Что же это была за партия, маркированная знаменитым лозунгом «В борьбе обретешь ты право свое!»? По одной версии, этот афоризм «Im Kampfe sollst du dein Recht finden» поставил эпиграфом к своей книге «Борьба за право» («Der Kampf um’s Recht», 1872) немецкий юрист Рудольф фон Иеринг. По другой, его впервые сформулировал гораздо раньше философ Иоганн Готлиб Фихте. Так что и эсеры, и их вечные оппоненты эсдеки со своим «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» пользовались немецкими первоисточниками. Да и через немецкие университеты прошло немало эсеров, получив там докторские степени: Авксентьев, младший Гоц, Бунаков-Фондаминский, братья Гавронские, Камков-Кац, Штейнберг и другие.
РСДРП и партия социалистов-революционеров образовались синхронно. Две массовые и конкурирующие социалистические партии: партия апологетов марксизма и опиравшаяся на идеи и традиции «русского социализма» ПСР.
Эсдеки, социал-демократы, были адептами Маркса и делились на «беков» и «меков», согласно тогдашнему сленгу. Эсеры продолжали и творчески развивали теоретическое наследие Герцена, Чернышевского, Лаврова, Михайловского, «Народной воли», и вклад Виктора Чернова в развитие этой теории был особенно велик. Одно время советские историки пытались называть эсеров неонародниками, чтобы отделить их от классического революционного народничества, но сейчас это определение почти сошло на нет. Нередко эсеров воспринимают как носителей идей аграрного или общинного социализма, начертавших на своих знаменах старый народнический лозунг «Земли и Воли», но это несколько упрощенный взгляд. Куда правильнее назвать их приверженцами интегрального социализма, которые, не отметая ни Маркса, ни Бакунина, проповедовали субъективную социологию и антропологию, определяющую роль личности в истории. «Моя философия — интегрализм», — скажет Питирим Сорокин, в прошлом эсер, вошедший в историю социологической мысли как создатель интегрального направления в современной социологии, теории социальной стратификации и социальной мобильности. «Конструктивный социализм» назовет свою главную книгу Виктор Чернов, ставшую своего рода подведением итогов его многолетних теоретических разработок с учетом отрицательного опыта социалистической революции в России. Не отвергая классовой борьбы, эсеры в противовес марксистам с их догмой рабочего класса в качестве гегемона революционных преобразований выдвигали понятие трудового народа, т. е. триединства промышленного пролетариата, трудового крестьянства и трудовой интеллигенции, не использующих применение наемного труда. Ключевым словом для эсеров была социализация земли, т. е. отмена частной собственности на землю и переход ее непосредственно в руки крестьян, а не государства (в отличие от национализации у социал-демократов).
Справедливо, что эсеры считались главными наследниками террористических методов борьбы народовольцев, от рук которых приняли смерть два министра внутренних дел, московский генерал-губернатор, великий князь Сергей Александрович, свыше тридцати других генерал-губернаторов, губернаторов и вице-губернаторов, шестнадцать градоначальников, включая градоначальников Петербурга и Москвы, Главный военный прокурор империи и начальник Главного тюремного управления.
Саратовский историк Андрей Воронихин в своей монографии «Вера Николаевна Фигнер. Взгляд на женщину русских революций из XXI века» пишет применительно к эпохе «Народной Воли»: «Мир революционного подполья — это мир экстремальных ситуаций. Именно в них проявляются уникальные примеры товарищества, самопожертвования, величие духовных сил личности, а зачастую раскрываются глубины человеческой низости, нравственного падения. В подполье работают не только революционеры, но и политическая полиция, провокаторы»[31].
То же самое, даже в превосходящей степени, можно адресовать и эсеровскому подполью. Загадку Азефа пытались разгадать многие, не только упоминаемые мемуаристкой писатель Роман Гуль и историк Борис Николаевский, но и современные авторы: Валерий Шубинский, израильские историки Леонид Прайсман и Анна Гейфман (между прочим, побывавшая замужем за внуком Чернова Сергеем Сосинским), художественный руководитель театра «Эрмитаж», писатель и драматург Михаил Левитин, поставивший спектакль «Анатомический театр инженера Евно Азефа».
Два эпизода, изложенные мемуаристкой, дают важные штрихи к пониманию, по крайней мере, самоощущения Азефа. Когда няня детей Чернова, увидев его впервые, назвала его «шпиком», он просто зашелся неудержимым приступом смехом. «Мама часто вспоминала этот эпизод — дьявольский смех провокатора и интуицию чистой сердцем няни», — пишет Ольга Викторовна.
Однако сводить всю деятельность эсеров к одним террористическим атакам, включая аграрный террор со знаменитыми сполохами пожарищ, «красными петухами», как выражались крестьяне, слишком узко — это общее заблуждение. И если боевое крыло эсеров на слуху у всех, то деятельность «массовиков» фактически остается за кадром. А ведь развитие кооперативной экономической мысли и само внедрение кооперации в крестьянские массы — это во многом заслуга эсеров (хотя и не одних их, разумеется). При участии эсеров были созданы многие профсоюзы. В некоторых из них — Всероссийском железнодорожном союзе, Всероссийском почтово-телеграфном союзе, Всероссийском союзе учителей — преобладали сторонники ПСР. Не говоря уже о Всероссийском Крестьянском союзе. Под воздействием или прямом руководстве эсеров в 1905–1906 годах возникали т. н. крестьянские республики (Старобуянская около Самары, Щигровская в Курской губернии, Марковская в Волоколамском уезде Московской губернии). Даже во главе отряда самых передовых рабочих — Петербургского Союза металлистов — стоял эсер Затонский, упоминаемый мемуаристкой.
Тип «мартовского» эсера, во время массового притока в партию после Февральской революции, иной по сравнению с кадровыми членами партии. Впрочем, первый массовый призыв, конечно, был раньше, в период революции 1905–1907-го. Это тип народного учителя, нередко из вчерашних семинаристов, порой даже сельского священника, агронома, врача, фельдшера, кооператора, рабочего-отходника, не порвавшегося связь с деревней, деревенского правдоискателя, приступившего к созданию крестьянского братства, первый почин и пример создания которого когда-то подал именно Виктор Чернов. Но в 1917 году — это особенно часто тип «человека с ружьем», офицера военного времени из вчерашних студентов и солдата-окопника, активиста, избранного в ротный или полковой комитет.
Возможно, если бы исторические карты легли по-другому, то победа эсеров привела бы к попытке реализовать вековую мечту крестьянской утопии, Беловодья и Китеж-града, с опорой на кооперацию, образ которой донес до нас близкий к эсерам Александр Чаянов в повести «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии».
Культурно-просветительская составляющая тоже была важным приложением сил эсеров, и можно было бы долго перечислять, например, литературные проекты эсеров, будь то «Сын Отечества», выкупленный издателем С. П. Юрициным с подачи и по инициативе Чернова известный газетный бренд, выражаясь современным языком, придуманный Черновым же вместе с Сергеем Постниковым и Ивановым-Разумником журнал «Заветы» или альманахи «Скифы» с участием А. Белого, Л. Шестова, В. Брюсова, С. Есенина и других литераторов и К. Петровым-Водкиным в качестве книжного графика, ассоциирующихся с особым леворадикальным мироощущением, т. н. скифством.
Необходимо сказать о роли и месте Чернова в партии, которая была еще одной его семьей и детищем одновременно и с которой он фактически разошелся к концу 1920-х годов, словно повторяя свою семейную историю.
Автор одной из самых известных монографий об эсерах в западной историографии, американский историк Оливер Радки не без основания указывал, говоря о программе ПСР, на первейшую роль Виктора Чернова: «Приветствуемая как создание коллективного ума, она на самом деле была детищем оного человека… Опытный глаз легко обнаруживает печать характера автора на каждой странице…»[32]
Чернова называли идейным вождем партии, но его «вождизм» в корне отличался от вождизма Ленина или Сталина. У него были огромные знания и личное обаяние, но не было той харизмы, которой обладал, например, Керенский в первые месяцы революции, Ленин и Троцкий — в последующий период, как не было и стальной пружины подавления инакомыслия.
Кругозор Чернова и тематика его трудов были весьма разнообразными и необычайно широкими. Тут и «Философские и социологические этюды» (1907), и пространный историко-критический очерк «Марксизм и аграрный вопрос» (1906), и сборник статей «Земля и право» (1917), и множество иных работ, среди которых была и такая программная статья «Террористический элемент в нашей программе», и сборник стихотворений-переводов Э. Верхарна «Живая жизнь» (1919). Лучшие на сегодняшний день знатоки жизни и творчества Чернова О. В. Коновалова (Красноярск) и покойный А. П. Новиков (Саратов) насчитали 776 его работ, опубликованных при жизни. Спустя год после смерти в нью-йоркском издательстве им. Чехова вышла еще одна книга — полный текст его воспоминаний «Перед бурей».
Бывали у Чернова и пророческие тексты, предвидения, как, например, статья «Убийство русской литературы», вышедшая в июле 1921 года, накануне смерти Блока и расстрела Гумилева. А вершиной его творческого наследия, пожалуй, стала упомянутая книга «Конструктивный социализм», которая представляла собой глубокие раздумья о судьбах социализма в мире и в России. Чернов пришел к выводу, что неудачи этого учения на родине «русского» (общинного) социализма связаны с недостаточной теоретической зрелостью самого социализма. «Высший синтез утопического и научного социализма, — писал Чернов, — социализм конструктивный еще не вполне готов в мысли для того, чтобы легко и свободно претвориться в жизнь»[33]