О трудностях «первых дней» написал и посетивший Ошве в начале марта корреспондент «Правды» Л. Володин: «В городке почти не было продуктов, отсутствовало водоснабжение и электричество. Даже керосина негде было достать». Судя по его репортажу, бытовые неурядицы врачей, как настоящих советских людей, не страшили, тем более что они «искупались исключительно радушным отношением местного населения». Конголезцев можно было понять: полтора года они не получали медицинской помощи, ближайший врач находился в 350 километрах[826].
Вот и приходилось советским медикам принимать до сотни пациентов в день со всей округи, быть и хирургом, и педиатром, и терапевтом, и паразитологом, ездить по отдаленным деревням. Трудности оказались по плечу не всем. «Принимая во внимание настойчивые требования» Хейфеца, Кузьмичев принял решение откомандировать его «в распоряжение посольства». Вместе с ним 5 марта, по прошествии 2,5 месяцев, в столицу была направлена переводчица Захаренко[827].
Судя по отчету Кузьмичева, отношение населения и властей к советским врачам было действительно благожелательным и радушным: «Мы работали в спокойной обстановке при полном уважении и доверии со стороны больных. Также было полное взаимопонимание со всеми работниками госпиталя и администрацией территории»[828].
Вторая группа, которой руководил Цибульский, включала терапевта (А. И. Ишмухамедов), медсестру (К. И. Николаева) и переводчицу (М. В. Макарова). Группа работала в госпитале города Кахемба в 80 километрах от ангольской границы с 26 января по 9 апреля 1962 г. Много лет спустя, в 2007 г., Цибульский подробно рассказал В. К. Ронину о работе, бытовых условиях и повседневной жизни[829]. В отчете, направленном в МИД сразу по окончании командировки, эти сюжеты изложены лаконично: «Климат хороший. Экономическое положение тяжелое, население голодает. Наше пребывание было спокойным и полностью безопасным. Администрация госпиталя и территории удовлетворяли в силу возможности все наши нужды»[830].
Интересна часть отчета «Политическое положение в территории Кахемба провинции Леопольдвиль», где автор излагает свои представления о конголезцах. Они поражают откровенностью и неординарностью, которые редко встретишь даже в закрытых советских документах. Население Кахембы и окрестных деревень, писал Цибульский, «живет очень плохо, голодает, питается только маниокой и гусеницами, иногда ест картофель. Фруктов и овощей почти нет». И причина тому «ленивость» – они «не привыкли и не любят работать», а попытки администрации заставить их трудиться «наталкиваются на большое сопротивление».
Сознание подавляющей части населения «находится на самой низкой ступени развития (о какой нам даже не приходилось слышать)». Цивилизацию несут христианские миссии, которые «проводят очень большую работу по вовлечению в веру», однако «людей с каким-либо образованием (не выше среднего) в городе очень мало». Большинство не интересуется политикой. «О Гизенге вспоминают мало, говорят, что он обещал всем золотые горы, но их никто не видел». Многие ничего не знают о Советском Союзе. Только редкие «люди с образованием» очень интересуются нашей страной. Среди них и чиновники – глава администрации Кахембы и начальник полиции, «бывшие члены партии Лумумбы». Они «слушают передачи нашего радио для Африки, очень отрицательно настроены в отношении нынешней власти в Леопольдвиле».
Отношение конголезцев к независимости Цибульский назвал «своеобразным»: «Все очень благодарны бельгийцам за то, что они принесли “цивилизацию” в их страну, хотя бельгийцев не любят, считают их очень грубыми, особенно фламандцев». Типичное мнение, высказываемое в разговорах, такое: «Если до независимости в их районе были электричество и водопровод, работали магазины, бары, можно было купить всюду пиво, то после провозглашения независимости они всего этого лишились». От независимости они ждали халявы, дармовых благ, сытой и беззаботной жизни: «Конголезцы глубоко уверены в том, что им нужно помогать, а помощь они понимают очень просто – “нужно, чтобы нам дали бесплатно все необходимое”. Неоднократно к нам обращались с просьбами: “Напишите в Советский Союз, пусть нам пришлют медикаменты, часы, нейлоновые рубашки”, причем все это бесплатно. Они не могут понять, что для того, чтобы построить независимое государство, нужно самим много работать. Очень больно было видеть, как легко конголезец протягивает руку, просит все, что увидит, один больной прямо потребовал отдать ему мои собственные штаны. Больные в госпитале не получали питания, и многие считали, что врачи сами обязаны их кормить».
«Да, – делал крамольный для советского человека и обидный для конголезцев вывод Цибульский, – этому народу потребуется еще очень много времени, чтобы они поняли, что только труд человека создает все богатства. Может быть, рано они получили независимость, во всяком случае, пока они совсем не понимают, как они должны использовать эту независимость, как нужно строить независимое государство»[831].
Суждения Цибульского очевидным образом противоречили тогдашнему тренду отечественной пропаганды, которая тиражировала образ африканца как добродетельного и бескорыстного борца против колониализма и империализма[832]. И походили на восприятие конголезской независимости бельгийцами, как, впрочем, и большинством белого населения западных стран. Исследователь эволюции коллективных представлений о Конго и их использования в политике Кевин Данн считает, что это восприятие определялось патернализмом, верой в благотворность цивилизаторской миссии колониализма, жесткой дихотомией «отсталость» – «современность» в рамках модернизационной парадигмы. Независимость считалась «скорее даром, чемправом». Уже в первые дни независимости для бельгийцев стало очевидно, что конголезцы недостаточно «цивилизованы» и «развиты», чтобы разумно распорядиться «дарованным» суверенитетом[833].
Все советские врачи профессионально и честно выполнили свой долг в Конго вопреки трудностям. Они, как писал министр здравоохранения провинции Леопольдвиль Ж. Ванту, «оказали нам величайшую услугу, и население, получившее от них помощь, очень им благодарно. Эти врачи выполняли свой долг самоотверженно и со знанием дела». Министр просил начальство позаботиться о замене двух групп, работавших в населенных пунктах, «где так нужна медицинская помощь»[834]. Его просьба не была удовлетворена.
«Национально-патриотические силы в Конго разобщены и не организованы»
Сторонников развития отношений с СССР в правительстве Адулы становилось все меньше. Под заголовком «Конголезская реакция наглеет» «Правда» сообщила, что в конголезских газетах, «известных своей угодливостью перед Западом, выражаются требования о выводе из правительства министра внутренних дел Кристофа Гбение, политика которого не устраивает империалистов»[835]. «Наглость» была отражением борьбы внутри правительства сторонников Гизенги и членов группы Бинза. Ее ключевым элементом было противостояние между Гбение и Нендакой, «старыми политическими врагами из Восточной провинции»[836]. Нендака провоцировал конфликт, не посвящая Гбение, своего формального начальника, в планы и операции возглавляемой им службы безопасности. Министр освободил Нендаку от должности «за злоупотребление властью, взяточничество, но этот справедливый и законный акт не нашел должной и активной поддержки среди националистов, хотя каждый из них был в этом деле полностью солидарен с Гбение. В результате Нендака остался на своем посту, хотя его следовало судить»[837]. Гбение обратился к Адуле с требованием уволить Нендаку.
Для посвященных в политическое закулисье Конго решение премьера было очевидным. Между Девлиным и Гуллионом состоялся разговор на тему противостояния между Гбение и Нендакой. Посол сказал, что предпочел бы победу Гбение, поскольку «у него есть политический стержень», а Нендака «всего лишь чиновник». Девлин заметил, что все уже решено, «есть план избавиться от Гбение». И объяснил мотивы: «Нендака, Бомбоко и Мобуту являются ключевыми фигурами в этой стране. Если мы атакуем одного, двое других его поддержат. Смотри. Если Адула попытается сместить Нендаку, Мобуту может при помощи армии удалить Адулу и Гбение. Не будь Нендаки, мы бы с тобой здесь сегодня не сидели. Он всегда был потрясающим союзником»[838].
В начале марта Адула уволил Гбение и назначил министром внутренних дел Клеофаса Камитату. Это вызвало «поток телеграмм протеста из Восточной провинции»[839]. И. о. генерального секретаря Партии африканской солидарности Мунг Бернардэн охарактеризовал это назначение как «вознаграждение» Камитату за то, что он «сыграл одну из первых ролей по вопросу о голосовании недоверия Гизенге и в его аресте»[840].
Отсутствие конкретных мер по развитию отношений со странами социалистического лагеря Адула объяснял советским дипломатам продолжавшейся кампанией в защиту А. Гизенги. Едва ли не каждый день СМИ СССР и других социалистических стран сообщали об узнике Була-Бембы, плохих условиях, в которых он содержался, требовали допустить к нему адвокатов. Во время беседы с временным поверенным в делах СССР в Конго В. С. Силкиным 10 апреля Адула «выразил уверенность, что через некоторое время Гизенга снова понадобится стране, пытался уверять, что он не заинтересован в дискредитации Гизенги и что лично он сделает все возможное, чтобы с ним ничего не случилось. Он бы уже сейчас освободил Гизенгу, но, по его словам, есть решение правительства и парламента, а бороться против правительства и парламента он якобы не в состоянии». Затем Адула пожаловался на то, что «радиостанции Москвы, Праги и Каира распространяют якобы тенденциозную информацию о положении Гизенги, о состоянии его здоровья, нападают на него (Адулу) и его правительство, обвиняя их в намерении расправиться с Гизенгой. Сослался при этом на распространение слухов о том, что Гизенга якобы отравлен, а также на ложную информацию о его смерти. Подобные передачи, которые не соответствуют действительности, затрудняют, по его мнению, решение вопр