До Москвы от Серебряного Бора надо было долго идти пешком. Мы добирались до Пешковой только во второй половине дня, к чаю, и узнавали новости от нашей хозяйки. После того, как все вставали из-за стола и мы заканчивали мыть посуду, мы сразу отправлялись спать, чтобы на следующий день встать на рассвете. Свидания в Бутырке обычно происходили рано утром, в комнате для посетителей — большом пустом помещении, заполненном стульями и скамейками. Два солдата и тюремный охранник расхаживали взад и вперед в середине зала и наблюдали за нами с близкого расстояния. Как правило, в разговоры они не вмешивались.
Посетителям позволялось сидеть рядом с заключенными, прикасаться к ним и обнимать их. Когда положенные полчаса заканчивались, охранник грубо прерывал свидание. Передачи от родственников сначала тщательно проверяли охранники.
Один раз по ошибке нас вызвали на свидание в общий зал. В тот день комната для посетителей была разделена двумя параллельными загородками из колючей проволоки, по узкому проходу между которыми взад и вперед медленно ходили двое охранников. Посетители и заключенные находились по разные стороны, разговаривали громко, кричали, подкрепляя слова жестами. К счастью, такое свидание было только один раз. Я хорошо помню, как мы были расстроены, возвращаясь после этой встречи домой.
В Бутырке мама была почти счастлива. Благодаря новым условиям заключения, которых добились социалисты, там происходило много интересных встреч и появилась возможность дискуссий. Иногда они даже читали друг другу лекции из разных областей знания. Мы были очень рады, что у мамы хорошее настроение и условия заключения стали легче.
После похода в тюрьму мы обычно возвращались к Пешковой ночевать. Она подробно расспрашивала нас о маме. Кроме того, она хотела знать все о нашей работе в Серебряном Бору. Хотя она была все так же сдержанна по отношению к нам, мы чувствовали, что она гордится и нами, и тем, как мы справляемся.
Снег в Серебряном бору таял медленно, ночи были всё такими же долгими. Наконец вдруг, как взрыв, наступила весна — за одну ночь все вокруг стало зеленым и полным жизни.
Лига спасения детей открыла еще пять дач, которые должны были служить летними домами для детей из бедных и неблагополучных семей. Молодых женщин, посещавших лекции Алисы Вебер, заметно прибавилось. В лесу можно было встретить группы неизвестных нам детей со своими новыми воспитателями. По вечерам весь персонал колоний собирали на семинары и дискуссии по педагогике. Наконец наступил день, когда Наташу перевели в 1-ю колонию и нам дали свою собственную комнату.
В начале лета 1920 года в Серебряном Бору прошел слух, что некоторые дачи отдадут на время летнего сезона семьям высокопоставленных большевиков. Дачу рядом с ними Совет народных комиссаров отдал Стеклову — он когда-то жил по соседству с нами на улице Газан в Париже. Когда в 1919-м я сидела в Бутырке, мы с сокамерницами прочитали его статью в «Правде», в которой он призывал пропустить всю Москву через решето, чтобы найти тех, кто устроил теракт в Леонтьевском переулке.
Маленькая собачка-терьер по кличке Пика была одним из самых веселых обитателей 1-й колонии. Все дети ее любили. Весь день они с ней играли, а ночью она охраняла нашу территорию. Как только Стекловы въехали на предоставленную им дачу, выяснилось, что жена Стеклова очень недовольна близким соседством с детьми. Днем ее раздражали детские голоса, а ночью она не могла уснуть от собачьего лая. Прислуга Стекловых сказала тете Наде, что Пику надо убрать. Все в 1-й колонии были страшно возмущены. Было решено, что лучшей реакцией на это заявление будет отказать Стекловой и не прогонять Пику.
Прошло несколько дней. Однажды ночью мы проснулись от топота тяжелых сапог. Три красноармейца с винтовками бегали по саду под лунным светом, пытаясь поймать Пику. Пика яростно лаяла; она спряталась в погребе-леднике, устроенном в глубине сада. Полная луна сверкала на штыках солдат, пока они безуспешно пытались выманить собаку из укрытия то угрозами, то ласковыми уговорами.
Все дети проснулись. Они бросились в сад, за ними — весь персонал колонии. Увидев нас, трое солдат — они были совсем молоденькие — смущенно остановились.
— Что вы здесь делаете? — спросили мы.
— Комиссар Стеклов приказал нам убить вашу собаку.
— У вас нет никакого права это делать! Вы разбудили детей! Уходите, пожалуйста. Вам должно быть стыдно!
К нашему великому облегчению и удивлению, солдаты молча ушли. Но дети слышали, что Пику хотели убить. Они были так расстроены и возбуждены, что нам стоило большого труда их успокоить.
На следующее утро тетя Надя попросила Лиду, Наташу и меня пойти к Стекловым, чтобы поговорить об угрозах убить собаку. Мы все три делегацией пошли к воротам роскошной стекловской дачи, которая была совсем рядом с нашей. На веранде, как на сцене, сидели в плетеных креслах Стекловы и пили чай. Он был грузный и рыжебородый; его жена, полная дама средних лет, сидела со скучающим и высокомерным выражением лица. Наташа заговорила первая. Она сказала, что мы пришли из-за собаки. Услышав это слово, Стеклова вскочила с места. Прервав Наташу, она закричала, что наша собака ее страшно раздражает, что из-за нее она ночью не может уснуть и что она больше ни минуты не собирается это выносить.
— Но собаки в Серебряном Бору — обычное дело, — сказала я.
— Дачу подальше по дороге тоже охраняет собака, — добавила Наташа.
— Не держите меня за дуру! — пронзительно завопила Стеклова. — У той собаки лай хриплый. Он меня не раздражает, а ваша Пика ужасно визгливо тявкает. Мне это тявканье спать не дает. Собаку надо убрать!
— Как вы могли послать в сад вооруженных солдат? Кто вам дал такое право? — спросила я.
Тут уже сам Стеклов впал в ярость и закричал: «Я убью вашу собаку, и можете жаловаться кому угодно!» Мадам Стеклова была очень довольна.
— А вам не доводилось читать «Муму» Тургенева? — спросила я.
— Называйте собаку как хотите, — холодно ответил Стеклов, которому явно очень не понравилось, что на него навесили классический ярлык злобной барыни, которая из самодурства приказала убить любимого питомца ее слуги. — Но я больше не желаю ее ни видеть, ни слышать.
Спорить с этим человеком, упивавшимся собственной властью, было бессмысленно. Мы молча ушли.
Обитатели 1-й колонии занялись спасением Пикиной жизни. Днем собаку не выпускали во двор, а ночью прятали в самой глубине дачи и запрещали лаять. Дети были в восторге, они решили, что злые силы угрожают их любимице и они должны ее спасти. Теперь они называли ее Белоснежкой.
Через несколько дней после этих событий Наташа ходила в тюрьму на свидание с мамой. Как обычно, она ночевала у Пешковой, куда как раз в это время зашел Горький. Когда за чаем она рассказала историю с Пикой, Горький был очень доволен — Стеклова он всегда недолюбливал. «Наташа, запишите мне, пожалуйста, эту историю во всех подробностях. Включая штыки, сверкающие при лунном свете», — попросил он.
Наша жизнь в 1-й колонии казалась однообразной, хотя ее наполняли разные неожиданные события, маленькие испытания и победы. Теперь мы хорошо знали доверенных нам детей, любили их и отлично с ними ладили. Сложно бывало только по воскресеньям. Это был родительский день, когда родители — те, кто мог, — навещали своих отпрысков. Одинаково трудно было и детям, и персоналу. Даже те дети, кто, казалось, совершенно привык к жизни в коллективе, в ожидании своих родных вдруг становились тревожными и беспокойными. Это происходило даже с теми, кому дома не было хорошо. Они начинали тосковать по матерям и по жизни в своей собственной семье. Те, у кого не было родителей, которые могли бы к ним прийти, были в отчаянии. По воскресеньям было грустно и нам. Было так жаль, что у опекавшей нас Е. П. Пешковой нет возможности увидеть, как хороша и как наполнена смыслом наша жизнь в Серебряном Бору.
В конце лета для всего персонала детских домов Серебряного Бора устроили праздник. Было очень тепло и солнечно. Приехала Кускова, новая мамина приятельница из Лубянской тюрьмы, — ее только что выпустили; приехали Пешкова и Винавер и другие члены Лиги спасения детей. В праздничных мероприятиях участвовали все, даже самые маленькие подопечные. Игры и танцы на берегу Москвы-реки в декорациях из огромных сосен продолжались весь день. Пели песни, устраивали спортивные соревнования, а вечером зажгли большой костер. После того как дети ушли спать, под импровизированный оркестр устроили танцы. Вечер был теплым, воздух благоухал, и пары, танцевавшие между стройных деревьев, выглядели очень романтично. Мы втроем — Наташа, Адя и я — были совершенно счастливы.
В начале осени временные детские дома расформировали. Дачи заколотили досками. Как и можно было ожидать, такая организация, как Лига, долго сохранять свою независимость при большевиках не могла. Той осенью административное и педагогическое управление детскими домами перешло в руки Наркомпроса.
Эта перемена начальства поначалу была совсем незаметной. Персонал детских домов остался на своих местах, а программу обучения еще некоторое время не меняли. В 1920 году большая часть русской интеллигенции все еще бойкотировала советскую власть. После большевистского переворота многие учителя и университетские профессора в знак протеста ушли в отставку со своих постов. Среди людей образованных мало кто безоговорочно симпатизировал большевикам. Поэтому власти и не торопились ничего менять в Серебряном Бору.
Но это был только вопрос времени — небольшие изменения в нашем повседневном существовании уже начались. Тетя Надя ушла на пенсию. Наш верный друг Лида вскоре уехала в Москву. Мы с Наташей справлялись легко. Детей становилось все больше. Неделя за неделей во мне росла уверенность в себе, и я получала все больше удовлетворения от работы. Жить в отдельной комнате вместе с Наташей было счастьем, это позволяло нам обеим вести свою собственную жизнь даже в нашем обезличенном окружении. Мы часто встречались с Адей, которая расцвела в компании своих сверстников.