– Благодаря вам я уже не могу этим ограничиться, – сердито ответил он.
– И незачем говорить об этом с таким раздражением.
– Почему же? Я был почти счастлив тем, что у меня было, и старался не задумываться о том, чего хочу на самом деле, пока у меня не появилась надежда. Это вы научили меня надеяться, Хлоя, так неужели вы думаете, что имеете право отбирать надежду теперь, когда я наконец освоил эту премудрость?
– Я не знаю.
– Так запомните мои слова, как если бы они были высечены на скале, леди Хлоя Тиссели. Я не отступлюсь.
– Как вы себе представляете объявление о нашей свадьбе, милорд? «Леди Хлоя Тиссели, которую считали умершей десять лет назад, выходит замуж за виконта Фарензе, заслуживающего нашего глубокого сочувствия».
– А вы можете себе представить, что говорили в свете обо мне и моей семье, когда моя жена вываляла мое имя в грязи? Мне все равно, что будут говорить. Люди, чье мнение имеет для меня значение, будут знать правду, а остальные могут считать как им угодно. Мне безразлично, что думают обо мне в свете.
– Но мне нет.
– Вот вам и нести этот крест, и не перекладывайте его на меня.
Хлоя с вызовом посмотрела ему в глаза и кивнула, соглашаясь с тем, что должна сама решить, согласна ли она наградить их всех этой дурной славой или нет. Не слишком ли много берет на себя Люк, решив принять ее и Верити? И смогут ли они с Люком жить дальше, не подвергая себя этому риску? Сможет ли она прожить без него, каждый день ожидая известия о том, что он женился на другой, что у него родились от нее дети? Не сойдет ли с ума, продолжая жить убогой жизнью экономки в каком-нибудь другом доме, который она не будет любить, как этот? Жить до конца своих дней в горькой и бесплодной тоске о лорде Фарензе?
– Что бы мы ни решили в отношении нашего будущего, у меня есть дела, которые мне надлежит исполнить, лорд Фарензе. – Хлоя решительно поднялась.
– Значит, леди Хлоя Тиссели снова надевает маску и становится миссис Уитен. Это выглядело бы более правдоподобно, если бы следы наших с вами поцелуев не были столь заметны, а ваше платье не было так сильно помято, мадам. Полагаю, экономка должна привести себя в порядок, если хочет, чтобы ее воспринимали всерьез, – ответил Люк, бросив на нее раздраженный взгляд. – Давайте, вручите мне послание Виржинии, которое призвано смирить мою гордыню. Выстройте стену, чтобы снова отгородиться от меня. Но помните, что я найду в ней слабые места и разрушу ее.
Не понимая, что это – обещание или угроза, Хлоя покачала головой и, ощутив непривычную тяжесть волос, лежащих на плечах, рассеянно нахмурилась.
– Прошу прощения, – едва слышно пролепетала она, поднимая разбросанные шпильки и чепец. На языке вертелись слова я люблю тебя, угрожая вырваться в вечерний воздух, но сказать их и уйти было бы несправедливо, поэтому Хлоя прикусила губу и пошла к выходу.
– Прочтите свое письмо, – бросила она, уходя.
Люк вскрыл последнее, адресованное ему послание Виржинии с гораздо меньшим благоговением, чем сделал бы полчаса назад, и вместо того, чтобы прочесть его, просто зажал в руке.
Разве он мог воспринимать слова Виржинии, как будто ничего особенного не произошло? Сейчас Люк просто не понял бы их значения, пробежав глазами по странице, словно текст был написан каким-то неведомым шифром. Он мог думать только о ней – о леди Хлое Тиссели, о миссис Уитен, о женщине, только что целовавшей его, как в самых жарких мечтах. Мечтах, в которых он так долго себе отказывал.
Люк подумал, как могла бы сложиться его жизнь, если бы он не струсил. Памела обращалась с ним как с бесчувственным деревянным чурбаном, но почему он позволил ей испортить то, что могло бы сложиться хорошо и правильно, если бы она осталась всего лишь горьким воспоминанием? Если бы он пробился сквозь барьеры, возведенные Хлоей вокруг себя, когда она была юной, бесстрашной и необузданной, они уже много лет могли быть счастливы.
Вместо того чтобы хватать свое счастье обеими руками, он упивался своими несчастьями. Памела сказала, что он солдафон с холодным сердцем, и он стал таким, скрывшись от всего мира за стенами своего замка, сделав исключение только для дочери. Ему было девятнадцать, когда он женился, и двадцать, когда Памела, с издевкой рассказав, что она сделала, бросила его. Руки Люка сами собой сжались в кулаки, но он заставил себя разжать их и отложил драгоценное письмо Виржинии в сторону до тех пор, когда он будет готов прочитать его.
Люк понял все, когда целовал Хлою. Понял, что его будущее – это она, и ощутил тяжесть лет, потерянных зря. Не будь он таким глупцом, Хлоя была бы рядом с ним. Он бы смотрел, как она расцветает, как цветет, как растет их близость. Но, даже видя ее взгляд, голодный, как у дикой кошки на званом обеде, Люк не воспользовался своим шансом.
Он был мальчиком, неоперившимся юнцом, на месте которого Памела хотела видеть богатого, титулованного и искушенного светского мужчину. Она превратила его в обиженного юнца, который взбрыкивал каждый раз, когда его уединение оказывалось под угрозой. Так и прошла пора его взросления, заключил Люк с кривой усмешкой, признаваясь себе в том, что понял это немного поздновато.
– Кто не рискует, тот не выигрывает, – сказал Люк, обращаясь к чудесному маленькому свадебному портрету Виржинии и Виржила, висевшему в их любимой комнате.
На мгновение ему показалось, что эти двое, оторвав друг от друга влюбленные взгляды, с насмешливым одобрением сосредоточились на нем и шепнули: «Давно пора».
– Кажется, я устал сильнее, чем мне казалось, – пробормотал Люк и, моргнув, снова посмотрел на портрет.
Нет, они оставались на том же месте и были так увлечены друг другом, что наверняка довели до отчаяния художника, требовавшего, чтобы они смотрели перед собой и позволяли ему делать то, ради чего его пригласили, пока он не махнул на все рукой и написал их не так, как полагалось, а так, как видел.
– Обман зрения, – сказал Люк себе и изображению, а потом нагнулся, чтобы поджечь от тлеющего огня свечку, а от нее канделябр, и порадовался, что Хлоя, уходя, закрыла за собой дверь и не могла видеть, как он разговаривает с картиной. – Возможно, она все равно не примет меня, – возразил он холсту, покрытому несколькими слоями дорогостоящей краски. – Она просто истосковалась, и нет ничего удивительного в том, что она отвечала мне с такой страстью.
От одной мысли, что он любит ее, а Хлоя его нет, Люк почувствовал, как в груди разверзлась огромная дыра. Он тряхнул головой, стараясь отмахнуться от этой мысли.
– Ты могла бы дать мне ключ, – попросил он молодую Виржинию, изображенную на портрете, которая не обращала внимание ни на что вокруг, кроме глаз ее любимого.
На этот раз Люку показалось, что она произнесла, обращаясь к молодому супругу: «Дорогой, ты сказал этому мальчику, чтобы он прочел письмо, а не совал его за подкладку своей шляпы?»
И поскольку Люк действительно не прочитал его, он сделал то, что от него требовали, как будто разговор двух умерших любовников не представился ему, а состоялся на самом деле.
– Леди Фарензе была большой оригиналкой, милорд, – заявил важный маленький адвокат несколько минут спустя и, сняв очки, уставился на Люка с явным снисхождением. – Мы ознакомились с этим завещанием без малого шесть месяцев назад, и смею вас заверить, она была в твердом уме и излагала свои пожелания с предельной ясностью.
– Согласен, но ее план выглядит смехотворно. Вы должны найти способ обойти эту часть завещания леди Виржинии и позволить мне управлять поместьем вместо леди Хлои.
– Леди Виржиния была большой оригиналкой, и ее последняя воля должна быть исполнена либо целиком и полностью, либо никак. Естественно, вы можете получить этот дом и поместье Фарензе-Лодж по завещанию своего двоюродного деда, но все остальные положения завещания ее высочества должны быть аннулированы. В таком случае ее личное состояние переходит к ее кровным родственникам, которые становятся законными наследниками. Когда оно будет поделено между семьями де Мейс и Реверю, которым надлежит его унаследовать, от него никому не будет особого проку, но, если вы намерены противиться тому, что изложено в письме, все произойдет именно так.
Люк, чертыхаясь, мерил шагами комнату, не зная, куда девать злость по поводу тех нескольких слов, которые оставила ему Виржиния и которые эхом отдавались в его голове.
Дорогой Люк,
твое задание на следующие несколько месяцев состоит в том, чтобы выяснить, кто отец Верити Тиссели. Я желаю тебе одного лишь счастья, мой дорогой мальчик, но полагаю, что тебе следует начать с посещения поместий Кроудейла в Шотландии, чтобы поискать там ключи к разгадке имени этого человека.
С любовью,
твоя двоюродная бабка Виржиния
Глава 14
Значит, вот каким было последнее письмо Виржинии к нему? Пара строк и загадочная рекомендация? Теперь он должен заняться тем, чего меньше всего хотела Хлоя, – безжалостно рыться в прошлом ее сестры. Проклятье! Люк всегда считал, что Виржиния его любит, несмотря на все его ошибки. А теперь она ставит перед ним невыполнимую задачу и ждет, что, справившись с ней, он станет счастливым? Если он обнаружит, что сестра Хлои путалась с женатым мужчиной, который и стал отцом ее ребенка, Хлоя проклянет его самыми последними словами и впредь откажется иметь с ним дело.
И как он мог не подозревать, что отец Верити был женат, если бросил семнадцатилетнюю девочку одну растить его ребенка? Если так, то этот треклятый негодяй наверняка постарался не оставлять следов в жизни Дафны Тиссели, за исключением такого неоспоримого доказательства, как ребенок. Но как теперь можно доказать его отцовство, основываясь только на слухах и домыслах? Если Хлое не удалось добиться правды от своей сестры, ее едва ли можно узнать теперь, когда леди Дафна Тиссели уже десять лет как в могиле.
– А что, если я не смогу этого сделать? – набросился он на Палсона, наконец перестав ходить туда-сюда.