— Общество, — мягко, но настойчиво повторяла терапевтша, — это то, что мы не можем изменить. Это данность. Единственное, что мы можем — это изменить себя, чтобы научиться жить в этом мире. Я хочу помочь вам в этом!
Рей излечился от откровенности. Он отсиживал сеансы, как школьный урок, бормотал то, чего от него ждали — и уходил в палату. Общался с соседями. Пацан-саморез, Ким, поменял четырех приемных матерей. Сейчас после больницы он должен был перейти в дом молодежи — где за молодыми людьми осуществлялся надзор; ему уже исполнилось восемнадцать, и он не мог больше оставаться в приемной семье. Школу Ким не закончил, болтался в седьмом классе. Впрочем, так как он трижды оставался на второй год, дальнейшее его образование государство оплачивать не будет. Но обо всем этом парень, казалось, вообще не думал. Игры, интерэки, огромный плакат «Космических рейнджеров» над кроватью. Какие-то девчонки, сложности с ними. Хотя парнишка был второгодником и неучем, он не производил впечатления тупого — наоборот, рассуждал сложно, интересно. Натура у него была тонкая и ранимая — отчего и страдал.
С нарком разговаривать было невозможно. А вот с депрессивником Рей почти подружился. Лет ему было тридцать шесть, звали его Свен.
Когда-то у Свена была работа и даже образование — он был специалистом-кибертехником. Зарабатывал триста долларов сверх базиса, и даже начал учиться в ВУЗе, чтобы стать инженером и может, даже совсем слезть с унизительного всеобщего статуса базис-раба.
Потом он потерял работу — предприятие закрылось из-за кризиса. Полтора года искал новую. Попытался открыть свою фирму, взял кредит — но оказывается, чтобы хоть как-то выжить, любая мелкая фирма должна стать сателлитом крупной. Большинству это не удается. Не удалось и Свену. Кредит надо было возвращать. Свен прыгнул с автобана, с пятнадцатиметровой высоты — но неудачно. Его спасли, вылечили. С тех пор он жил с официальным диагнозом депрессии, ежегодно три месяца проводил в клинике, остальное время числился в Базис-центре как безработный. Конечно, это не значит, что он не работал на самом деле…
— Это у них ведь только называется — безработный, — просвещал он Рея, — ты, наверное, еще не понял. Но безработные на самом деле все время где-то работают. Но бесплатно.
Рей уже и сам начал об этом догадываться.
Свен убирал улицы (недоумевая, почему к этому не приспособить киберов, в которых он неплохо разбирался), продавал розницу и перетаскивал ящики в магазине, был грузчиком, помогал мусорщикам, обрезал кусты, мыл машины, работал на конвейере (что вызвало еще большее его недоумение — уж такие-то операции роботы умели делать сто лет назад!), убирал посуду в ресторане. Все это называлось «практикой» или «мероприятиями по социализации» и занимало примерно семь-восемь месяцев в году. Еще месяц Свен проводил на каких-нибудь бессмысленных курсах. Свободного времени — если не считать больницы — у него оставалось меньше, чем у работающего человека.
О нормальной работе нечего было и думать — кто же возьмет человека с такими лакунами в биографии? А теперь Свен уже и подзабыл свою специальность.
Впрочем, в больнице им тоже не давали расслабиться. Ежедневно проводились занятия — то они рисовали что-нибудь плохо заточенными цветными карандашами на листах серой бумаги. То махали руками и ногами под примитивную ритмичную музыку. Их выводили гулять — посидеть на бревнышках за корпусом, покурить в беседке — для тех, кто курил, поежиться от холода, глядя в безрадостное зимнее небо. Они мастерили что-то из проволочек, выполняли тесты на компьютерах, писали сочинения. Проводилась «групповая терапия» — они усаживались на стулья в кружок, и каждый по очереди что-нибудь рассказывал о себе. Рей быстро научился говорить нейтрально и не вдаваться в подробности. Ему казалось, что никто не верит в его историю — попаданца из прошлого, замороженного в саркофаге, неслыханно богатого, а потом потерявшего все. Но никто и не возражал, все это никого не удивляло, наверное, они тоже давно потеряли чутье и не различали правду и выдумки. Тем более, что еще один больной все время рассказывал, что он на самом деле — инопланетянин, который потерпел аварию и теперь хочет выбраться отсюда и ищет своих. А еще несколько человек говорили о себе такие вещи, что и Рей не мог понять, правда это или все-таки бред.
Свен на таких сеансах говорил мало, нейтрально и в позитивном ключе — дескать, вот хочу выйти из больницы и начать новую жизнь. Когда они сидели в курилке с Реем — Рей не курил, но ходил туда за компанию — Свен был куда откровеннее. Он давно уже ни на что не надеялся. Однажды Рей пожаловался ему, что терапевтша в упор не хочет понимать — в этом обществе ничего добиться нельзя.
— Конечно, я знаю, что сам виноват. Я вел себя как дурак, когда жил у племянника. Я совершил ошибку. Но должна же быть возможность хоть как-то ее исправить! Хоть какое-то образование получить… А такой возможности нет и не предвидится.
Свен затянулся и вытащил сигарету.
— Да плюнь ты на них. Они всегда так… А про общество — это да. Кстати, я вот думаю — а что там на самом деле, в Холодной Зоне?
— А что там может быть? — удивился Рей, — ну там же террористы, голод, концлагеря какие-то.
Свен покачал головой.
— Знаешь, я им не верю. У меня, между прочим, мать была коммунистка.
— Серьезно? — удивился Рей, — я думал, их тут давно уже нет.
— Конечно, нет, — согласился Свен, — их и так было немного, а потом во время войны и после их вообще того, пересажали и в основном потихоньку убили. Всех. Они же вроде как были вражеские агенты. Мать у меня исчезла, я даже не знаю, где она, что… Мне было четырнадцать, я с тех пор жил в приемной семье. Но короче, когда я был маленький, мне мать рассказывала то, что она слышала от бабушки. А бабушка у меня выросла в ГДР, ты, наверное, знаешь, что это такое?
— Да, конечно! — обрадовался Рей, ну хоть кто-то здесь помнит прошлое, — неправовое государство! Тоталитарный режим.
— Вот-вот. Сейчас уже и названия этого никто не помнит. Когда ГДР разрушили, мои предки переехали в Баварию. Так вот, бабка — а она тоже рано умерла, я почти ее не знал — она говорила, что там у них был типа коммунизм, и там у каждого была работа. Представляешь, у всех — нормальная работа, зарплата, опять же, учеба вся бесплатная. На кого хочешь — на того и учись. Вообще безработных не было! Бабка там только в школе поучилась, маленькая еще была — но все равно помнит, говорит, здорово было в школе. Ну вот, мне мать в детстве все уши прожужжала, что на самом деле нам врут, и коммунизм был лучше. А я думаю, может, в Холодной Зоне тоже все не так плохо? Потому что хуже-то чем здесь вроде и некуда.
— Ну в Зоне Развития хуже, — возразил Рей, — я там бывал.
— Я тоже видел немного. Да, там плохо. Но и здесь ведь тоже хреново, согласись!
— Но про Колд-Зону же все время рассказывают какие-то ужасы. Неужели врут все? Вообще все? Ведь наверное, что-то в этом есть.
— Наверное, — Свен загасил окурок, — но ты знаешь — я бы посмотрел. Все лучше, чем с моста сигать, как считаешь?
У Свена Рей научился общению с терапевтами. Главное — сделать вид, что все в порядке. К весне больница осточертела ему хуже горькой редьки, он отдал бы все, лишь бы снова оказаться на воле. А ведь есть люди, которые живут в психиатрии годами, особенно — в закрытой психиатрии.
Рей научился улыбаться — терапевты считали, что искренне. Говорил, что многое осознал, и что теперь начнет новую жизнь. Говорил о планах на будущее. К апрелю его выписали из больницы — слишком уж большой был наплыв новых самоубийц, в палате даже поставили дополнительную пятую койку.
Собирая нехитрый скарб, Рей поклялся себе, что ни за что не вернется сюда. Ложиться в больницу ежегодно, как Свен и все эти люди — давно уже сломленные?
Нет, никогда в жизни.
Тем более, что план у него действительно появился.
Рей поел, искупался под душем — ванна вызывала у него неприятные ассоциации, как следует отоспался.
Оказывается, эту квартирку с обшарпанными стенами он уже воспринимал как дом. Да что там — здесь он был в одиночестве, без воплей, стонов, хлопанья дверьми, без постоянного раздражающего присутствия людей рядом. Даже, наверное, камер никаких здесь не было. Хоть скачи по комнате голым, хоть занимайся онанизмом, никто не увидит. У Рея, впрочем, не было таких потребностей. Быть одному — уже благо.
С утра он смастерил два сложных бутерброда из купленных накануне продуктов. Задумчиво съел, глядя в окно, прихлебывая вкусный домашний кофе. Потом он вышел в комнату и сел в кресло перед монитором.
Как же у них теперь называется армия? Во времена Рея это был Бундесвер… А, без разницы.
— Армия, — произнес Рей. Монитор замелькал смысловыми облаками, Рей вгляделся в слова.
— Вооруженные силы ЕС, Мюнхен, рабочие места, — выбрал он. На экране возникла ослепительно красивая рыжеволосая девушка в камуфляжной форме, на ее пышной прическе невесть как держался маленький берет с кокардой.
Сверкнув в улыбке рядом белоснежных зубов, девушка призывно, с сексуальным оттенком в голосе, произнесла:
— Вооруженные силы ЕС предоставляют желающим первоклассные рабочие места! Стань нашей сотрудницей или сотрудником! Увлекательные приключения, чувство настоящей дружбы, возможность приобретения специальности, ценной и для гражданской жизни, возможность карьерного роста и отличный доход — вот что предлагаем мы тебе взамен скучных и серых будней!
Девушка еще что-то трещала, а Рей вглядывался в проплывающие картинки на заднем плане. Строй солдат в экзоскелетах — наружу торчат одни лица из поднятых щитков, все как на подбор счастливые и молодые. Солдатики в камуфляже чинят (или заряжают?) какое-то гигантское сложное орудие. Марширующий строй, красивые девушки в форме на первом плане. Бегущие экзоскелеты и гигантские танки на фоне великолепного зеленого пейзажа.
Стратосферные треугольные самолеты, выполняющие сложные фигуры в строю.