А еще я понял, что я трус. Боюсь смерти, слишком любою жизнь, чтобы пустить пулю в лоб и облегчить страдания. Для того чтобы смыть грязь с души, нужно умирать в муках.
С трудом разлепляю веки. Где-то далеко за лесом в разрывах туч показалась луна. Мигнула и погасла. Затем снова вспыхнула.
Разве луна так может? Да и откуда ей взяться сейчас, в такую непогоду?
Господи, прожектор, вот что это! Сигнальный фонарь на вышке. То вспыхивает, то вновь гаснет. Скорее всего – подает сигналы возвращающейся группе. Спасительный свет.
И я заплакал. Не знаю, откуда взялись силы, но я снова пополз, превозмогая мучительную боль. На свет! И уже не важно, пускай к таким же палачам, одним нажатием кнопки отправившим на тот свет тысячи людей.
Лишь бы к людям.
Вперед, вперед. Сквозь залитое стекло маски вижу, как где-то в лесу шарят в темноте лучи фонарей. Разбегаются в разные стороны, скрещиваются. Они идут сюда, идут ко мне. Ко мне!
Он почувствовал, как сильные руки подняли его. Артур с трудом различал голоса: волнительные, радостные. Спасительный свет проникал даже через опущенные веки. Вот он, такой близкий, теплый, дарующий надежду.
Противный лязг железа. Спуск вниз. Кажется, его тащили на каких-то самодельных носилках. Артур чувствовал боль, но она теперь казалась ему далекой, маловажной. Он попытался разлепить веки.
Тусклый зеленоватый свет, отраженный в стекле маски, плавал перед глазами. Такой знакомый. Такой страшный.
Господи, как наивно было верить в то, что можно убежать от смерти! Нет, кровавая жатва еще не окончена. Костлявая всегда была рядом, шла по пятам, издевалась над ним, выжидая своего часа.
Смерть пришла и сюда. Нашла новую обитель, чтобы покарать людей за старые грехи, превратить спасителей в мучеников. Палачам нет места в новом мире!
– НЕЕЕЕЕТ!
Дикий крик разорвал безмолвие подземелья, эхо отразилось от бетонных стен и пошло плясать по длинному коридору.
Алексей ДоронинСтарая шахта
Тем, кто видел «зону», мутанты не страшны.
Звонок многоканального телефона заставил вздрогнуть человека в низком кресле. В котором и захочешь – не уснешь.
– Горный диспетчер слушает! – он вытянулся в струнку, узнав знакомый бас. – Да, Петр Сергеевич, выясняем!
На том конце провода разразились гневной тирадой. И диспетчер – немолодой, лысоватый мужчина в пиджаке с накладками на локтях – ответил так же громко, но с интонациями виноватого подчиненного:
– Да, связались! Ждем ответа. Пока нет! Немедленно доложим.
На том конце что-то отрывисто бросили и отключились. Диспетчер перевел дыхание. На время отлегло от сердца. Но все же была причина для тревоги.
На столе стояли три жидкокристаллических монитора. Сейчас они были темными. Еще один, побольше – висел на стене. На него выводилась схема горных выработок, совмещенная с электронной системой наблюдения и оповещения.
Вот именно что «выводилась». Система не работала, и экран был таким же черным и мертвым.
– Ну и денек, – диспетчер поморщился и встал с кресла, так что хрустнули кости.
От долгого сидения затекли ноги. На душе было муторно. Двенадцатичасовое дежурство подходило к концу, и ничто не предвещало беды… когда вдруг, пять минут назад, пропало электричество.
А ведь энергия поступала на шахту «Карачумышскую» по двум независимым линиям – от двух разных компаний-поставщиков. С двух генерирующих станций, расположенных в разных городах. Отстоящих один от другого на сорок километров.
И вот она одновременно. Без единой секунды интервала. Пропала.
Мощности аварийного генератора – дизельного, установленного в подвале комбината, где размещалось шахтоуправление – хватало только на работу части освещения, а также шахтовой мини-АТС.
Но даже пяти таких генераторов было мало для работы вентилятора главного проветривания – здоровенной штуковины с мощностью двигателя 400 кВт. А значит, он пять минут назад остановился. И двести человек, которые сейчас были под землей – вторая смена, – должны как можно быстрее выбираться на поверхность. Пешком. Поскольку и электровозы монорельсовой дороги, и конвейерные ленты также остановились.
Там, внизу, без проветривания делать нечего. При отключении электроэнергии – и это записано в планах и правилах – смена должна немедленно покинуть горные выработки.
А тут еще и телефонная связь пропала – и стационарная, и сотовая. Не удалось дозвониться ни в энергокомпании. Ни в сами города, в их аварийные службы и отделы ГОЧС. Ни в соседний поселок, где была пожарная часть и отдельный отряд горноспасателей. Никуда. Доступный мир сразу скукожился до двух-трех километров, которые отделяли Комбинат от разбросанных по склону большого холма других зданий шахты, находящихся в прямой видимости. А что там, за холмом – теперь неизвестно. Радиосвязью на шахте пользовалась только охрана, чтобы связываться с постами и патрулями на площадках. Позывные того самого отряда горноспасателей, который стоял километрах в шести, были, конечно, диспетчеру известны. Первым делом он попытался связаться именно с ними.
И не получил ответа. Не получил его и спустя пять минут. Все это было очень странно. В любой момент директор мог позвонить снова, но почему-то захотелось выйти на улицу. Диспетчер распахнул дверь и вышел в узкий коридор. Потом открыл еще одну и вышел наружу. Было прохладно. А ведь утром, когда начиналось дежурство, стояла типичная для июля жара и духота. Он остановился в десяти шагах от одноэтажного здания диспетчерской. На крыше дрожала под порывами ветра антенна. Кругом был холмистый, изрезанный оврагами ландшафт, типичный для юга Кузбасса. Правда, людьми он был изрезан еще сильнее, чем природой.
По склону были раскиданы грубые «коробки» промышленных зданий из железобетона и металлопрофиля. Самое большое – котельная, дым из ее труб по понятным причинам не шел – середина лета, до отопительного сезона далеко даже в Сибири. Чуть поодаль – тот самый вентилятор главного проветривания – упрятанный в приземистое кирпичное здание с плоской крышей, окруженное забором. Еще дальше над разрытой землей возвышались бетонные сваи и чернел глубокий котлован. Там когда-нибудь будет обогатительная фабрика. Устье транспортного ствола, где спускались и поднимались «на гора» люди, отсюда видно не было, его заслоняла котельная. Зато виднелось несколько бытовок – это каптерки, пункты хранения газовых баллонов, модули дегазации. Дальше всего стояла буровая установка и вагончик геологоразведчиков, которые вели работы на новом пласту. Угольный склад под открытым небом, похожий на большую кротовину, нарытую гигантскими кротами, – темнел на пределе видимости. Там было шоссе, соединявшее все населенные пункты этой части региона. И все угольные предприятия, которых столько, что здешняя равнина местами напоминала лунную поверхность. Линии электропередач уходили на ту сторону холма.
Все такое привычное и знакомое. Можно сказать, родное.
Внезапно что-то изменилось. Будто включили дополнительное освещение, и пасмурный вечер стал светлым днем.
– Мать твою, да что это?
Диспетчер охнул и снял очки, чтоб протереть их. Да так и выронил.
Как в замедленной съемке, вдали – со стороны холма – поднимался исполинский пылевой столб.
Он совсем не испугался. Такое уже бывало. Просто проводят взрывные работы на разрезе, на соседнем горном отводе… Там тоже добывают уголь, но открытым способом. Ведь так?
Но гриб, вместо того чтоб опасть и рассеяться, поднимался все выше. Рос как на дрожжах и уже заслонил половину горизонта, упираясь прямо в небо.
А потом пришел и огонь.
Человеку снилось что-то хорошее, но его упорно трясли за плечо, грубо вырывая из этого видения.
– Михалыч! Проснись, Михалыч!
Лежащий на низкой больничной койке под застиранным байковым одеялом даже бровью не повел.
– Да просыпайся ты, старый черт.
Спящий вздрогнул. Открыл глаза… и разразился таким отборным матом, что если бы рядом были растения, они бы завяли. Но никакой зелени кругом не было. Только в маленькой теплице на первом этаже офтальмологического корпуса.
– Да ты… такой и растакой… Да чтоб тебя… туда и растуда… и в уши… и в нос… и в хвост…
Минуты две он разорялся, потом поток сквернословия иссяк так же внезапно, как начался.
– А… это ты, вертухай. Какого рожна тебе надо?
– Дело есть, – Серега Лыков, бывший охранник из ЧОПа, а ныне второе лицо в их маленькой коммуне, не обиделся на оскорбительное прозвище или не подал вида, – меня Главный прислал.
– И… чего ему надо?
– Угля мало. До весны не хватит. Сам знаешь… когда в онкологическом перекрытия обвалились… мы весь, который там хранился, потеряли.
– Нечего было туда ссыпать. Говорили же, что здание на ладан дышит.
– Это уже дело прошлое. Надо на шахту съездить, пока не замело. Бери свой тарантас и поехали, как стемнеет.
В помещении стоял полумрак. Где-то капала вода, хотя трубы уже много лет были сухими. Но грунтовые воды делали свое дело, медленно и неумолимо, и людям приходилось постоянно бороться за то, чтобы не заливало по щиколотку. За стеной – в соседней подвальной клетушке – раздавался детский плач. Из-за тонкой деревянной перегородки с другой стороны доносилось чье-то ворчание. Обитатели подвала Центральной Городской Больницы жили своей жизнью, встречая очередной ноябрь под землей.
Уже сейчас тут зябко. А зимой будет зверски холодно. Зимой они тесно набивались в подвал одного корпуса, кардиологического. Тот был самый утепленный.
Отапливали углем – у больницы собственная котельная, как раз рядом с этим корпусом, и один из котлов по-прежнему работал. А запас угля они постоянно пополняли. Сначала на тачках летом, зимой на санках. Потом сумели оборудовать старый «ЗИЛ» из больничного гаража газогенераторной установкой. Теперь он мог ездить хоть на дровах, хоть на угле. Благо, того кругом хватало. Его для уцелевших должно хватить на много тысяч лет – даже добытого. Столько они вряд ли проживут.