— Помню, — сказала Ли, — наша преподавательница в немецком секторе так и говорила: если хотите понять историю Германии в ХХ-м веке, РАФ нельзя обойти. Одна из ключевых точек. Хотя они и не были собственно марксистами…
— Неверно, они были марксистами. Коммунистами — нет. Но в той ситуации это действительно… было не так важно, — кивнул Бинх, — люди пытались делать, что могли.
В стране, где ничего нельзя было сделать, они все-таки делали невозможное.
Ли внимательно посмотрела на него.
— Бинх, — спросила она, — а куда ты теперь?
Они так редко говорили об этом — о собственном прошлом, настоящем и будущем. Не то, что все это было секретом. Но они привыкли не задавать лишних вопросов и не сообщать лишних сведений о себе. Просто так — мало ли что.
Но Бинх ответил.
— Я после этой практики поеду в Кинешму, на подготовку.
— В Кинешму? — удивилась Ли, — а что там?
Они двинулись вдоль по аллее. Бинх неожиданно взял Ли за руку.
— Там химкомбинат. Мне дается полгода на изучение профессии оператора дистанционного пульта управления. К счастью, я и в ШК был оператором, правда, в другом производстве, но там много общего. Так что шансы есть.
— Э-э… а это-то зачем? — поразилась Ли.
— Ты помнишь, в каком я управлении?
— Да. А, кажется, поняла.
— Именно.
Они замолчали. Ли представила Бинха в белом рабочем костюме в цеху… она никогда не видела химического производства. Наверное, там огромные чаны, трубы… И Бинх у пульта. С сосредоточенным лицом, перебирает клавиши. Идет по цеху. Разговаривает с местными рабочими — южными немцами, наверное… или швейцарцами. Впрочем, у них там интернационал, а на заводах работают часто люди из Зоны Развития, поэтому и восточная внешность Бинха не будет бросаться в глаза.
— Я буду работать в Федерации.
— Но ведь считается, что пролетариат самой Федерации не может быть революционным, — возразила Ли. Бинх улыбнулся и пожал плечами.
— Но ведь кто-то должен работать и с ними.
Ли задумалась. Навстречу им прошагала пожилая парочка — мужчина в очках и летней белой шляпе, в белом костюме, седая, но все еще красивая дама с крошечной чихуа на поводке.
— Тут все не так просто, — услышала она голос Бинха, — я тебе советую почитать Холлендера, это наш теоретик по Федерации. Например, «Пролетариат Федерации: марксистский подход». Если вкратце: современное состояние империализма характеризуется катастрофическим снижением нормы прибыли. Эта проблема решается двояким способом. В Зонах Развития — традиционно: высочайшая безработица, национально-религиозная рознь и ее разжигание, подачки и обещания райской жизни в Федерации, и на этом фоне — жесточайшая эксплуатация нищих рабочих, без соблюдения техники безопасности, с крайне низкими зарплатами и тяжелыми условиями жизни. Потому что эти рабочие счастливы тем, что им хотя бы так платят, хотя бы регулярный доход есть. Ну а в Федерации тоже ведется производство, но там решение проблемы прибыли другое.
— Да, я знаю, — перебила Ли, — мы же это проходили.
— Но если ты прочитаешь Холлендера, такие вопросы вообще не будут возникать. Федерация — это сверхэффективное объединение собственников. В принципе, подвид фашизма, конечно. Когда класс капиталистов консолидировался до такой степени, что сложил национальные капиталы и из них выплачивает постоянную ренту — пусть на очень низком уровне — всему населению, независимо от того, работают люди или нет. Этот их так называемый БОД или базис. Части населения при этом позволяют работать. Работа объявляется ценностью сама по себе, и платят за нее не больше, чем в ЗР, то есть небольшую добавку к базису или совсем ничего. Если кто-то работать не хочет — его объявляют больным и лечат психиатрически. Работа — благо и подарок, так считается, но дело в том, что немногочисленные, всего около 20% населения, промышленные рабочие создают такую гигантскую прибавочную стоимость, что часть ее капиталисты легко могут потратить на выплату БОДа всем гражданам Федерации. Включая самих рабочих. По сути, отдельному капиталисту там уже ничего платить рабочим не надо — все решается на уровне гигантских монополий и объединений так называемых работодателей. Получать прибыль очень легко. Но правда, не имея изначально средств, стать капиталистом, даже мелким, практически невозможно — ведь высочайший уровень прибыли обусловлен высокой капитализацией, то есть нужно вначале приобрести средства производства, а это крайне дорого. Однако у них все же есть и мелкий, и средний бизнес. Это положение начало складываться задолго до войны — то есть даже после Второй Мировой войны. Мелкая буржуазия развитых стран субсидировалась крупной, всем гражданам обеспечивали какой-то низкий, но все-таки уровень жизни, а прибыли все равно были огромными. При низкой социальной напряженности.
Он помолчал.
— Но это не значит, что в Федерации люди сплошь довольны своим положением и не хотели бы его изменить. Кроме того, представь, сколько им врут про «колд-зону»!
— Но ты же не можешь рассказать им правду! — Ли остановилась. Бинх едва заметно пожал плечами.
— Я попробую. Сколько смогу.
Ли посмотрела на него — высокие скулы, глубоко посаженные узкие глаза. Мороз пробежал по коже. Она вдруг вспомнила Марика, парня на заставе, который погиб в одной из перестрелок с бандитами. Она разговаривала с ним о чем-то, и он вот так же стоял и слегка улыбался, и потом эта улыбка снилась ей — потому что больше она Марика не видела. Это была одна из первых пережитых ею смертей. Наверное, поэтому запомнилась так. Но Бинх?!
Ли закрыла глаза. Нет. Нет. Это чушь. Я не буду верить никакой интуиции и никаким дурацким предчувствиям. Реальность будет такой, какой мы сами ее творим. Бинх будет жить! Мы увидимся.
— Слушай, — сказала она, смело и прямо взглянув в его лицо, — ты только не… Не думай, что это тебя к чему-то обязывает. Но я должна тебе сказать одну вещь. Знаешь, Бинх, короче, я долго думала, что это такое. Много лет не могла понять. Ты был таким хорошим другом, вожатым… товарищем. Вроде как это не имеет никакого отношения к… личной жизни и всему такому. Я поэтому и с Валеркой вот связалась, но это было неправильно. Это была ошибка. И потом, я думала, что ты… ну такой ослепительный, прекрасный, замечательный. А я обыкновенная. Но теперь я знаю, и ты тоже знай… Что я тебя на самом деле люблю.
Она перевела дух.
— Ты не это… Ничего. Это ничего не значит. Но я тебя всегда буду любить, и все, что я делаю — это для тебя.
Она умолкла.
Ну и дура, пронеслось в голове. Нам еще две недели тут вместе шарахаться и в одной комнате жить. Могла бы хоть сказать под конец. Хотя можно ведь и уехать обратно в Россию, подумаешь.
Лицо Бинха менялось на глазах.
Губы приоткрылись, будто он хотел что-то сказать. Но промолчал. Сощурил глаза, они заблестели, будто от влаги. Потом он шагнул вперед и обнял Ли.
«Вот и все, — подумала она, — это на всю жизнь».
— Я дурак, Ли, прости меня, — глухо произнес Бинх, не выпуская ее из объятий, — я так долго пытался это предотвратить. Запрещал себе. Я все думал — что у тебя за жизнь будет со мной? Зачем тебя связывать? Ты же знаешь, какая это жизнь, все время в разлуке и все время в страхе потерять другого.
«Любовь, ты ведь знала о нашей непрочной судьбе. Зачем ты избрала такое жилище себе?» — вспомнила Ли.
Они шли, держась за руки, по аллее. Берлинцы и гости города смотрели на них с удивлением, радостью или насмешливо — но им было все равно. Они перепрыгивали лужи, не расцепляя рук.
— У тебя это давно? — спросил Бинх.
— С самого начала, — призналась Ли, — но я была такая дура! Я не понимала, что это такое. А у тебя?
— У меня не с самого начала. С начала я и правда был твоим вожатым. Да ты ведь и малявка тогда была. У меня знаешь когда началось? Незадолго до моего отъезда. Тебе было тринадцать лет тогда. Мы договорились встретиться в обсерватории. Я зашел, ты сидела за монитором и что-то писала. Какие-то уравнения. У тебя было такое лицо… взрослое, красивое, вдохновенное. Ты даже не заметила, как я вошел. И еще волосы — лунные, серебряные. Они распушились в свете лампы, и я увидел, что они бегут как поток. Потом ты обернулась ко мне, и я увидел твои глаза. Синие, большие. Я увидел тебя целиком, как ты есть. Ты помнишь, как это было?
— Не-а, не помню, — легко ответила Ли, — наверное, было что-то такое… ты же не раз забирал меня из обсерватории. Но я ничего такого не подумала.
— Я сразу все понял про себя и про тебя. Потом так долго старался забыть. Заставить себя. Быть просто другом. Но не получалось. Видишь — не получилось.
Он засмеялся.
— Мы такие дураки, Бинх, — сказала Ли, — нам надо это… как-то отметить, нет?
— Да. Давай. Прямо сейчас. Слушай, у меня в Потсдаме есть друг. Служили вместе. Я с ним уже разговаривал, хотел встретиться, но он сейчас сам в командировке. А квартира свободна. Ты была в Потсдаме? Там очень красивый дворец. И ресторан есть замечательный один. Пойдем сходим туда, я договорюсь с Инго, и мы… ну если хочешь, мы можем пожить у него на квартире, там сейчас пусто. А то в хостеле все-таки народу много очень. Давай?
— Ты просто гений! — воскликнула Ли. Они остановились возле огромного фонтана, с какими-то современными пестрыми статуями. Позади цвело поле рододендронов — алых, багровых, розовых.
Бинх обнял Ли за талию. Секунду они смотрели друг на друга — близко-близко, не веря внезапно прорвавшемуся, так долго хранимому счастью.
Потом их губы сблизились и соприкоснулись.
Глава семнадцатая. Встреча
Леа обрадовалась, увидев здесь, в таинственном подземелье ХАББы, старого знакомого.
Она не то, что доверяла Рею. Воспоминания о его ужасающем безобразном поведении, о липких пальцах и наглости хозяина жизни были слишком омерзительны. И хотя позже Леа переосмыслила этот эпизод и поняла, что Рей и сам еще не слишком разобрался в здешних реалиях, да и Рей на курсах извинился перед ней — все это на самом деле не было ему оправданием.