Морхольд посмотрел на вдруг потухшую трубку. В душе – будто кошки нагадили.
– Не тяни.
Лось хмыкнул.
– Басмач.
Сергей ЧехинГордей
Стук в дверь громом ударил по ушам, ржавым крюком вонзился в ребра и выдернул из полусонных грез, что вязкой пеленой окутали думы о былом и грядущем, как лейкоциты опутывают попавшую в рану заразу.
Гордей отпрянул от окна и отточенным движением выхватил ТТ, не ощутив ни тяжести металла, ни холода ребристой рукояти, ведь оружие сызмала стало частью его тела. На лестничной клетке клином выстроились трое бойцов с желтыми львами на плечах – шуховские ищейки все-таки взяли остывший и тщательно заметенный след.
Пистолет матовой молнией нырнул в кобуру – ждать более подходящего случая проявить убойный норов. Незваные гости не причинят вреда: уже не соратники, еще не враги.
– Привет, – как старому товарищу сказал Артур. – А тебя нелегко отыскать.
– Я старался.
Внезапному свидетелю могло бы показаться, что хозяин встревожен или даже напуган, ведь достойное истукана спокойствие рушилось при первом же взгляде в серые глаза, которые держали «в прицеле» всю троицу, по ходу читая как карту с россыпью важных маркеров. Пыль, грязь, паутинки в волосах, которые иной спутал бы с сединой; свежие прорехи, колючки на одежде и затертая кровь ведали больше, чем развязанный язык. Слова целиком и полностью в нашей воле: хотим – говорим, не хотим – не говорим или говорим, что хотим. А у меток воля своя, их не обманешь и не подкупишь – особенно те, что сокрыты от любопытства несведущих.
Гордей просчитал путь гонцов до шага, и хоть смысла в том ноль, по-другому он просто не умел – не научили. Но наставления учителя, а после и собственный опыт привили осторожность ко всем: и к врагам, и к друзьям. Особенно к друзьям, ведь от первых ничего, кроме ножа, не ждешь, и потому не подставишь спину, а для вторых тылы всегда открыты – дай только повод пырнуть.
– Яков умирает. Хочет повидать тебя перед смертью. Придешь?
Вопрос странный сам по себе, ведь у наставника нет просьб и пожеланий, есть только приказы, а приказы надо выполнять любой ценой – так гласил второй ржавый гвоздь, вколоченный рядышком с привычкой всегда быть начеку.
– Приду.
– Проводить?
– Нет.
Бойцы удалились не попрощавшись, при этом спутники Артура выглядели так, будто зашли не к бывшему соратнику, а в клетку с бешеным медведем, и лишь присутствие командира уберегло от лютой смерти.
Когда грохот сапог стих, мужчина вернулся к окну и взглянул на заросшее, осунувшееся отражение, а затем на залитый солнцем город. Вырезанный рамой вид напоминал старую советскую фотографию годов этак семидесятых: яркое солнце, замершие улицы и вездесущие оттенки сепии. Только люди не спешили по делам, а вразнобой лежали на тротуарах, неуязвимые для времени и тлена. Цветы, трава, деревья – все осталось таким же, как в тот день, не трогай – простоят вечность. Южный ветер законсервировал город, превратил в музей восковых фигур, пощадив лишь немногих, но и тех ждала незавидная участь. Ныне он воет в разбитых окнах высоток, рвется об перила крыш и гудит в горловинах заводских труб, а внизу не шелохнет и волосинку на виске, словно боясь вновь встретиться с теми, чьи души унес в охристую высь.
Слова гонца багром подцепили образ, похороненный на илистом дне памяти, и рывком вытащили на поверхность мутных вод, усеянную обломками того, что некогда с натяжкой звалось нормальной жизнью. Седой старик смотрел с осуждающим недовольством: сжатые губы, хмурые брови и вздутые желваки запеклись на хищном лице подобно маске и не менялись даже во сне.
Таким сопливый пацан увидел его на обложенных мешками с песком ступенях Технолога. Мать о чем-то говорила с вооруженными угрюмыми людьми, а Гордей, до боли в затылке запрокинув голову, как завороженный наблюдал за мельтешением флюгеров – больших и маленьких, серых и раскрашенных, гладких и сваренных из мятого хлама. Откуда ему было знать, что это не забавные игрушки, а ветряки, превращающие силу ветра в амперы.
– Пожалуйста…
Мужчины не обращали на мольбы никакого внимания, будто видя пред собой два мешка с песком, а не избитую женщину и чумазого ребенка, с голодухи обсосавшего пальцы до белых морщинок. Если бы мама знала, как часто охранники гнали с порога «бесполезных», то не тратила бы драгоценное время на просьбы и увещевания. Гордей не помнил, как долго она метала горох в стенку, но запомнит до самой смерти, как опустилась на колени и стала поправлять замызганный шарфик, приговаривая:
– Побудь с этими дядями, ладно? Я найду место получше и вернусь за тобой. Слушайся старших и веди себя хорошо, договорились?
– Договорились. Обещаешь, что придешь?
– Конечно, родной, – мать прижала его к груди. – Как же я могу тебя бросить?
В тот день он видел ее в последний раз.
– Знакомьтесь, – Яков подтолкнул мальчишку в полутемный просторный подвал, где пахло пылью, тушенкой и потом. – Гордей, сын полка.
До войны здесь был малый спортзал – сначала для будущих офицеров, а после закрытия военной кафедры для «спецназа» – студентов с освобождением от физкультуры. Ныне же под землей обосновался спецназ настоящий – отряд обороны, собранный из охранников университета и тех, кто отслужил и знал, чем спусковая скоба отличается от спускового крючка. Половину помещения занимали самодельные двухъярусные кровати и тумбочки, оставшееся место отвели под тренажеры, верстаки и маты для единоборств.
Бойцы в разномастных камуфляжах мало походили на обитателей Завода: умные лица, умные слова и живость в глазах. Никто не матерился через слово, не зубоскалил, не подначивал на всякие глупости и не донимал расспросами в духе «ты кто по масти?». Обычные люди, в большинстве своем бывшие студенты и преподаватели, вынужденные встать под штык, потому что больше некому.
Но Яков был не такой. Донбасс, Сирия, ранение и работа в ЧОП, поэтому в должности командира отряда он раскрылся во всей красе.
– Стройсь! Смир-но! – в тесноте низких стен окрики глушили, как выстрелы. – Упали-отжались! Раз! Два!
Малец пыхтел наравне со всеми – ни о каких поблажках и речи не шло, наоборот, к Гордею относились со всей возможной строгостью. Ему предстояло как можно скорее встать в строй и доказать свою полезность, ведь лодырей и неумех ждал лишь один итог – изгнание.
– Семнадцать! Восемнадцать! А ты, мать твою, чего разлегся?!
– Я… не могу.
Он крепился изо всех сил, но от упоминания матери, пусть и в таком виде, щеки обожгла соленая влага. Прежде чем парнишка успел стереть ее, Яков налетел коршуном и вцепился в воротник.
– Каждый глоток чая, каждая ложка каши, каждая горящая лампочка и теплая батарея – это не дар свыше, а чей-то кропотливый труд! Здесь нет ни лишних, ни случайных – заруби на своем конопатом носу, если не хочешь получить пинка под зад! Тебя взяли не по доброте душевной, а потому, что нам нужны защитники и добытчики, так что не вой, а вкалывай! Девятнадцать! Двадцать! Ниже! Мордой в пол! Кто боится грязи, тот вымажется собственной кровью!
Центр встречал одинокого путника старинными двухэтажными домами, изуродованными пестрыми вывесками на фасадах. Гордей видел их чуть ли не каждый день, но до сих пор не понимал и половины надписей. Аптека, банк, почтамт – вопросов нет. Турагентство, шубы, кафе – кое-какие представления имеются. Но в чем смысл трех белых букв на красном фоне? Или желтого полосатого шарика? Мертвый мир странный, новый гораздо проще.
Из ворот рынка вырулила парочка крейдеров в грязных обносках. Шпану гоняли все подряд, вот и доставался им лишь мусор, коим уроды, казалось, не брезговали, а считали крайне важным отличительным признаком. Сварочные очки, оранжевые каски, спецовка, если очень повезет – джинсы и толстовки из вскрытых квартир. Запасов они не делали, по их мнению, все, что не при тебе, – чужое, вот и таскали весь хлам в безразмерных баулах, чем-то напоминая жуков-навозников. Да и воняло от них так же.
Эти ребята получили название в честь места, где осели, – район Крейда. Там и до катастрофы было опасно, особенно после заката: заводская окраина, кругом промзоны, склады и лабиринты панельных многоэтажек – сущий рай для мелкого криминала. Сейчас же крейдеры сбились в крупную стаю, безобидную для общин вроде шуховцев и музейщиков, но смертельно опасную для одиночек и небольших поселений.
Они столкнулись нос к носу. Выродки без разговоров потянулись к обрезам, но прежде, чем пальцы сомкнулись на потертом дереве, грянули выстрелы – один за другим, почти дуплетом, и два трупа рухнули на землю. Кровь из простреленных голов заструилась по желобкам меж плиток, чертя на тротуаре причудливый узор.
– Кончай его! – Яков протянул трясущемуся парнишке ТТ. – Это приказ.
В яме на коленях стоял оборванец с растрепанными сальными волосами. Грудь приговоренного вздымалась и опадала, как кузнечные мехи, от стука зубов крошилась эмаль, по холщовым штанам расползалось темное пятно. Гордей выглядел немногим лучше, только джинсы не обмочил, но с трудом удерживал в желудке скудный завтрак.
– Эта мразь убила Лешку, – процедил наставник. – Когда дозорные прибежали на шум, парень еще дышал, хотя ему срезали мясо с ног и груди. По кровавому следу ублюдка и нашли, но к тому моменту он успел набить брюхо человечинкой. Считай это своим первым экзаменом. Сдашь – пойдешь на второй курс. Завалишь – пойдешь на хер. Выбор за тобой.
– Я… не могу, – пистолет превратился в пудовую гирю, и дрожащая рука опустилась. – Он же…
– Человек? – Яков хмыкнул и отступил на шаг. – Сейчас узнаешь какой из этого – человек. Эй, лохматый! Прибьешь щенка – отпущу.
И малец, и крейдер с удивлением уставились на старика. Тот улыбнулся и без намека на лукавство добавил:
– Слово офицера.
В тот же миг пленник выпрыгнул из ямы. Гордей моргнуть не успел, как оказался под вонючей тушей, а грязные пальцы в свежих мозолях тисками сдавили горло. В затылок впились ледяные иглы, перед глазами пустились в вальсе мерцающие пятна. Подросток попытался позвать на помощь, но голос сорвался на едва различимый хрип. Запрокинув голову, он посмотрел на Якова, но тот и бровью не повел.