Ветер год за годом засыпал его землей, теперь наверху кучи росла трава и карликовые деревья, такие уродливые, что все трое старались обходить их стороной.
Конечно, хранившийся под открытым небом каменный уголь из-за выветривания и окисления потерял в своих свойствах. Но для них сойдет и такой. Они не сталь собирались плавить.
Подкатили к самой куче, взяли лопаты и начали кидать.
При этом ружье всегда было под рукой. Конечно, работать в темноте тяжело, но свет только привлечет ночных тварей, а вовсе не испугает их. Даже фонарями старались зря не светить.
Работали молча, лишь ухая и кряхтя.
Только раз, когда вступило в больную спину, горный мастер позволил себе сказать, что он думает об этой поездке.
– Задолбало все. Чего таких старых-то послали? – проворчал пятидесятилетний мужик, отправляя в кузов очередную лопату черных комков. – Ведь есть и помоложе.
– Молодые пусть живут, – возразил Сиделец. – А нам уже по фигу.
Сам он явно не младше. И кашель у него такой, что еще десять лет назад думали – не жилец.
Хотя погрузка была еще не закончена, Михалыч залез в кабину и начал прогревать установку, из которой сразу полезли клубы дыма. Видать, что-то ему не понравилось, он высунулся и прислушался.
Действительно. Уголь исправно превращался в газ. Но мотор не запускался, только чихал.
– Кажись, движку капут, – предупредил товарищей Михалыч. – Я погляжу, а вы грузите.
– Ну, ты умник. Мы будем кидать, а ты будешь вид делать, – процедил сквозь зубы Лыков.
Любая работа со стороны кажется выполнимой за меньшее время. Светлая полоса уже появилась на горизонте, когда погрузка была наконец закончена. Но движок так и оставался мертвым. Весь в машинном масле, с непокрытой головой и без рукавиц, Михалыч в очередной раз перевел дух.
– Давай быстрее! – торопил его бывший охранник. – Я тут чьим-то обедом стать не хочу.
– Еще полчаса.
Но и через сорок минут мотор не заработал. Утро уже вступило в свои права.
– Вы, блин, глядите! – зашептал Баранов, указывая куда-то на горизонт. – Летят!
Они увидели в небе три черные точки.
– Атас! – произнес Михалыч и залез в кабину. Через секунду мотор, над которым он колдовал так долго, заработал.
– Садитесь, блин! Прорвемся, пока они квелые. Они еще не видят ни шиша.
– Ты че, под монастырь нас подвести хочешь? – заорал Лыков. Голос его дрожал. – Да они нас с дороги собьют и расклюют, как семечки. Спрячемся где-нибудь тут и пересидим.
– Точно, – согласился горный мастер. – Побежали! Тут устье всего в трехстах метрах. Пересидим в шахте до вечера.
И оба кинулись к низкой бетонной постройке.
Михалыч посмотрел вслед, сплюнул и выпрыгнул из кабины, что-то зло бормоча сквозь зубы. И пошел за ними.
Надшахтное здание конвейерного ствола было небольшим, не крупнее какой-нибудь каптерки. Несведущему и в голову не придет, что темнеющий проход уходит вниз, в огромные лабиринты горных выработок.
Ворота сорвало еще тогда, взрывом.
Не задерживаясь возле выхода, спустились по стволу, у которого был небольшой наклон, метров на пятьдесят. Свет с поверхности сюда уже не проникал. Тут ствол пересекался с одним из горизонтальных штреков (их соединяла сбойка), и была площадка – сход с ленты. Тут и остановились.
– Темнеет сейчас рано, – сказал Серега, усаживаясь на рудничную стойку (их тут был целый штабель), – подождем часов до восьми и поедем.
Баранов кивнул, а Сиделец ничего не ответил, только зашелся в надсадном кашле.
Время тянулось медленно. Чтобы как-то его скоротать, завели разговор. И про то, как страну надо было обустроить, и про то, кто виноват, что до этакого докатились. Михалыч больше слушал, лишь иногда вставлял слово, всегда веское. Например, про Борьку-алкаша, который всю Россию пропил.
– А помните, как вы меня сцапали, мужики? – сменил тему Михалыч.
На несколько секунд установилась полная тишина.
– Блин, сколько лет прошло, а ты все дуешься, – хмыкнул горный мастер.
– Полтора червонца, как с куста, – кивнул Сиделец. – Но помню все, как вчера.
– Да не обижайся ты, Михалыч, – произнес бывший охранник. Ни разу за время, что они жили в больнице, Сиделец не поднимал эту тему.
– А я ведь новую жизнь хотел начать, – продолжал Сиделец. – ГРПушником1 устроился. Четвертый разряд собирался получать. И тут вы меня ловите на площадке. И сразу не выговор, а деньгами наказали.
– Ты это… не серчай, дружище, – вкрадчиво заговорил Баранов, – но «Правила внутреннего распорядка» не я выдумал. Ты ж вышел на поверхность через пять минут после конца рабочего дня.
– Ну, – кивнул Михалыч. – «После», а не «до».
– А ты что, телепортацией владеешь? – поднял вверх указательный палец горный мастер. – От места, где ваш участок монтажные работы вел, до выхода надо еще пятнадцать минут добираться. Даже на электровозе. Свое рабочее место ты оставил минимум на десять минут раньше. А это называется «ранний выход».
– Ну, вы и редиски, – без особой злобы, скорее с сожалением изрек Михалыч. – Это сейчас я добрый. А тогда был не очень. Не пойди весь мир в расход в тот день… знаете, что было бы?
– Что? – хором спросили бывший горный мастер и бывший охранник.
– Я бы раздавил пол-литра, выцепил бы одного из вас и дал в бубен как следует. И загремел бы опять на кичу.
– Ну ты, блин, вообще, – произнес Лыков с неприязнью. – Отмороженный. Миллиарды людей погибли, а он помнит, как его на четыре тысячи оштрафовали.
– Да я же по-доброму, – усмехнулся Сиделец щербатой улыбкой. – Чисто так вспомнить. Вот жисть как повернулась.
Он сделал большой глоток из фляжки с очень крепким чаем без сахара.
Следующий час разговор не клеился. Сидели молча, жевали «тормозки», пили из фляг, и каждый вспоминал что-то свое.
– Вы как хотите, а я… отойду, – горный мастер поднялся на ноги и пошел по сбойке. Вскоре свет от его фонаря исчез, хотя отошел он недалеко. Видимо, там был поворот.
– А ты как думаешь, Михалыч, откуда твари взялись? – неожиданно спросил Лыков, когда они остались одни.
Тот лишь пожал плечами и сплюнул.
– А у меня есть идея. Тут было животноводческое хозяйство. Крупное. Когда на работу ехал на автобусе, ты запах не чуял? Свиньи там были, куры, даже индюки. Потом случилось «это». Люди погибли. Или сначала разбежались, а потом померли. Животные остались взаперти в загородках. А потом «это» попало им в воду и в корма.
– И они все выломились на волю и стали тварями? – вид у Сидельца был невозмутимый.
– Не все, конечно, – ответил охранник. – Ты про крысиного волка слышал? Это когда десять крыс в бочку сажали без жратвы и через несколько дней оставалась…
– Одна, – перебил его Михалыч. – Можешь не продолжать. Ты «зону» не топтал. В пресс-хату тебя не сажали. А «зона»… она школа жизни. Там вещи, которые в умных книжках написаны… на своей шкуре узнаешь. Кто человек, а кто фуфло.
Вдруг до них долетел крик боли и ужаса. Не сговариваясь, они схватили – охранник ружье, а Михалыч – недавно подобранный здесь же топор – и бросились по сбойке туда, откуда были слышны вопли, становящиеся все слабее и слабее.
Они опоздали. Метрах в двадцати от площадки в нише рядом с валяющимся на почве фонариком бывший горный мастер лежал в луже собственной крови.
– Наглушняк завалили, – просипел Михалыч.
Три существа размером с собаку, похожие на маленьких динозавров, деловито терзали труп, не обращая внимания на людей. Были они двуногие, с длинными голыми шеями и голенастыми ногами (каждая лапа имела три пальца, оканчивающиеся острыми когтями). Глаза их в темноте слегка фосфоресцировали. По-змеиному гибкие тела покрыты слипшимися перьями, а на головах имелся острый гребень и еще более острый клюв.
Горло у мертвеца было разорвано. Твари уже добрались до внутренностей, вырывали и глотали горячие куски. Громко хлопали короткие крылья. Они шипели, отталкивая друг друга.
С перекошенным лицом охранник схватился за ружье.
– Не надо, – остановил его шепот Михалыча. – Тут метан. Может рвануть. Ему уже не поможешь. Я их сам уделаю.
Он подошел вплотную и резким ударом топора сшиб голову одному зверю – самому мелкому. Или не зверю, а птице. Ударил фонтан крови, но Михалыч, не обратив на нее внимания, раскроил голову второму ударом сверху, почти разрубив череп пополам.
Третий, оставшись один, не попытался отступить, а пошел дуром на человека. И получил встречный удар, который сокрушил птице ребра и отбросил ее прочь. Дергающееся в конвульсиях, но еще живое создание добил Лыков прикладом.
– Вот такие пироги.
Михалыч очистил топор от крови и мозгов куском тряпки, глотнул из фляги и только после этого снизошел до объяснения:
– Это цыпы. Я их раньше встречал, когда ходил поверху. Они тупые и поодиночке не опасные. И я еще не видал, чтоб они под землей тихарились. Но этот сам виноват. Раззява.
Картина была яснее ясного – существа сидели в нише и набросились на человека разом, когда он неудачно их потревожил. Разорвали ему горло раньше, чем он успел сказать что-то осмысленное, кроме заполошного «а-а-а!».
Вернувшись на площадку, они присели на корточки и перевели дух. У мертвеца забрали только пистолет и крестик. Так уж повелось, что погибших «на деле» не возвращали в Убежище, а оставляли где есть.
Темнота сразу стала казаться опасной, хотя кругом стояла ватная тишина. Они сидели спина к спине, готовые встретить опасность с любой стороны. И вдруг Серега вскочил как ошпаренный и бросил полный подозрения взгляд на Михалыча.
– Ты же на него зуб имел. Как и на меня! Руки держи, чтоб я их видел! – он навел на Сидельца ружье. – Знал, что они здесь водятся, спецом нас сюда заманил, морда уголовная. Из-за старой обиды, да?
– Олень, – пробурчал Михалыч. – Хотел бы вас зажмурить, давно бы уже… не пером, так топором. А стрелять тут нельзя, я же сказал. Газ столько лет никто не откачивает. Стрельнешь – обоим хана.