– Держать ствол может и крючок на стене. А нам нужен тот, кому по силам нажать на спуск. Как ты собрался беречь тех, кто дал тебе стол и кров? Какой из тебя защитник, если не можешь спасти собственную жизнь?
Он сплюнул и побрел вверх по склону, ни разу не оглянувшись. У шуховских экзаменов лишь одна попытка, никто не позволит осознать ошибку, подготовиться получше и пересдать: провалил – отчислен. Таков устав, благодаря которому община не только справилась с тяготами нового мира, но и стала самой сильной в городе. Слабым звеньям здесь места нет: соответствуй или сгинь.
Выстрел эхом пронесся над холмом, перемахнул через битумные крыши гаражей и увяз в кленовых ветвях аллейки. Крейдер, уронив на лицо парнишки бурый шмат, обмяк и завалился на бок.
Оценка – удовлетворительно.
Кратчайший путь лежал через Диораму, где за выгнутым дугой фасадом укрылись те, кому не нашлось места в Технологе, и кто не желал делить стол и кров с отморозками. И хотя шуховцы чуть ли не с самого первого дня искали и вербовали спецов, музейщики не остались без светлых голов и умелых рук. Жизнь по простой человеческой правде – не убей, не укради, не обмани – многим казалась краше воровских понятий и людоедских уставов. Выжившие мастера превратили бетонного исполина в неприступную крепость, вернув в строй стоящие на вечном посту танки, много лет назад уже спасшие их предков от истребления. Башни вскрыли, починили поворотные механизмы, бесполезные пушки пустили на лом, а в получившиеся бойницы вставили спарки крупнокалиберных пулеметов, превратив бронированных гигантов в неподвижные огневые точки. И ни шуховцы, ни тем паче крейдеры не смели пожаловать к музейщикам с войной. Зато умники без лишней скромности приходили с миром, выменивая хабар на еду из теплицы и гидропонной фермы.
Так Гордей и встретил Соню. История их знакомства скучна до безобразия: он не отбил ее от бандитов, она не выхаживала израненного после стычки с мутантами бродягу. Парень просто искал редкую плату по заданию ректора, а девушка подменяла в лавке прихворнувшего отца.
Она сказала: «Привет», – а он улыбнулся, потому что еще помнил как, но на этом все едва не закончилось. В свои семнадцать Гордей мог с закрытыми глазами разобрать калаш или выточить с нуля кустарь, выбить десятку со ста шагов, снести голову взмахом клинка и забороть любого в честном поединке, но понятия не имел, как ухаживать за дамой сердца, – такой науке Яков не учил. Потому заглядывал в Диораму по поводу и без и приносил Соне то же, что и завхозу, – платы, медь, инструменты и электронное барахло. Но рыжекудрая красавица считала это не знаками внимания, а обычной торговлей, и дело никак не двигалось с мертвой точки.
– Разрешите войти?
Наставник оторвал взгляд от журнала с АКМ на обложке и нахмурился, словно у порога оружейной стоял не ученик, а старый недруг, замысливший очередную подлость.
– Разрешаю. Почему слоняешься без дела? Разве я не дал тебе список? Все нашел или опять половину слил музейщикам?
– Откуда?..
– От верблюда, – он кашлянул в кулак и вытер ладонь об штанину. – Говори, чего надо, и дуй в город.
– Я… – Гордей замялся, поймав себя на мысли, что убить человека или сразить чудище в разы проще, чем упомянуть Соню в разговоре с посторонним. – Мне… нужен совет. Мужской.
– Так… – старик швырнул журнал на край стола и сцепил пальцы в замок. – Началось… Что же, я мог и догадаться, что в Диораму не из-за скидок бегаешь. Присядь.
Парень опустился на табурет с грацией ожившего манекена. Несмотря на внешнее спокойствие, закаленное годами лишений и тренировок, в его глазах таилось такое напряжение, что, казалось, еще немного и начнет прожигать стены взглядом.
– Дам тебе совет. Как мужчина. Как командир. И как шуховец. Берешь, – он выставил ладони перед собой, – вытаскиваешь из башки эту чушь и выкидываешь на хрен. А через год сходишься с дочкой доцента Рыженко, ей как раз восемнадцать стукнет.
– Но я не люблю ее. Соню люблю.
Гордей приготовился к полному разносу, какие порой получал и за менее серьезные проступки, но Яков не стал орать, брызгать слюной и громить кулаками стол. Он откинулся на спинку и расплылся в ехидной улыбке, став похожим на хитрого моржа.
– Не вопрос, люби кого хочешь. Сердцу, как известно не прикажешь. А детей наделаешь той, кому я велю. Нам нужен здоровый приплод, а не бездарные приживалы. Что умеет твоя Соня? Чему учат музейщики своих баб – раздвигать ноги и стирать обноски? Это и наши бабы умеют. А еще могут лечить, паять платы, варить под углом и много чего еще, так что и думать не смей об этой девке. Не хватало еще подцепить какую-нибудь дрянь. Впрочем, одну дрянь ты уже подцепил, – старик усмехнулся, – но от нее я вылечу мигом. В Диораму больше ни ногой. Это приказ, понял?
Гордей молчал дольше обычного, но наконец изрек:
– Так точно.
Идущий под уклон мост напоминал реку из блестящего металла. Странник не любил этот путь, предпочитал ходить понизу, через рынок, – слишком уж открытое место, да и солнце слепит, отражаясь от сотен окон и зеркал, но ничего не поделаешь – спешка.
На боку темно-вишневой малолитражки серели дырки от пуль, триплекс покрыла паутина трещин. Молодая женщина в деловом костюме как будто спала, откинувшись на водительское кресло. На изрешеченной блузке не было ни капельки крови – бедняга умерла задолго до того, как рядом кто-то устроил перестрелку. Позади в детском кресле сидел малыш в синем комбинезоне. Судя по пустышке во рту, он встретил смерть в спокойном сне, не проснувшись даже когда воздух рвал рев сирен и клаксонов.
В тот день мама привела Гордея на обследование – он рос чахлым и часто болел, и это, как ни странно, его и спасло. Прививки, анализы, процедуры – кто-то назовет вторым домом школу, а для ребенка им стала вторая детская поликлиника в укромном дворике напротив площади.
Собирались делать УЗИ, а перед этим врач заставил съесть сметаны или выпить сырое яйцо. Зачем – не ясно до сих пор, в медблоке университета бойцу не раз приходилось сталкиваться с ультразвуком, но глотать ничего не принуждали. Хотя сейчас он за милую душу съел бы ведро сметаны и запил десятком яиц, но тогда от кислой жижи в прямом смысле тошнило.
Малец начал хныкать, капризничать и приготовился обороняться излюбленным оружием всех недовольных карапузов – диким криком на весь этаж. Тогда врач сказала, что если будет хорошо себя вести, покажет такое, чего еще не видел ни один его сверстник, да и не все взрослые сталкивались с подобным. И не обманула.
Гордей вмиг забыл о тяжести в животе и мерзком послевкусии, едва спустился на нулевой этаж и увидел громадную зеленую дверь с поворотным колесом. И тут же повис на нем, прося показать, что внутри, но девушка строгим голосом ответила, что дверь откроется лишь во время большой беды. Кто же знал, что она уже на пороге и занесла костлявый палец над красной кнопкой.
– Ублюдки совсем охерели.
Яков сплюнул и хлопнул по обгоревшей крыше электоромобиля. Крейдеры долго вели его, прежде чем напасть. Кинули шипы под колеса, а когда диски высекли последние искры – забросали зажигательной смесью. В салоне с двумя бойцами находилась Валя Иванова – медсестра, совсем юная светловолосая девчонка, которая любила напевать, накладывая швы, и мелодичное мурлыканье помогало лучше любого наркоза.
Отряд направлялся к музейщикам – у главы общины заболела дочка: то ли острое отравление, то ли приступ аппендицита, в любом случае, ждать было нельзя, вот и отправили машину. Парней приставили для охраны – не отпускать же красавицу в город одну. Они ехали не убивать, а спасать, а их сожгли живьем.
Рация зашипела, сквозь помехи пробился встревоженный голос:
– Нашли их. Окопались в квартире неподалеку. Палить перестали, похоже, патроны кончились. Берем?
– Нет. Ждите.
Гордей разглядывал потертости на дерматине – каждая напоминала то очертания Черного моря, то дубовый листок, то разлитую краску. Взгляд мужчины не выражал ничего, кроме напряженной готовности – за минувшие пять лет никто не видел в его глазах иного. Лицо – маска, тело – мраморное изваяние, и только пальцы вприпрыжку вытанцовывают на рукояти ТТ.
– Оставь, – учитель протянул изогнутые ножны. – Возьми вот это.
Скопленное оборудование и опыт мастеров превратили стальной лом в полутораметровый скальпель, рассекающий кожу и плоть собственным весом, а в умелых руках шинкующий кости как капусту. Руки мужчины были умелыми.
– Твари должны дрожать. Это не месть. Это не казнь. Это знак. Предупреждение. Пусть запомнят его надолго.
– Так точно, – без намека на эмоции отчеканили в ответ.
– Приступай.
Когда вопли стихли, командир осмотрел комнату и кивнул. Пожалуй, старик впервые остался доволен результатом. Пол, стены, потолок – все в бурых брызгах, а посреди заваленного обрубками и требухой зала – оцепеневший ученик. Он сделал свою работу – сделал как надо – и замер, отключился, словно станок с ЧПУ по завершении программы. С кончика меча в лужу на паркете падала кровь – кап-кап-кап – и больше ни единого звука.
– Что чувствуешь? – спросил наставник.
– Вонь.
После разговора в оружейной Гордей ни разу не встретился с Соней, хотя чувства еще не угасли. Пройдет много лет, прежде чем костер в душе превратится в блеклые уголья, которые утонут в илистой мгле.
Он не боялся ничего, кроме гнева командира, и полностью порвать поводок не удалось до сих пор. Мужчина разучился мыслить и действовать без оглядки на мнение старика: что он скажет, если поступлю так? Как отнесется, когда сделаю этак? Вот и сейчас, меряя аллейку чеканным шагом, он с трудом понимал, зачем идет на рокот ветряков. Ему бы ничего не сделали, если бы послал гонцов куда подальше или вовсе перебил – не смогли бы, как бы ни старались, ведь из волчонка вырастили не волка, а волкодава. Уйдя полгода назад, Гордей не вернулся лишь потому, что Яков не велел, а отпустить столь ценный кадр пришлось по одной простой причине: он стал опасен для своих же.