— М-м… а разве русские, а не страны НАТО развязали войну? — удивилась Ли. Петр сморщился.
— Ты ничего не знаешь об истории. Вам вдолбили эту официальную версию, и вы в нее верите!
— Это ничего, захочет — обрящет, — вставил Талгыт. Но серые глаза Петра смотрели требовательно.
— Тем, кто заражен рашкованским имперским духом, у нас не место, я сразу предупреждаю.
— Да я и не чувствую себя русской, — сразу сдала Ли, — я же говорю, наполовину я белоруска. А белорусов русские всегда угнетали! Петр, а разве ты сам не русский?
— Во-первых, я не Петр, — внушительно сказал он, — меня зовут Петро. Во-вторых, я украинец.
— А почему же ты не называешь себя Петро? — спросила она, — никто ведь был бы не против. Я имею в виду… зачем же скрывать свою национальность?
— Тебе этого не понять, — жестко сказал Петр, — ты слишком мимикрировала под них.
Ли дала волю нарастающему страху и гневу, позволив чувствам прорваться на лицо. Даже слезы заблестели в глазах. Она выглядела, как пораженная и перепуганная девочка — она так и хотела сейчас выглядеть.
— Да не переживай, Лийка, — парень с домброй пересел к ней поближе, хлопнул по плечу, — я вот чисто русский, меня Мишей зовут. Не дергайся так! Тут нет на самом деле вражды какой-то. Я лично русский националист. Поэтому я тоже считаю, что русским надо прекратить угнетать других и заняться уже наконец собственным национальным строительством!
— Золотые слова, — согласился Петр, — ну ладно, камрады, давайте начнем!
— Очень хорошо, — произнес Ресков, выслушав ее. Остальные «юные кобристы» замерли в потрясенном молчании. Но Лийя даже удовлетворения от этого не испытывала, — просто прекрасно. Молодец. Что было на собрании?
— Ничего особенного.
Лийя стала вспоминать детали. Они говорили. О том же, что писали в персоналах Карагёз и Талгыт. Еще один парень, Мухтарчик, рассказывал об истории великой Ак-Орды, Ли показалось, что это несколько преувеличенно, например, по этой теории русские целиком произошли от древних казахов. Но спорить она, конечно, не стала.
Дастан читал стихи на казахском — она ничего не поняла. Какого-то древнего акына. Потом говорили о статье, принесенной Петром, ее Талгыт тоже опубликовал у себя в персонале. Статья была об ужасном голоде, который разразился в Казахстане в 30-е годы ХХ-го века. Вроде бы русские под предводительством Сталина специально хотели выморить свободолюбивых казахов голодом. Ли это показалось неясным, ведь Сталин все-таки был коммунистом и вряд ли хотел выморить голодом какой-либо народ, да и вообще кого бы то ни было. Но и тут она возражать не стала. Зато спросила, почему они не поднимут эту тему в школе, ведь это интересная историческая тема, может быть, историческое общество взялось бы за разработку. Но на нее посмотрели, как на очень глупую и наивную девочку. А Петро сказал.
— Они еще не доросли.
— А что, правда был такой голод тогда? — поинтересовался Анвар. Ресков вздохнул.
— Тогда много чего было. Кто из вас был в Уфалее?
Поднялось несколько рук.
— Ну и как там?
— Плохо, — ответила Ли, — дети даже умирают. Ужасно просто живут люди. И там тоже был голод, но сейчас должно стать лучше, мы же фабрику закончили.
— Теперь представьте, что лет через пятьдесят по каким-то причинам коммуна погибнет. Ну не станет СТК. Нет, так, конечно, не будет — но представить-то можно. И вот историки ФТА накопают материалы и скажут: вот какой был голод, болезни, дети умирали, люди так плохо жили — а кто во всем виноват? Коммунары во главе с лично товарищем Смирновой. Или товарищем Байкальским, выбирайте на вкус. Вот примерно так делается эта пропаганда…
— Но если там правда они допустили какие-то ошибки? — спросила Ли, — и голод был из-за этого?
— Может быть, и так, — согласился Ресков, — я не историк, таких подробностей не знаю. А это имеет какое-то значение для нас сейчас? Все допускают ошибки, и мы их тоже допускаем. Важно следить, чтобы не наделать ошибок сейчас, а не копаться до бесконечности в проблемах, существовавших когда-то давно. Сейчас у нас все изменилось, трудности другие, задачи перед нами другие стоят. Лийя, я думаю, лучше, если ты продолжишь. Они к чему-то пришли? Что-то планируют?
— Петр сказал, что надо вносить в школу этот… дискурс. Но постепенно. Например, провести день национальной культуры… никто же не откажется. А что? Мы, кажется, в младших классах делали что-то подобное. Я даже учила узбекский танец.
— Точно, — вспомнил Рустам, — языковые сектора у нас проводили дни культур.
— В общем, наверное, они скоро внесут предложение о дне казахской культуры. В принципе, в этом нет ничего плохого, но мне не нравится, что они при этом скрывают себя самих. Свои намерения. И там будет дискуссия.
— Хрен мы им дадим провести такой день! — угрожающе воскликнул Анвар. Коля поднял руку.
— Ты неправ. Провести надо обязательно, и дискуссию! И даже лучше, если инициатива будет исходить от них. Вот только к этой дискуссии мы подготовимся. Мы будем заранее знать их аргументы. Если бы они не предложили, я бы даже сам сейчас сказал — а давайте вынесем все это на открытое обсуждение!
— Согласен, — наклонил голову Ресков, — но с нашей стороны сейчас не должно исходить никакой инициативы. Если они предложат дискуссию, открытый разговор — подготовиться и провести. Но — мы ничего не знаем о них и о их организации. Коля, понимаешь, в чем дело? Ты сейчас мыслишь как юнком, как коммунар. А мы тут с вами другим делом занимаемся. Для нас важно не переубедить их, а выяснить технические вопросы. Морозова, слушай внимательно, это относится к тебе в первую очередь. Откуда они берут тексты. Кто у них лидер группы. С кем и как они контактируют вне ШК. Но выяснять все это следует без нажима, ни в коем случае не задавая вопросов… понимаешь? Мы еще поговорим об этом с тобой.
— Да я понимаю, — буркнула Ли.
— Лидер, как мне представляется — Петр?
— Ну он взрослый. Наверное, он. Но и Талгыт вообще-то тоже. Петр — он же даже не казах.
— Это ни о чем не говорит. Ладно, ребята, давайте сначала поработаем. Поднимаемся, берем оружие, строимся!
— Противно, — буркнула Ли. Они возвращались с Юлей и Вэнем — только до цеха, дальше им следовало идти по отдельности. Здесь территория была совсем не освещена — в темноте Ли с трудом различала даже силуэты друзей.
— Ты молодец, — возразил Вэнь, — смотри-ка! Внедрилась в группу, шустрая! Мы все искали какие-то подходы издалека, а ты…
— Да пошли бы эти подходы куда подальше! — Ли замолчала. Она не знала, как выразить все чувства, мучающие ее в последнее время. Вернее — с чего начать их выражать.
— Как жить вообще… зачем жить, если все — вот так? — спросила она наконец. Юля остановилась. Поглядела ей в лицо.
— Ты чего? Про что это ты?
— Да противно это все! Вы не видели их, не слышали… а я слышала. И мне противно. Вот живешь тут, занимаешься астрономией. На видаках проблемы решаешь, у нас вроде как самоуправление. На юнкомовских собраниях… И кажется — жизнь вроде такая интересная, и главное — мы сами можем ее менять как захотим, и всем хорошо. А тут видишь людей, которым все вот это — абсолютно пофиг. Понимаете? Я же их персоналы изучила. Они столько лет в коммуне прожили. И ничего не заметили, ничему не научились. У них, оказывается, проблема жизни в том, что их русские угнетают. И главное, нельзя же сказать, что этого нет, раз им что-то обидно, неприятно — то это проблема, которую надо решать. Но почему не решить ее на общем собрании, не сказать об этом открыто? Да хотя бы в субмире открыто об этом говорить, на конфах.
Но они вообще ни о чем не говорят! Они живут сами по себе. Я даже не думала о том, что вот есть в коммуне такие люди.А они есть! И у нас в отряде такие вот тихие есть. Никуда не лезут, работают себе потихонечку… Я думала, ну не страшно, не всем же быть активистами. Но сейчас… Я себя, вы знаете, чувствую такой дурой! Ну такой дурой! И все мы дураки какие-то! Вопросы решаем, школой управляем, учимся, работаем. А люди живут совсем по-другому. Они умные, а мы — дураки.
Ли перевела дух. Ребята остановились на углу цеха, еще в тени здания. Глаза Юли казались огромными и черными на белом лице.
— Это они дураки, — убежденно произнесла Юля, — почему ты слушаешь их? Они… да они просто обыкновенные инды!
Ли вспыхнула и сжала зубы. Индивидуалисты. Как родители. А ведь и с родителями она постоянно чувствовала себя глупой — вот мама, она умная. Она занимается серьезным взрослым делом — зарабатывает деньги, обеспечивает ее, Лийю, себя, копит, приобретает вещи. А Лийя — просто какая-то прекраснодушная дурочка, которая верит в коммуну и любит работать вместе со всеми.
— Нас тогда много, дураков таких, — заметил Вэнь, — нас даже больше, чем этих умных. Наше мнение тебя не интересует?
— Да нет, я все понимаю, — кивнула Ли, — я не о том даже. Просто стало как-то все… не так. Надо скрывать какие-то вещи. Подругам не расскажешь, юнкомам нашей ячейки даже не расскажешь. Вообще — разве это нормальная жизнь? Выслеживать, подозревать… такое ощущение, как в грязь окунулась. Мы же жили нормально. Мы все — как семья, как братья и сестры. И вдруг ты начинаешь вот так — подозревать, выяснять, прятаться. Доносить. Мерзко! — вырвалось у нее, — вообще ничего не хочется больше!
Юля обняла ее за плечи.
— А почему ты думаешь, что война — это только где-то там, далеко? Что война — это не прямо здесь и сейчас? — тихо спросила она, — ведь это и есть классовая борьба.
Ее слова эхом отдались в ушных раковинах. Мир показался Ли нереальным. Звезды качнулись в высоте. Не бред ли все это — высокое звездное небо, темный угол гигантского цеха, стоптанная дорога, и они, трое подростков… и вот эти странные, дикие слова. Война?
— Они же не принадлежат к другому классу, — пробормотала Ли, — какая тут классовая борьба.
— Обыкновенная, — ответила Юля, — она вот такая и есть. Не очень красивая, не как в фильмах.