оса о Гизенге, препятствуют развитию добрых отношений и мешают ему (Адуле) проводить политику “неприсоединения”»[841].
Стиль изложения беседы Силкиным не оставляли сомнений в его скептическом отношении к словам Адулы, которые были сущим лицемерием.
Вскоре премьер сделал ответный контрпропагандистский ход: правительство Конго пригласило двух иностранных журналистов посетить Гизенгу в местах заключения. Одним из них был заведующий отделением ТАСС в Леопольдвиле Г. Федяшин. 23 апреля «Правда» опубликовала его репортаж. Гизенга содержался на военной базе, окруженной естественными препятствиями: «По одну сторону дороги протекала река [Конго], по другую простиралось непроходимое болото». Узника надежно охраняли. Он содержался в одноэтажном доме, «у подъезда которого стояло несколько часовых», застекленная терраса «с внутренней стороны сплошь опутана колючей проволокой», «в вестибюле – кровать часового, покрытая москитной сеткой». Федяшин, видевший Гизенгу последний раз 20 января, заметил изменения в его внешности: «Его подбородок закрывала курчавая борода. Несмотря на темный цвет кожи, на лице проступала болезненная бледность, обращала на себя внимание худоба»[842].
Описывая встречу с журналистами в мемуарах, Гизенга утверждал, что отвечал на их вопросы «с большой осторожностью»[843]. По репортажу Федяшина этого не скажешь. Гизенга «твердо заявил»: «Никаких обвинений мне до сих пор не предъявлено. Моя парламентская неприкосновенность грубо нарушена. Меня в чем-то обвиняют, и я хотел бы ответить на эти обвинения перед органом, в который меня избрал мой народ. Я хочу одного – предстать перед парламентом и держать перед ним ответ, чтобы конголезское и международное общественное мнение само судило о том, виновен я или нет. Меня бросили на военно-стратегическую базу Болабемба [sic.]. Я считаю это незаконным и протестую против этого. Я требую, чтобы мне предъявили обвинения и разобрали их». Гизенга пожаловался на изоляцию от внешнего мира, назвал «обманом» отказ предоставить ему свидание со «старухой-матерью» и женой, которые специально приехали из Югославии, «где они были обеспечены», а теперь «остались без средств к существованию». «Эта волнующая поездка, – писал в заключение Федяшин, – и длившаяся больше часа беседа с Гизенгой решительно опровергли утверждения некоторых официальных представителей и реакционной печати о “законности” ареста Гизенги и о “гуманном” обращении с патриотом Конго»[844].
Адула быстро обеспечил «законность» изоляции соперника. 7 мая парламент в отсутствие Гизенги после недолгих, но ожесточенных дебатов лишил его парламентской неприкосновенности 64 голосами против 22[845]. Это решение задним числом узаконило арест Гизенги и открывало возможность организовать судебный процесс над ним.
Советская сторона ответила на вызов. Международный отдел ЦК КПСС счел «целесообразным провести некоторые дополнительные мероприятия по разоблачению происков сил реакции и в защиту Антуана Гизенги»[846]. ЦК КПСС утвердил план соответствующих действий. СМИ было поручено «продолжить публикацию и передачу по радио материалов, разоблачающих новые происки сил реакции в Конго. В этих материалах вскрыть беспочвенность обвинений, выдвинутых против лидера национально-освободительного движения в Конго Антуана Гизенги, и показать, что организаторами судебной расправы над А. Гизенгой являются иностранные империалисты и их конголезские приспешники». Планировалось «провести на некоторых предприятиях в Москве, Ленинграде и Ташкенте, а также в Университете дружбы народов имени Патриса Лумумбы митинги в защиту Гизенги». Кампания должна была носить международный характер. С «соответствующими заявлениями» поручалось выступить Советскому комитету солидарности стран Азии и Африки, советскому представителю в Постоянном секретариате Организации солидарности народов Азии и Африки, вице-президенту Международной ассоциации юристов-демократов К. П. Горшенину[847].
Кампания оказалась скоротечной и вялой. Видимо, чтобы окончательно не испортить отношения с Адулой, «Правда» не публиковала сообщений о митингах и письма трудящихся. В заявлении СКССАА проводилось различие между «политическими противниками Гизенги» и Адулой, но указывалось на несоответствие между декларациями и делами премьера: «Заявление главы центрального правительства С. Адулы, сделанное им при формировании правительства, о том, что правительство будет продолжать дело Патриса Лумумбы и будет всячески способствовать объединению Конго, было положительно встречено общественностью всего мира. Тем более вызывает недоумение, что сегодня жизнь одного из соратников П. Лумумбы – А. Гизенги, неутомимого борца за единство Республики Конго, находится в опасности»[848].
Советская пресса не жалела гневных эпитетов по поводу решения конголезского парламента, но о позиции Адулы молчала. Г. Федяшин сообщал, что заседание нижней палаты «проходило под знаком грубейшего нарушения норм регламента». Один из парламентариев зачитал положение конституции о праве депутата предстать перед парламентом и ответить на обвинения. Тогда «на трибуну под крики “убийца” выскочил сам министр иностранных дел Бомбоко. Суть его выступления сводилась к одному: “Нам нечего здесь обсуждать. Надо голосовать. От нас требуется сказать “да” или “нет”, и все”». Федяшин не сомневался: «Выступи Гизенга в парламенте, от вздорных обвинений по его адресу не осталось бы и следа, а сегодняшние обвинители сами оказались бы в положении обвиняемых». Но «машина голосования сработала. Под грубым нажимом реакции палата приняла решение, которое черным пятном ложится на репутацию высшего органа республики»[849]. Выходило, что решение протащили Бомбоко и «реакция», а Адула вновь оказался ни при чем.
Премьеру был послан ясный сигнал, что его по-прежнему ждут с визитом в Москве. Расчет на диссонанс в тандеме Адула-Бомбоко свидетельствовал о непонимании расклада сил в правящей верхушке Конго. Все ключевые посты занимали члены группы Бинза, которую плотно опекали американцы. Адула по определению не мог занимать отличную от Бомбоко позицию по принципиальным вопросам. 23 мая Адула сообщил Гуллиону, что отныне не собирается ехать в Москву. Он объяснил, что во время беседы с Силкиным тот пытался выяснить отношение Адулы к делу Гизенги. И услышал в ответ, что премьер отменяет свой визит в СССР[850].
Для советских СМИ и даже сотрудников посольства в Леопольдвиле конголезский премьер оставался фигурой вне критики. Третий секретарь посольства Л. Петров по сути верно, хотя и переборщив с идеологическими клише и ярлыками, оценил деятельность правительства Адулы. Правительство «национального примирения», которое рассчитывали создать националисты, т. е. сторонники Гизенги, с самого начала оказалось «фикцией», поскольку власть в Леопольдвиле оказалась у «реакционной клики Касавубу-Мобуту-Бомбоко», «послушного орудия реакционных конголезских кругов и стоящих за ними империалистических держав, прежде всего США». «Правящая клика», используя «подкуп, шантаж и запугивание», превратила «министров-националистов в технических исполнителей распоряжений главы правительства» и «открыто взяла курс на подавление национально-освободительного движения в стране, преследование лидеров патриотических сил». «Контролирующая правительство леопольдвильская группировка» на словах ратовала «за осуществление политики Лумумбы», а на деле «проводила политику, способствующую укреплению в Конго позиций колонизаторов». Описав «кампанию преследования Гизенги», Петров отметил, что наиболее активную роль в ней, «особенно в решающие моменты, играли Адула и Камитату». Попытки правительства решить катангский вопрос «убедительно показали», что оно «неспособно принимать собственные решения и действует по указке американцев»[851].
Петров не зачислил в состав «реакционной» правящей «клики» премьер-министра, которому формально подчинялись Бомбоко и Мобуту. «Неведение» дипломата объяснялось тем, что даже после отказа Адулы приехать в Москву, контакты с ним оставались для СССР единственным шансом не только сохранить формальное присутствие в «сердце Африки», но при благоприятном стечении обстоятельств (неспособность решить проблему Катанги с помощью ООН и Запада) хотя бы частично восстановить там влияние, достигнутое при Лумумбе. Бомбоко или Мобуту советское посольство просто бы закрыли.
На оппозицию надежд было мало. Ее положение и состояние представлялось советским дипломатам удручающим. Второй секретарь посольства Ю. Сидельников сообщал в Москву: «Интервенция империалистических держав в Конго развивается, не встречая в настоящее время организованного отпора со стороны национально-патриотических сил. Отдельные их представители в парламенте и правительстве, политические группы и группировки и их лидеры выступают против расчленения Конго, в меру возможности оказывают сопротивление американцам, пытаются как-то отстаивать и защищать национальные интересы, однако все эти действия носят единичный характер, не являются организованными и не поддерживаются массовыми выступлениями. Националисты не имеют совместной программы действий». От руководимых соратниками Лумумбы политических партий «остались фактически лишь лидеры». Попытки создать единую организацию националистических партий «ни к чему не привели». Национальное движение Конго-Лумумбы (НДК-Л) «расползлось по провинциям». Партия африканской солидарности (ПСА) «оказалась расколотой». Центр африканской перегруппировки (СЕРБА) и Ассоциация балуба Катанги (БАЛУБАКАТ) «раздираются внутрипартийной борьбой». У оппозиции «не осталось газеты», она «потеряла серьезные позиции в парламенте»