ступить ни шагу! Я отведу вас в безопасное место, где вы не сможете повредить ни себе, ни мне. И там вы подождете, пока все разрешится. Может быть, вашу маму сразу отпустят. Адичку мы оставим на попечение Юлии Михайловны. Ее не тронут. А вы, Наташа и Оля, одевайтесь и идите за мной. Довольно мне неприятностей.
Вера Ивановна была в истерическом состоянии: из-за ареста мамы могла задержаться ее поездка к мужу. Она потеряла голову. У меня и Наташи было острое чувство вины перед ней, даже не за себя, а за маму, что было еще сильнее, — и это сознание ставило нас в зависимость от Веры Ивановны.
А у нее была одна мысль — бежать из поезда и увести нас. Боялась ли она наших неосторожных слов в случае ареста или просто была в беспамятстве? Она быстро надела шубу и шапку, накинула сверху плед и велела нам одеться. Обращаясь к Даше, она сказала, что оставляет пока вещи и надеется вернуться завтра утром. Она надела сумку на локоть, взяла нас, как маленьких, за руки и буквально потащила к вокзальному выходу.
Странное дело, хотя прошло по крайней мере полчаса, пока мы разговаривали и собирались, при выходе с вокзала мы столкнулись с нашим красноармейцем в белой папахе. Он сказал нам с улыбкой, что вот — запутался и ищет, как ему удобнее выйти в город. Я взяла В. И. под локоть и прошептала:
— Он ждал нас, он следит, куда мы пойдем.
Но В. И., пожав плечами, как назло, громко спросила красноармейца, как выйти на Садовое кольцо, и назвала нужный ей бульвар. Отойдя немного, мы с Наташей попытались ее убедить, что солдат сейчас пойдет за нами и лучше всего вернуться в вагон. Нас, может быть, и арестуют, но ее не тронут, и она сможет уехать в Уфу. Или пусть она оставит нас и скроется одна. А так, убегая с нами, она только себя скомпрометирует, поддавшись на провокацию.
Но при этом слове Вера Ивановна точно взвилась и начала свои обвинения, хотя и справедливые, но совсем не своевременные. Мы быстро шли по незнакомым улицам, неизвестно куда. Я совершенно не ориентировалась. Было уже поздно, и дома стояли темными. Редкие фонари бросали слабый свет на заснеженные улицы и пустынные перекрестки — нигде ни души. Внезапно, проходя мимо большого дома, я узнала ту же знакомую фигуру в высокой бараньей шапке, она четко вырисовывалась на оранжевом фоне открытой двери в освещенную лампой дворницкую. Я сделала знак Вере Ивановне. Увидев красноармейца, она, я думаю, в первый раз усомнилась. Но вместо того чтобы повернуть назад или остановиться, она сильнее сжала наши руки и еще ускорила шаг. Ею двигали всё те же раздражение и упрямство.
Мы бежали по широким улицам, которые я совсем не узнавала. Луна ярко светила на прояснившемся небе. Сильно морозило, и даже притоптанный снег искрился под ногами. Мы свернули и шли дальше по глухим переулкам с двумя рядами высоких сугробов.
— Вера Ивановна! Куда же вы нас ведете?
— Не спрашивайте. Молчите. Я веду вас в надежное место, и там вы переждете.
— Но ведь за нами слежка — вы же видите? Мы приведем с собой чекистов.
Вера Ивановна больше не спорила, но немного замедлила ход, чтобы отдышаться. В это время на противоположном тротуаре отчетливо послышались шаги: кто-то следовал за нами. Мы шли по освещенной стороне переулка; свет луны был настолько силен, что тень от домов вырисовывалась темными прямоугольниками на снегу, и мы сразу не могли рассмотреть идущего за нами. Однако вскоре, на повороте, мы ясно увидели бабу в серой туго подпоясанной шинели и в черном платке, завязанном по-крестьянски крест-накрест. Снег скрипел под ее валенками. Она уже почти не пряталась от нас, но, как под гипнозом, мы шли дальше.
В. И. попробовала свернуть в переулок направо, потом налево — бабища не отставала.
Если бы не все пережитое накануне, крики Синицына, голод, усталость и мороз, который сжимал голову и леденил лицо, превращая реальность этой второй ночи в какой-то бредовый сон, вероятно, у меня и у Наташи хватило бы воли не спорить с обезумевшей Верой Ивановной. Мы бы просто сели на тротуар, прямо в снег, и отказались бы идти за нею. Но странная оторопь сковывала меня. Шаги бабищи, как молоток, стучали в висках, и в мерном скрипе снега под ее валенками слышались слова медведя из сказки, пугавшей меня в детстве:
Скурлы, скурлы, скурлы,
На липовой ноге,
На березовой клюке.
И вода-то спит,
И земля-то спит,
Вся деревня спит.
Одна баба не спит…
Наконец, завернув на небольшую улицу, В. И. шепнула нам, что мы пришли, и мы проскользнули в неосвещенную подворотню. Баба прошла мимо. Во дворе Вера Ивановна нашла нужный вход, и мы поднялись по знакомой ей лестнице. Только тут она сказала нам, что привела к старому другу, Ховрину108, бывшему эсеру, который давно отошел от партийной работы; он знал ее ребенком.
Еще раз мы с Наташей попытались ее отговорить, но было уже поздно. В. И. постучала, сначала тихонько, потом громче. Мы подождали несколько минут на площадке, наконец на голос Веры Ивановны дверь открылась. Ховрин (я не помню, да кажется, никогда и не знала его имени-отчества), поспешно застегиваясь, впустил нас в кухню. Это был пожилой человек, худощавый, с короткими седыми волосами.
Отойдя в сторону, в передней, В. И. полушепотом объяснила Ховрину причину нашего вторжения. Я не могу сказать, чтобы он выразил восторг, выслушав ее, но он ни тоном голоса, ни малейшим жестом не выдал своего недовольства или страха. Он отнесся стоически к нашему приходу.
Ночь уже кончилась, но еще не светало. Ховрин усадил нас в кухне, разжег самовар и поставил его на узкий непокрытый стол. Он заварил в чайнике сухую морковь и налил нам по чашке горячей жидкости. На короткое время мне показалось, что я вырвалась из душившего меня кошмара.
Было нетоплено, но тихо и тепло после целой ночи на морозе. Медный самовар, пар, поднимавшийся над чашками, спокойный, слегка приглушенный голос Ховрина — все принадлежало к реальному миру, и я очнулась.
Часть XВторой арест
Но не прошло и часа, как раздался стук в дверь — сильный и непререкаемый. Ховрин вышел в переднюю и после недолгих переговоров впустил трех чекистов. Первым из них вошел уже знакомый нам Кожевников, в том же сером пальто, в котором он был у нас при обыске. Он уселся на табуретку, положил перед собой папку с бумагами и начал обычный опрос. Его спутники в черных кожаных куртках остались в передней: один охранял входную дверь, другой занял позицию около кухни.
Кожевников, по-видимому, был опять разочарован: худая фигура Ховрина и его точные ответы ясно доказывали, что он не Виктор Чернов. Затем Вера Ивановна дала все сведения о себе. Он обратился ко мне:
— Ваше имя, отчество, фамилия?
— Ольга Викторовна Колбасина.
— Где ваш отец?