Хрустнули костяшки пальцев – с такой силой он сжал кулак. Он отплатит им за все. За украденную жизнь, за каждого погибшего тогда. Не пощадит никого. Он взял в левую руку лук, правой закрепил на бедре колчан со стрелами, проверил, на месте ли нож, и осторожно направился к первой хижине. Охота началась.
Шамиль АлтамировНаемники
Басмач шел по когда-то асфальтированной дороге, морщась от тянувшейся с реки вони. Холодный ветер трепал полы плаща и нахально задувал через рукава, обещая сопли, чирьи и прочие прелести сквозняков. Басмач кутался в плащ, мерз и злился – дела шли хреново: поход с караваном не удался, денег нет, с оружием беда. Кто виноват? Да понятно кто – он сам. Седой как лунь, а все туда же, захотелось легких денег. Получил? Ага, сполна, еле ноги унес. Басмач сплюнул, отпихнул ногой в сторону трехрогий коровий череп, таращившийся на него с асфальта, и зашагал дальше.
В Курумоче он получил от Хоря наводку и шел теперь на встречу с заказчиком в Красную Глинку. Расстояние не то чтобы близкое, километров двадцать. При хорошем раскладе он бы купил место в караване и трясся бы в щелястом фургоне в обнимку с баулами, но расплатиться было нечем, а в услугах охраны местная торгашеская братия не нуждалась. Курумоч – богатое место, и в людях, могущих держать оружие стволом вперед, здесь недостатка не было.
Давид Хоревский, более известный как Хорек, был той еще падлой! Безногий, скачущий на культях, обутых в опорки, посредник местных наемников, вполне мог втравить в совсем уж нехорошую историю, а то и в рабы продать, слыхали про него такое. Но Басмачу была нужна работа, любая – с пустыми карманами выбирать не приходилось. Нет, конечно, «НЗ» на самый непредвиденный случай имелся – и таял с каждым заходом в поселок. Охотиться здесь было особо не на кого – людное место, все съедобное переловили и перестреляли. Потому и топал.
Если бы не острый, как нож, холодный ветер, выбивавший слезу из глаз, то дорогу, по которой Басмач шел, он мог бы назвать красивой. Справа, на желто-глиняном Царевом кургане, вопреки годам и непогоде, все еще стоял почерневший и чуть покосившийся крест; по обе стороны бывшего Красноглинского шоссе росли деревья, успевшие нарядиться в медь и золото – осень, рано вступившая в свои права, вытесняла зелень. Плоская гора у едва держащегося моста через реку Сок походила на черепаху из-за чередования еще зеленого и уже пожелтевшего кустарника.
Чуть левее догнивали у причала сбитые в кучу яхты. Под самим мостом, у лежавшей поперек русла затонувшей баржи, плескалась черная вода, время от времени в бурунах виднелись блестящие чешуйчатые спины, мелькали хвосты. Басмача передернуло: ну не любил он воду, и особенно – вымахавшую за послевоенные годы до размеров лошади речную живность, когда-то бывшую сомами, щуками, окунями. Мост пересек почти бегом – а вдруг вот прям сейчас решит рухнуть?
Он прошел уже большую часть пути. Впереди виднелся поселок Красная Глинка, вернее, дым, поднимавшийся от домишек, сбившихся в кучу в низине по левую сторону. Стреляя в глушитель и тарахтя полумертвым движком, догнала непонятного вида колымага. Смесь конной брички и тягача-длинномера без кабины, груженная тюками, протащилась мимо, а бандитского вида охранники хмуро провожали Басмача стволами ружей-автоматов до тех пор, пока «Колхида» не скрылась за поворотом. Басмач плюнул им вслед, посмотрел на часы – старенькие «командирские» показали 14.15, – затянул шнурки на ботинках и зашагал дальше.
Привычка сверять ставшее никому не нужным время давала ощущение порядка и даже – в какой-то мере – мирной жизни. Глупо? Наверное. Когда вокруг дерьмо, кровь, смерть, рвут глотки за кружку воды и горсть грязной соли, то, разменяв четвертый десяток, хочется этого давно забытого ощущения рутины: встал, умылся, почистил зубы, собрался на работу…
Время, а вернее – необходимость его измерения, уже лет двадцать как утратила свое значение. Наверняка где-то в заросшем паутиной и пылью НИИ все еще тикают, неумолимо отсчитывая секунды, атомные часы. Мир за стеной успел вернуться в темное средневековье, люди заново учатся делать луки, копья и изобретают порох, а молекулярные, квантовые часы тикают. Хронометры стали дорогой безделушкой-аксессуаром, вроде перстня.
Басмач снова посмотрел на часы, сверился с видневшимся сквозь облака солнцем, подвел стрелки и затопал вперед. Встретиться с заказчиком предстояло ближе к закату в плавучей рыгаловке «Скрябин».
Когда часы показывали 15.00, он стоял перед длинной, ржаво-синей, облупившейся от времени посудиной, пришвартованной в старице реки Сок. Дебаркадер – не то плавучий ресторан, не то баржа-склад, переделанная в подобие корчмы, – цеплялся тросами за бетонные блоки, сложенные на разрушенной набережной, и приглашал зайти, выпить-закусить, выпростав на берег «язык» широкого дощатого трапа. Ветер, шуршавший пожелтевшим камышом и рогозом, пах тиной, болотом, помоями и сто раз пережаренным жиром. Басмач поморщился, шмыгнул породистым носом и взошел на борт по скрипящим доскам.
Сразу у входа его встретили они! На глазок – где-то третий размер. Обладательница сразу трех сисек под тонкой, облегающей тканью застиранной блузки подпирала широкой задницей косяк и улыбалась. Басмач не то, чтобы не любил шлюх, да и они не то, чтобы не любили его в ответ, но сейчас было не до нее. Включив на секунду «кавказца», он ткнул пальцем в потолок и громко воскликнул:
– Уай! Какой красата радом, а я ай-ай на мэли, што подэлать… – и прошел мимо сразу потухшей «бабочки».
Корчма, судя по сцене и барной стойке с зеркальным стеллажом и шеренгой бутылок, все же была в прошлом плавучим рестораном. Пол из грубо обструганного горбыля белел свежей древесиной и пах хвоей. Было просторно и не людно, из всех столов, накрытых клеенчатыми скатерками, была занята едва ли треть.
Справа от стойки виднелась доска, наверняка уворованная из ближайшей школы. На черной поверхности рисовала «меню», переставляя от усердия ножки в потертой джинсе, опрятно-круглозадая деваха с пушистой шевелюрой цвета кофе. Из-под ее мелка выходили то рыба на тонкой спице, то подобие чебурека, в который завернули мясного и овощного вперемешку. Басмач почесал переносицу, вспоминая название мексиканской шаурмы…
– Чего желаете? – прогудело справа.
Басмач чуть не подпрыгнул, чтобы попутно рубануть кинжалом по источнику звука, но вовремя остановил руку, вынув клинок из ножен до половины. Сумевшая подобраться на расстояние вытянутой руки двухметровая сисястая бабища в клетчатой рубахе, заметив это, лишь приподняла бровь и чуть ухмыльнулась некрасивыми, тонкими, как разрез ланцета, губами на крупном лице. Басмач ругнулся про себя, убрал руку с ножа и вспомнил:
– Така! – на его окрик обернулась деваха, рисовавшая меню для неграмотных, не умевших читать имбецилов – как когда-то делали в сети кафешек с утиным названием. Обернулась, посмотрела вокруг, повела круглым плечиком и продолжила рисовать горшочек с варившимся в нем, судя по полоскам, окунем.
– Чего? – снова прогудела клетчато-сисястая.
– Я спрашиваю – чем кормите, хозяйка?
Пока «хозяйка», пустившись в пересказ всего рыбно-грибного многообразия, включила заученную и сто раз говоренную пластинку, Басмач ругал себя мысленно за то, что расслабился – еще и в людном месте. Терять бдительность – это неправильно, опасно. Отвлекся на мелочь, а проснулся уже на небесах, ну, или у бурлящих котлов, что скорей всего.
– Так, – он побарабанил пальцами по липкой клеенке. – Суп, говоришь, из рыбы? Нет, пожалуй. Шашлыков из сомятины. Почем?
– Две пятерки.
– Дорого, – хмыкнул Басмач. – Ну, давайте две порции.
– Хорошо, – кивнула лошадиной головой официантка-вышибала.
– Травник?
– На чайном грибе.
Басмач сморщился. Помои из плесени, по недоразумению названные чаем, он как-то не уважал.
– Кипятку, пожалуйста, чайничек. И стакан.
– Три пятерки, – прогудела гренадерша. Басмач мысленно пересчитал свои финансы и кивнул. Топая ножищами сорок пятого размера, официантка скрылась за стойкой.
Глядя ей вслед, Басмач решил, что есть еще бабы в русских селеньях, которые могут и танк на скаку, и в горящий бункер, если понадобится. Вот собрать дивизию таких сисясто-двухметровых – и можно континенты захватывать.
Бородачу было скучно и досадно. Надо было выплеснуть, выместить зло на подходящей мишени. Басмач гулял взглядом по кабаку, любовался джинсовыми округлостями художницы, но та, дорисовав меню, вытерла с пола осыпавшуюся с мелка белесую пыль и ушла за сцену.
На сцене вяло извивались две девахи-мутантки с плохой кожей в наростах-бляшках. То, что кожа у них плохая везде, было понятно сразу, так как прикрыты они были лишь ошейниками и подобием трусов из оконного тюля в крупную ячейку. Танцевали они не в такт под назойливое бряцанье на доске с натянутой леской. Звуки этой «гитары» царапали слух, распаляя и без того кипевшую в груди черную злобу. Басмач решил, что жертву он выбрал. Из-за стойки вынырнула клетчатая, подхватила у толстого, опухшего донельзя одноглазого бармена чайник и зашагала к столу.
Широкая жестяная плошка-поднос с шашлыками, тихо звякнув, плюхнулась перед Басмачом, ударив в нос приятным, только что с огня, шкворчащим жарено-мясным. Рядом стукнул об доску-подставку пыхтящий алюминиевый чайник где-то на пол-литра.
– Вай! Спасыба, хазаюшка! – вновь включив «кавказца», воскликнул Басмач, улыбнувшись официантке своей самой обаятельной улыбкой. Гренадершу тут же как ветром сдуло, лишь плоская задница мелькнула за стойкой. А бармен злобно зыркнул, грохнув стаканом об стойку. Но Басмачу было плевать, он откусил горячее, сочащееся жирком мясо сома и заурчал от удовольствия.
«Хорошая еда, хороший дом, что еще нужно?» – вдруг всплыла в памяти фраза. Еда и впрямь была хороша, но чего-то не хватало. Он полез в изрядно похудевший рюкзак, порылся и выудил туго свернутый целлофановый пакет. Развернул хранящийся в нем пузырек, открутил крышку и обильно посыпал мясо смесью черного и красного перца. Что-что, а поесть он всегда любил.