Прошлой зимой шуховцы потеряли весь урожай. Какие-то уроды (какие именно, так и не выяснили, но пеняли на крейдеров) взорвали теплицу. Сперва думали, часовые прозевали врага и подпустили в упор. Яков так рассвирепел, что без суда и следствия приговорил парней к расстрелу. Слава богу, земля успела промерзнуть, и пока бедолаги долбили канавы, выяснилась страшная правда.
По зданию издали отработали из гранатометов, разом пустив три снаряда в стык стен – самое прочное и в то же время уязвимое место. Ферму обустроили в крытом бассейне, которому не хватило жалкого метра длины до олимпийского стандарта. И если старый корпус построили в пятидесятых с учетом реалий холодной войны, то новый (включая бассейн) – в конце девяностых, поэтому о прочности конструкции и речи не шло.
Рухнул целый угол, а вслед за ним просела крыша – такую пробоину целлофаном не заткнешь, а на улице минус тридцать. Пока всем миром пытались хоть как-нибудь залатать брешь, вода в гидропонике перешла в известно какое состояние, уничтожив и колбы, и посевы. Пакость ублюдки устроили знатную (откуда только «трубы» взяли?), но не смертельную. Теплицу восстановили, однако урожая пришлось ждать до лета. Нет, голод общине не грозил – запасы имелись, но пайки пришлось урезать. Первыми с довольствия сняли бойцов – и так в город ходят, там и прокормятся.
Решение суровое, но справедливое, зато женщинам и детям не придется засыпать под урчание животов. Месяц диета шла без проблем, на второй в кабинетах только и говорили, что о еде, а на третий случилось то, из-за чего Гордея ждала новая жизнь вдали от альма-матер.
Поздней ночью в казарму пробрался Мишка – внук ректора, который ни о каких диетах прежде и слыхом не слыхивал. В то время как все вокруг были стройны и подтянуты, парнишка ходил пузом вперед и тряс румяными брыльями. Несмотря на избалованность, ослушаться деда он не смел, вот и решил провернуть все тайком. Пухлый хитрюга знал, чем богаты тумбочки охранников, и когда от углеводной ломки стало совсем невмоготу, отправился в рейд за галетами, сгущенкой, шоколадом и прочими прелестями из добытых потом и кровью НЗ.
Лазутчик из Михаила, как танк из «запорожца», и о приближении вора бойцы узнали шагов за сто, но не подумали и пальцем пошевелить, ведь расхититель сладостей известно чей родственник. И когда сопящий и шаркающий ниндзя заскрипел дверцами, все притворились, что крепко спят.
Все, кроме Гордея.
Толстяк выжил лишь потому, что шпионов велели брать живыми, но не обязательно здоровыми. Семь человек – семь откормленных и обученных лбов – пытались оттащить соратника от добычи, а тот отмахивался, как от сонных мух и крутил «лазутчика» в бараний рог. После взрыва теплицы Яков приказал бороться с диверсантами любой ценой, а приказы наставника не обсуждаются. И только выбежавший на шум командир сумел угомонить подчиненного, гаркнув на ухо одно-единственное: «отставить!».
Потом был долгий разговор с ректором, вернее – монолог, потому что старик с пунцовым лицом орал не своим голосом, не давая вставить ни слова.
– Кого ты, лядь, вырастил? Посмотри на него! Он же не человек уже, он зверь, нахер! А если ему мозги коротнет? Передавит всех, как цыплят!
– Сергей Николаевич… – начал Яков.
– Молчать! И убери своего шакала с глаз долой! Я его и к забору не подпущу, понял?
Он еще долго бушевал, пуча зенки и размахивая кулаками, а когда наконец ушел, держась за грудь, Яков произнес:
– Ты все слышал. Свободен.
И Гордей ушел, но о настоящей свободе он мог только мечтать.
– Так это… – лавочник потер опухшие веки. – Нет ее.
– А где она?
Старик смерил гостя хмурым взором и беззвучно зарыдал, прикрыв лицо ладонью и прижав обмотанную тряпьем культю к груди. Чуть позже боец у входа пояснил, что месяц назад Соня ушла в город – сказала, хочет найти кого-то.
– А потом?
– А потом вернулась, – охранник сплюнул и щелчком отправил бычок в затяжной полет. – С пулей в боку. Часок помучилась и того… Кладбище у нас знаешь, где? У моста в конце сквера, вон там. Могилка свежая, не пропустишь.
Гордей простоял над холмиком до заката, силясь всколыхнуть вязкий ил и освободить из плена позабытое чувство, что заставляло раз за разом менять маршрут и собирать по квартирам больше хлама, чем просили. Теперь-то он знал, что девушкам нужны не платы и медь, а цветы – вечные розы, на ощупь неотличимые от пластика, легли на пропахшую дождем землю.
Но чувство не возвращалось, как ни ворошил грязь на дне. Всплыли только блеклые воспоминания об их коротких встречах: Гордей как бы случайно проходил мимо, Соня выбегала якобы размять ноги. Потом странник пропал, подруга искала его и погибла, потому что никого не оказалось рядом. Может, хотя бы совесть проснется? Но и она притаилась где-то там внизу, за громадной дверью с поворотным колесом, ключ от которой хранился у другого человека.
Бывшие соратники не сторонились, но и не заступали дорогу. Смотрели без злобы, но и без интереса, будто прошлой зимой ничего такого не произошло и жизнь идет своим чередом. Как и раньше, Гордея старались не замечать, как не замечают забытый гаечный ключ или ржавый топор.
– Все-таки пришел, – прохрипел Яков и растянул обветренные губы – и не понять, то ли это улыбка, то ли гримаса боли.
Он сильно сдал: от сурового, высеченного из гранита командира не осталось и тени, а на смятых захарканных кровью простынях лежала догорающая оболочка, немощный обломок былого величия.
– Присядь.
Мужчина подчинился – как и всегда.
Как и всегда, его лицо напоминало пластиковую маску с живыми глазами.
Яков хотел что-то сказать – вдохнул поглубже, чудом не сорвавшись на кашель, приоткрыл рот, но так и не произнес ни звука. Человек напротив – не тот, с кем стоит говорить по душам, даже если очень хочется.
Даже если очень надо.
Старик не ждал от него ни споров, ни упреков, хотя ученик имел на них полное право, лишь привычную выжидательную тишину, но странник вдруг спросил:
– Почему?
– Почему что? – речь больного превратилась в пьяное бормотание. – Почему взял тебя? Почему не давал спуску? Почему все время требовал большего?
– Нет, – перебил Гордей, ведь собеседник мог перечислять до утра, а стоящая у изголовья смерть не собиралась столько ждать. У нее и без того слишком много дел. – Почему я? Почему позвал не родных, не близких, не друзей… а меня?
Наставник с трудом повернул голову и долго смотрел в глаза, где горел не огонь, а северное сияние – столь необычным был этот взгляд, особенно в сравнении с бледным восковым лицом – лицом человека, чья душа таится в темнице за громадной дверью, в которой всего две узкие щелочки.
– А сам как думаешь?
Гость промолчал, Яков тоже не проронил ни слова, покуда зеленые пики на мониторе не сгладились в прямую линию.
Он пришел на кладбище, когда все разошлись. Посмотрел на старую фотокарточку на кресте, которую каким-то чудом отыскали в отделе кадров среди тысяч документов, и почувствовал что-то странное на лице. Коснулся острых скул, поднес пальцы к глазам и увидел странный блеск. Смахнул теплую влагу рукавом, но тут же появилась новая. Инфекцию, что ли, подхватил какую?
И тут дно взорвалось. Вязкий ил хлынул в стороны, дав дорогу чистейшему гейзеру, все эти годы окруженному непроницаемой стеной, которая не давала боли проникнуть внутрь и в то же время ничего не выпускала наружу.
Дверь с поворотным колесом не просто открылась, ее сорвало с петель, но цену свободы Гордею только предстояло узнать.
Анна КалинкинаПланетарий
– Вот так я и не попал в Планетарий, – сидевший у костра человек в защитном костюме натужно вздохнул, оглядывая закопченный потолок станции Баррикадная. Был он невысоким, краснолицым, в редких волосах намечалась лысина. Расположившийся напротив худенький паренек сочувственно кивнул. Эту историю он слышал уже не раз – когда Хват напивался, он по секрету рассказывал ее каждому, кто готов был слушать, а протрезвев, ничего не помнил. Но Данька делал вид, что ловит каждое его слово затаив дыхание. Он надеялся, что Хват все-таки возьмет его стажером.
Парень с детства мечтал быть сталкером. Мать за голову хваталась, когда он поверял ей свои мысли. Но пару лет назад она умерла – и теперь некому было запретить ему рисковать. И только старик Петрович, долгожитель станции – ему вскоре должно было исполниться 56 лет, – слушая горячие речи Даньки, с сомнением качал головой:
– Так ты хочешь к Хвату в стажеры пойти? Дело хорошее, конечно, но я б не советовал. Уж больно риск велик. Хват – отчаянный, далеко забирается. Несколько лет назад был у него стажер – Васька Рыжий, но однажды Хват один вернулся, Васька наверху остался. С тех пор он и не брал никого – так на него это подействовало. Так что он, может, сам не согласится. Хотя если возьмет – считай, повезло. Удачливый он. Помню, как-то был случай – пошли они наверх с Ефимом Пегим и Жилой. И на мутантов нарвались. В общем, на станцию один Хват приплелся – израненный, измученный, но живой. Слово, что ли, он волшебное знает? Может, и тебя научит, если понравишься ему?
– Я упрошу, – у Даньки блестели глаза.
– Ну, как знаешь. Я тебя предупредил, – покачал головой Петрович.
Данька потом и сам не мог поверить, что решился заговорить с известным сталкером. И что тот, вопреки ожиданиям, его выслушал.
– Ты хорошо подумал? – только и спросил он потом. – Сталкеры своей смертью редко умирают.
– Я готов, – быстро отозвался парень.
Сталкер окинул его оценивающим взглядом, о чем-то задумался.
– Ладно, – сказал он наконец, – посмотрим, как звезды встанут.
Маясь в ожидании, Данька приставал к Петровичу:
– А расскажи еще про Хвата. У него жена ведь больная, да? Почти не выходит из палатки, скрюченная, как старуха.