Этот вечер был самым страшным. Звонка я ждал, как приговора. Наконец заверещал телефон, и я подскочил, словно ошпаренный. Я боялся снимать трубку.
Звонил майор. Он выдержал паузу. Я понял, что Сапер боится задать мучающий его вопрос.
– Как… они? – превозмогая себя, спросил командир.
– Все! – обреченно ответил я. Трубка молчала. Я даже не мог представить, что творится в душе у Сапера.
– Давно? – прохрипела трубка.
– Десять минут назад.
И снова страшная томительная пауза.
– ПОХОРОНИ! – прорычал командир мне в ухо. – По-человечески. – Майор сделал над собой усилие. – Это просьба.
Я положил трубку.
Они оказались на удивление легкими. Без особого труда я перенес Дашу и Вадика к шлюзу. Облачился в защитный костюм, вооружился лопатой. Через десять минут мы «втроем» были на поверхности. У бетонной ограды я воткнул лопату в землю и принялся копать могилу. Многого от меня не требовалось. Хоронить всегда проще, чем убивать.
Когда обе ямы были вырыты, я немного перевел дух. Глядя на груду сырой земли, освещенной тревожным светом прожектора на вышке, я думал о жизни. И о командире. Что он чувствовал, о чем думал сейчас, когда я здесь хоронил самых дорогих ему людей, закапывал в землю чужую радость и боль.
Вот так вот с женщиной, с которой делил жизнь и любовь, мерил единой душой счастье и горе.
Вот так вот с сыном, которому отдано все родительское тепло, на кого возложены все надежды отца и матери.
Медленно росли могильные холмики, я механически работал лопатой, а по щекам текли слезы. И дождь плакал вместе со мной.
Когда-то я точно так же копал одну общую могилу для жены и годовалого сынишки. Я сам обрек их на смерть там, за пеленой прошедших лет, на скользком полотне дороги. Сам отнял у себя бесконечное счастье. Палач, безвольно казнивший самых дорогих сердцу людей.
Лопата выпала из рук. Я сел на землю и закрыл лицо ладонями.
Приперся мутный холодный рассвет. Он приволок какой-то серый влажный туман. Белесые клочки его лежали в низинах, прятались под деревьями. Стрелка компаса уверенно указывала направление на север. Давно уже скрылось за поворотом неприметной лесной тропинки место моей ночевки. День разогнал ночные страхи, затолкал мглу в непролазную чащу.
Стараюсь не думать ни о чем. Просто шагаю по петляющей среди деревьев-великанов лесной тропинке. Низкие тучи лениво ползут в далекую неизвестность. Нет даже намека на солнце. Понимаю, что очень устал. Ночь, полная страхов, тревожные сны и кошмарные воспоминания не дали мне отдохнуть. Буду идти, пока есть силы.
К полудню уперся в болото. Усердно разглядывал карту, растерянно водил пальцем по бумаге, пытаясь разобраться, куда нужно идти. Нашел болото, мысленно определил, где на местности нахожусь я. Прочертил маршрут к конечной цели. Все-таки мы здорово отклонились из-за неполадок с компасом.
Решил двинуть напрямую. Ноги утопали в мягком мху, я быстро выдыхался, но упрямо шел вперед. Часто делал короткие остановки, переводил дух и шагал дальше. Далекая полоса леса, проглядывающая за чахлой болотной порослью молодняка, притягивала магнитом. Я просто старался не глядеть под ноги, пытался как можно увереннее идти вперед. После получаса такой ходьбы усталость все же взяла свое. Замученный и выдохшийся, я опустился на мягкую кочку, и вдруг увидел что-то у себя под ногами.
Рассыпанные красные бусинки клюквы, скрытые наполовину переплетением сухой травы. Удивительное зрелище. И неважно, что где-то лежали в руинах разрушенные войной города и радиоактивный дождь оплакивал миллионы потерянных в один миг жизней. Здесь все было так же, как раньше. Тут ничего не изменилось.
И память потащила меня в прошлое, снова в детство, в родную деревню. Эти походы с отцом и бабушкой за осенней ягодой. Мокрый прохладный рассвет, рождающееся за грядой леса солнце и не сравнимый ни с чем запах болота. Отец говорил, что так пахнет багульник. А я еще, оказывается, не забыл, как он пахнет! Хотелось снять противогаз, вдохнуть полной грудью осенний воздух. Забыть обо всем…
Когда я добрался до леса, я совсем выбился из сил. Просто вышел на гриву и растянулся на земле, уткнувшись фильтром противогаза в мягкий мох. Не помню, сколько лежал так. Затем перевернулся на спину, устремив взгляд на кроны сосен. Какое-то умиротворение охватило меня. Надолго ли? Короткая передышка перед очередной пыткой.
Здесь, в лесной глуши, мир почти не изменился после ядерной катастрофы. Все та же девственная природа, дикий лес, свободный ветер. Интересно, что стало со страной, с миром, в котором я жил? Неужели вся планета погибла в атомной войне? Спасся ли кто-нибудь? Должны, ведь в городах есть бомбоубежища, метро. Думаю, сколько можно протянуть в каком-нибудь бункере. Месяц, два? А может быть, чуть дольше, пока не закончатся фильтры или не придет голодная смерть.
Даже страшно думать о родном городе. Перед глазами все еще стоит ослепительная вспышка на горизонте. Где-то там, за километрами леса, осталась старая жизнь. Детство, друзья, радости, первая любовь, страдания и надежды. Там осталось все.
А я здесь. Измученный, одинокий, сходящий с ума убийца.
Воспоминания снова душат. Сажусь на поваленное дерево, чтобы перевести дух. Запрокидываю голову – кажется, что так мне немного легче. Низко склонившееся над землей пепельное небо бесстрастно. Оно равнодушно к одинокому путнику, глядящему на него с тоской. На стекло противогаза ложатся маленькие капли дождя. Я закрываю глаза.
Вспоминаю тот день, когда мы поехали на учения. День, круто изменивший нашу судьбу. Благодаря этой поездке я остался в живых. Внутренним взором я вижу раскаленный добела горизонт, слышу испуганные крики товарищей. Страх, недоумение. И среди общей суеты – резкий и властный голос Сапера. Тряска в армейском «Урале по каким-то таежным неезженым дорогам. Старый забор из бетонных плит и одинокая вышка на окраине леса. Спуск в темноту.
Убежище.
Открываю глаза. Пора идти.
Часа через полтора я добрался до перевала. Я был голоден и измотан, восхождение отняло у меня остатки сил. На вершине я решил отдохнуть. Радовало то, что, судя по карте, до моей конечной цели оставалось пройти совсем немного. Прислонившись спиной к камню, я смотрел вдаль. Отсюда видны горбатые сопки и зеленое море тайги. Свобода, простор. И горечь утраты чего-то важного, тоска по несбывшимся мечтам.
Надо идти. Вечереет. С ужасом думаю о том, что придется провести ночь наедине с собой. Сегодня надо хорошенько подготовиться к ночлегу. Спускаюсь осторожно, глядя под ноги. Камни сырые, только бы не оступиться.
Я уже почти спустился к подножию сопки, когда вдруг поскользнулся и поехал вниз по камням. Чудом спас стекло противогаза, но ударился затылком так, что зазвенело в ушах. Ногу пронзила адская боль. Я вскрикнул, и сознание покинуло меня.
Ветер надрывался, хлестал по стенам бетонной будки. Бросался, как безумный, но, натолкнувшись на рукотворное препятствие, умерял свой пыл. Мелкая морось кружила в воздухе, оседая на стекле маски противогаза.
– Ну и погодка, – угрюмо прозвучало справа. Гимнаст зябко поежился, поправляя ремень автомата.
Я глянул в сгущающиеся сумерки. Увидел у бетонной ограды согбенную фигуру командира.
Сапер прощался с семьей.
Что ждет нас? Сумеем ли мы убежать от смерти? Вроде бы «светофора» на нас не было. Командир сказал, что в четырех днях пути отсюда секретная военная часть. Сможем ли добраться?
Маршбросок в неизвестность.
Майор вынырнул из сумерек неожиданно. Поправил автомат, глянул на нас.
– Пошли! – твердо приказал он. И мы шагнули навстречу неведомому. Оставив за спиной убежище-склеп с заключенной в нем смертью. Семеро баловней судьбы, оставшихся в живых.
Прочь, прочь от чумного бомбаря, прочь от несбывшихся надежд, от старого мира. Каждому из нас хотелось надеяться, что этот путь будет пройден не зря.
Мы шли всю ночь. Двигались на север. Сапер то и дело доставал карту и компас, сверялся, стараясь держать верное направление. А когда забрезжил немощный рассвет, сил идти уже не оставалось. Командир объявил привал, и, пока мы усаживались на поваленную сосну, Олег Денисович в очередной раз достал указывающий нам верное направление прибор и нахмурился.
Стрелка компаса крутилась, как сумасшедшая.
Сознание возвращается неохотно, медленно. Пытаюсь пошевелиться. Резкая боль неожиданно простреливает левую лодыжку, в глазах стремительно темнеет. Крик вырывается из моего рта. Господи, где я?
Обвожу мутным взглядом видимое пространство. Темные камни, качающий кронами деревьев лес. В душу закрадывается страх, устраивается поудобнее на привычном месте. Пытаюсь снова подвигать правой ногой, и адская боль пронзает конечность. Хочется закричать, но на этот раз я проглатываю крик.
Стремительно темнеет. Осенние сумерки коротки. Ползет из сырой чащи холод, разливается по земле. Что-то тяжело ухает в лесу. Резко вздрагиваю, и нога тут же отвечает нестерпимой болью.
Неужели сломал? Нет, этого не может быть!
Холодно. Меня всего колотит, к горлу подкатывает тошнота. Снова стараюсь подбодрить себя. Ну, чего разлегся? Давай! Пытаюсь двигать стопой, но она словно онемела, лишь боль каленым железом прижигает снова и снова. Кружится голова. И совсем нет сил. Лес медленно сливается с темнотой, превращаясь в сплошную чернильную стену. Зыбкие сумерки стирают привычные очертания. Я медленно ползу вперед, стискивая зубы. Кажется, тропа.
По ткани защитного костюма стучат первые капли дождя.
Я наконец не выдерживаю. Утыкаюсь маской в сгиб руки, и тело сотрясают рыдания. Нет сил терпеть все это. Я чувствую, как слезы текут по щекам. С рычанием, борясь с болью, я подползаю к большой ели и ныряю под нее. Тут почти не мочит. Роняю голову на хвойное покрывало. Не могу больше.
Перед глазами плывут размытые картины. Сюжеты из фильма ужасов. И я уже не могу сопротивляться им.