— Мы все так ждем, когда ты вернешься! Дискуссия была очень интересная, кстати, но тебя не хватало.
— Какая дискуссия — в день национальной культуры?
Этот день все-таки провели в школе. Только теперь инициаторами были члены группы КБР — негласно, конечно.
Костюмы Карагёз никуда не пропали — многие разгуливали в тот день в казахской национальной одежде. Миша играл на домбре (и еще несколько человек — кто умел). Читали старинные стихи. Историческое общество представило несколько лекций и фильмов по истории Казахстана. Например, о революции в Астане, о знаменитом выступлении нефтяников в Жанаозене в 2011-м году и расстреле бастующих.
Были и дискуссии.
— Но в общем-то немного таких дураков было, которые спорили. Но мы их победили! И даже решили завести в персонале Коммуны раздел «национальный вопрос» на форуме. В самом деле, об этом надо открыто говорить… Это интересно! Жаль, что тебя не было.
— Я уже не хочу об этом говорить, — Ли закрыла глаза. Теперь при словах «национальный», «нация» у нее долго будет стоять перед глазами искаженное ненавистью лицо Петра, его широкий, с пористой кожей нос, водянисто-серые глаза, его руки, ботинок с рубчатой подошвой…
Пусть они провалятся со своими «нациями».
— Как же тебе досталось, — с жалостью произнесла Гуля, — а из этой группы — ну которой этот Величенко руководил — в общем, двух человек исключили из коммуны. Вроде как закон они не нарушали. Но кому нужны такие коммунары, тем более, они в старших классах.
— Мухтара, наверное, исключили и Дастана?
— Точно, — кивнула Гуля, — вроде их. На общем собрании решили. Ну на фига они нам нужны, такие?
— Теперь они дальше будут жить в СТК, — монотонно произнесла Ли, не открывая глаз, — и вынашивать опять какие-то мысли. И гадить.
— Ну а что делать? Может, и не будут. Но хоть коммунарами не будут считаться! Ты не устала, Ли?
— Нет, что ты.
— Я завтра опять приеду.
— Спасибо. Мне тут… грустно одной. Хорошо еще, что все приезжают.
— Мы с Ринатиком приедем, у него вроде завтра тоже время есть.
Гуля попрощалась и вышла. Ли открыла глаза. Отдельная палата в новом корпусе Кузинской больницы. Маленькая, но отдельная — теперь все палаты отдельными делают. Занавеску Гуля отдернула, и в широком окне покачивались верхушки деревьев — черные ветви березы с жалкими обрывками мокрой листвы, мохнатая шапка сосны.
Едва слышно скрипит насос, установленный на здоровое, правое плечо. Качает лекарство и физраствор в кровь, по тоненьким пластиковым жилкам, автоматически проросшим внутрь, припавшим к подключичной вене. Ли уже привыкла к этому тихому скрипу.
Дверь снова открылась. Ли широко открыла глаза — это был Ресков. Он еще ни разу не приезжал к ней — с того момента, как сдал ее в больницу, это Ли помнила смутно: они летели на санвертолете, она на носилках, Ресков рядом, держит ее за правую руку, и ей кажется, что через эту руку он вливает в нее жизнь. Жизнь в ней едва теплилась.
Вообще члены группы КБР навещали ее мало. Вот свой отряд — много, каждый день и не по одному человеку. А из КБР каждый побывал по разу, только Юлька — два. Ресков же еще у нее не был. Все это, конечно, ради конспирации. По-прежнему. Теперь так будет всегда.
Учитель подошел, сел рядом с ней. На плечи наброшен белый халат.
— Как ты? — спросил он, — болит что-нибудь?
— Нет, — ответила она. Ей постоянно капали анальгетики.
— Как чувствуешь себя?
— Да так себе, — Ли попробовала улыбнуться, — спасибо вам. Если бы не вы тогда…
Ресков мучительно сморщился, покрутил головой.
— Нам повезло еще. По-хорошему тебя нельзя было отпускать вообще. Но данных о том, что они связаны с вооруженными бандитами, у нас тогда не было. И все равно это мой прокол — то, что ты едва не погибла. Я отслеживал тебя, конечно, через комм, ты же понимаешь. Счел, что мой Зонгшен покрывает расстояние до Кузина за четверть часа. Я действительно был на месте происшествия через пять минут. Зонгшен мой идет и по лесу, а след был хорошо виден, да и навигация. И все же я чуть не опоздал.
— Он мог бы убить меня сразу.
— Видимо, он не убийца. Еще. Он боялся на самом деле, накручивал себя. Стрелял — но не в сердце, издевался. Это не так легко — в первый раз убить безоружного.
— Я бы все равно умерла, если бы не вы. Кровотечение. Так что он все равно убийца.
— Конечно. Он был убийцей, готовился им стать. Сейчас, раз ты выжила, его бы, вероятно, не расстреляли, если у него еще нет жертв на счету. Нынешние времена гуманные. Но теперь он мертв. У меня не было другого выхода, я должен был стрелять, чтобы спасти тебя.
Ресков помолчал.
— Вчера был суд, — вновь заговорил он, — Талгыта и трех его сообщников из взрослых отправили в ЗИН. Для националистов существует отдельный ЗИН, кстати, на территории Казахстана — там только дополнительно систему орошения поставили. Они там кучкуются в отдельные национальные группки. Воюют между собой. За десять лет, думаю, он многое поймет.
— Он же был украинец, — произнесла Ли, — а Миша у нас вообще русский. А национализм казахский. Почему так, Кирилл? Что за ерунда такая?
Ресков покачал головой.
— Ты разве еще не поняла — ни при чем здесь национализм, нация, любовь к народу или к своей культуре. Разве у нас кто мешает любить свою культуру и развивать ее — да развивай сколько влезет. Даже навязываем в определенной степени — все языки СТК предлагаются в школе для изучения. Бред это все, Лийя. Я же рассказывал сколько раз — и у Гитлера было полно коллаборационистов из народов, которые считались неполноценными. И например, в бандеровском конфликте участвовали и русские националисты. Ну не бред ли — риторика вся антирусская, проклятые москали, кацапы — а русские националисты как свои. Это просто фашистская идеология. Фашисты любой нации могут отлично сотрудничать друг с другом.
— Они говорили, — вспомнила Ли, — что СТК возник не потому, что рабочие взяли власть. А потому, что русские имперцы все захватили и уничтожили великий Казахстан.
— Вот! О рабочих они и слышать не хотят. А их идеал — это на самом деле власть местной национальной элиты, и в конечном итоге — восстановление буржуазии, чтобы эта элита снова получила собственность и имела возможность делать прибыли. Конечно, большинство-то националистиков мелких этого не понимают. Они и вправду верят в нацию и прочий бред. Их пока можно переубеждать. А вот те, кто стоят за ними…
Ресков покрутил головой.
— Лийя, — сказал он, — то, что ты сделала — это… ну очень круто. Не то, что ты пострадала, конечно — это моя вина. А то, что ты фактически одна эту группу раскрыла. И бандеровца этого — главным-то, конечно, он был, а не Талгыт. Мы и связи его уже знаем теперь. Он бы раскручивал украинцев, но в нашей школе их меньше, да и у них еще с бандеровщины прививка, не любят они нациков. Поэтому он стал казахов раскручивать. Ты даже не представляешь, какая ты молодец. И как ты все правильно сделала, и это — в пятнадцать лет. Знаешь, если бы ты что-то сравнимое, да в твоем возрасте сделала в армии — тебе бы сейчас орден дали и по всей Евразии прославили. А так — никто не узнает, кроме нас и твоего личного дела. В дело все занесено, конечно, насчет этого не волнуйся. Это тоже такой аспект. В КБР ты можешь хоть из кожи вон вылезти, хоть какой подвиг совершить — узнают об этом только после твоей смерти, да и то далеко не сразу.
— Да мне все равно, — Ли едва шевелила губами, — какая мне разница. Зачем мне слава эта. Да и за что тут…
Она замолчала. Все это время — и даже сейчас, и особенно сейчас, ночами, когда подступала боль — она нисколько не гордилась собой. Ей было тошно. По-прежнему мерзко, противно. По-прежнему — ощущение грязи, в которую она вляпалась — и не отмыться.
Но самое главное, что теперь как-то стало понятно, что придется так и оставаться во всем этом. Другого пути нет.
Если хочешь хоть немного себя уважать.
— А я ведь тебя сначала в группу не планировал, — признался Ресков, — мы отбирали ребят по другим параметрам, ты вроде и не проходила. Ты больше наукой занималась, общественница, умница. Но у нас есть один выпускник, он сейчас курсант КБР. Чон Йунгбинх, ты его помнишь, конечно же. Мы с ним говорили об этом в Ленинграде, и он сразу порекомендовал тебя.
— Бинх, — вырвалось у нее.
— Хороший товарищ, дельный. Вот так ты и попала в группу. Ну теперь я, конечно, нисколько не жалею!
Ресков ушел, попрощавшись, а Ли еще долго лежала, глядя в потолок, переваривая услышанное. Выходит, всем этим она обязана Бинху.
И выходит, Бинх помнит ее. Уже почти не пишет — но помнит.
Смеркалось, как всегда, рано, в комнату вошел дежурный салвер Володя с торчащим панковским гребнем и подносом в руках.
— Хэй, привет раненым героям! — воскликнул он, включая розовый мягкий свет, — или поярче сделать? Угу. Ну-ка, покажи свой драндулет!
Он поменял растворы для вливания. Протер кожу над проросшими жилками какой-то дезинфекцией.
— В туалет не хочешь? Тогда давай жрать, и без разговоров! Ну-ка, ну-ка, — он легко передвинул Ли повыше, нажатием кнопки поднял головную часть кровати, — твои любимые, между прочим, бутерброды с лососем!
— Неудобно, — пожаловалась Ли. Здоровая правая рука тоже двигалась с трудом из-за помпы с лекарствами.
— А ты терпи, казак, атаманом будешь. Давай-ка ешь, кормить я тебя не буду, я же должен стимулировать твои ресурсы! И кстати, к тебе там еще одна притащилась. Они тебя замучили совсем! Ей зайти или пусть завтра приходит?
— Да пусть зайдет, — улыбнулась Ли.
Ужин она доела до половины. Дверь открылась, и в палату робко заглянула Карагёз.
— Здравствуй, — робко сказала она.
— Привет. Да ты заходи! — Ли насторожилась. Отодвинула подставку с едой — та мягко автоматически отъехала.
Карагёз села на краешек стула.
— Вот… это тебе, — стала доставать из сумки конфеты, яблоки.
— Спасибо, — Ли не знала, как говорить с Карагёз. По правде сказать, ей было неловко, — ну как там, в школе?