– Не должны. Но и Мордан не обязан был декламировать исландский стих. Они от вас заразились, майор, все до одного. Скоро в уголовном розыске не останется ни одного полицейского, способного сосредоточиться. А мне нужны собранные сотрудники.
– Поскольку вы сами таковым не являетесь.
– Именно. Так что там произошло с горой?
– Ничего там не произошло, комиссар. Речь идет о восточной притче. Более того, о Магомете собственной персоной. “Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе”.
– Ну, я-то буду поскромнее: если я не взошел на гору, то гора пришла ко мне. Потому что я не заметил пути.
– Почему же, вы разгадали знак.
– И остановился на этом, Данглар. Я не пошел дальше гильотины.
– И не надо, комиссар.
– Не будь утреннего письма, мы бы так и топтались на одном месте.
– Но письмо же пришло. И пришло оно в ответ на ваше объявление.
– Вы сегодня на редкость милосердны ко мне, – улыбнулся Адамберг.
Глава 17
Из машины Адамберг позвонил комиссару Бурлену:
– Мы уходим из Исландии, раз и навсегда.
– И куда плывем?
– В Общество по изучению Робеспьера.
– Общество по изучению письменного наследия Максимилиана Робеспьера, – громко поправил Данглар.
– Черт, – сказал Бурлен. – Вот и твоя гильотина.
– Президент лично написал нам, он скорбит о потере трех членов Общества.
– Наших самоубийц.
– Само собой. И еще он полагает, что пропал четвертый.
– А сколько их там всего?
– Около семисот.
– Черт, – повторил Бурлен.
– Вот и я о том же.
– Думаешь, убийца может швырнуть туда бомбу? Типа сэкономить время?
– Нет, так ему неинтересно. Пока, во всяком случае.
Хозяин “Кафе игроков” ждал их.
– Меня не предупредили, что вас будет трое.
– Но нам и не запретили быть втроем, – возразил Адамберг, вынув из кармана письмо.
При взгляде на изысканный почерк хозяин тут же успокоился и вывел их через черный ход во дворик, потом во второй дворик, оттуда – в переулок и проводил до металлической противопожарной двери.
– Тут вы спуститесь в паркинг Турнель. Полагаю, вам указали нужный выход?
– Да.
– Тогда давайте в темпе, – велел он, посмотрев по сторонам. – И не светитесь особо. Правда, в его компании, – он показал на шевелюру Вейренка, – вряд ли вы в этом преуспеете.
И он, не прощаясь, пошел обратно. Жюстен оказался прав: от всего этого так и несло конспирацией, интригами и заговором, как в старые добрые времена.
– Детский сад, – сказал Вейренк.
– Похоже на то, – согласился Адамберг. – Но в отношении тебя он прав.
– Я не виноват.
Адамберг поморщился. Он знал, что Вейренка, раз увидев, забыть невозможно, особенно его крупное красивое лицо и двуцветную гриву, похожую на негатив леопардовой шкуры. Вот уж кого не следовало отряжать на слежку или брать в заговорщики XVIII века. Мальчишки, истязавшие его в детстве, искромсали ему кожу головы четырнадцатью ударами ножа, и на месте шрамов отросли рыжие волосы. Это случилось там, наверху, в их родных местах, на Верхнем Лугу в Лобазаке, сразу за виноградником. Каждый раз, когда Адамберг вспоминал об этом, у него начинались спазмы в животе.
Они поднялись по лестнице и через черный ход вошли в “Турне де ла Турнель”. В этот час просторный и довольно роскошный зал с белыми скатертями был полон. Данглар заметил сидящую боком Ретанкур в бледно-розовом костюме и лентой в цвет в коротких светлых волосах. На столике перед ней лежал журнал по вязанию для детей. Импозантная Ретанкур, вытягивая нитку белой шерсти из большой цветастой сумки, стоявшей у ее ног, вязала, не глядя на спицы, и прерывалась только для того, чтобы взять что-нибудь с тарелки.
– Ты был в курсе? – выдохнул Вейренк. – Что она вязать умеет? И так классно?
– Понятия не имел.
– Похоже на танк в камуфляже. Нет, она обалденная. Спрятала пушку под клубками шерсти.
– А вон и наш друг, – сказал Данглар, – возле вешалки. В белой рубашке и серой жилетке, сидит и чистит ногти.
– Не думаю, – сказал Вейренк. – С трудом себе представляю, что президент Шато будет чистить ногти в ресторане.
– Он берет журнал, – сказал Адамберг, – “Мотоциклы вчера и сегодня”. Смотрит на нас. Колеблется потому, что нас трое.
Они подошли к его столику, и он привстал, чтобы пожать им руки.
– Господа, письмо при вас?
Адамберг распахнул пиджак, показав конверт, вылезающий из внутреннего кармана.
– Вы комиссар Адамберг, не так ли? – спросил Франсуа Шато. – По-моему, мне знакомо ваше лицо. А кто ваши спутники?
– Майор Данглар и лейтенант Вейренк.
– Объединенные силы, – сказал Данглар.
– Садитесь, прошу вас.
Успокоившись, Шато сунул стальную пилку в карман жилетки и предложил им сделать заказ, порекомендовав слоеный пирог с грибами и шпинатом и телячью печень по-венециански. Шато оказался невысоким узкоплечим человечком с круглым румяным лицом. Редкие светло-каштановые волосы на макушке и ничем не примечательные голубые глаза. Ничего особенного, если не считать этой несуразной пилки и его манеры держаться – прямо и прилежно, словно на проповеди в церкви. Адамберг даже огорчился, как будто президент Общества Робеспьера обязан был наводить страх.
– Что-нибудь выпьете? – спросил Данглар, изучая винную карту.
– Я редко пью, но с вами за компанию с удовольствием. – Шато выдавил из себя улыбку. – Я предпочитаю белое, если не возражаете.
– Я за, – сказал Данглар и тут же приступил к заказу.
– Я еще раз прошу извинить меня, что заставил вас проделать этот путь. Увы, я вынужден был так поступить.
– Вам угрожают? – спросил Вейренк.
– Уже давно, – сказал Шато, снова сжимая губы. – И ситуация только усложняется. Я также прошу извинить мои гигиенические процедуры. – Он показал им черные от земли ногти. – Ничего не поделаешь.
– Вы работаете в саду? – спросил Адамберг.
– Я только что посадил три мексиканских апельсина и очень рассчитываю на их пышное цветение. Что касается угроз, господа, вы должны понять, что президент Общества, посвященного Робеспьеру, это отнюдь не то же самое, что капитан торгового судна, так сказать. Я скорее командую военным кораблем, противостоящим всем бурям и натискам, поскольку уже одно только имя Робеспьера будоражит страсти, которые грозными волнами перехлестывают через борт. Признаюсь, что, когда я создавал нашу исследовательскую группу, я совершенно не ожидал ни столь грандиозного успеха, ни таких пылких чувств, будь то восторг или, напротив, ненависть. Иногда даже, – сказал он, водя кончиком ножа по тарелке, – я думаю, не сложить ли мне с себя полномочия. Слишком часто я сталкиваюсь с одержимостью, бурными реакциями, восторженным поклонением или отторжением, и все это в конечном итоге превращает нашу научную организацию в арену для воплощения фантазий. О чем я крайне сожалею.
– До такой степени? – спросил Данглар, наполняя бокалы всем, кроме Адамберга.
– Я, ей-богу, был готов к тому, что вы воспримете мои слова с недоверием, это так естественно. Но вот взгляните, я захватил с собой два последних письма, доказывающих, что эти угрозы, так сказать, вовсе не шутка. У меня в офисе их скопилась целая куча. Вот, например, письмо приблизительно месячной давности.
Ты считаешь себя великим человеком и полагаешь, что можешь торжествовать победу, но удастся ли тебе предвидеть, удастся ли тебе избежать моего удара? Да, мы полны решимости лишить тебя жизни и избавить Францию от змеи, которая пытается разорвать ее на части.
– А вот еще одно, – продолжал Шато. – Отправлено десятого апреля. Сразу после убийств Алисы Готье и Анри Мафоре, если не ошибаюсь. Как видите, бумага самая обычная и текст набран на компьютере. Об авторе сказать нечего, разве что он опустил письмо в Ле-Мане, но толку от этого мало.
Данглар с жадностью накинулся на второе письмо.
Изо дня в день я с тобой, я вижу тебя каждый день. В любое мгновение моя занесенная рука готова обрушиться тебе на грудь. О злодей из злодеев, проживи еще несколько дней, чтобы неотступно думать обо мне, спи, чтобы я тебе приснился. Прощай. Уже сегодня, глядя на тебя, я буду наслаждаться твоим ужасом.
– Право, довольно неожиданно. – Шато через силу усмехнулся. – Да вы ешьте, господа.
– Очень даже неожиданно, – серьезно сказал Данглар, – тем более что оба текста являются точными копиями реальных писем, отправленных Максимилиану Робеспьеру после принятия чудовищного закона Десятого июня 1794 года.
– Кто вы такие? – воскликнул Шато, резким движением отодвинув стул. – Вы не полицейские! Кто вы?
Адамберг удержал Шато за руку, пытаясь поймать его перепуганный взгляд. Шато учащенно дышал, но выражение лица комиссара – при условии, что это и правда комиссар, – немного его успокоило.
– Мы полицейские, полицейские, – заверил он Шато. – Данглар, покажите ему ваше удостоверение, но так, чтобы никто не видел. Майор много чего знает о революционном периоде.
– Я не встречался ни с кем, за исключением историков, – глухо сказал Шато, все еще настороже, – кому был бы знаком текст этих писем.
– Ему, – сказал Вейренк, показывая на майора вилкой.
– Память майора Данглара, – подтвердил Адамберг, – это мистическая бездна, куда лучше не соваться.
– Прощу прощения. – Данглар с невинным видом покачал головой. – Эти письма все же достаточно известны. Будь я одним из тех, кто вам угрожает, я бы так по-глупому себя не выдал, как вы понимаете.
– Ваша правда, ей-богу, – сказал Шато и, чуть поостыв, придвинулся к столу. – И все же.
Данглар долил всем вина, чуть кивнув Шато в знак примирения.
– И кому же адресованы эти письма? – спросил он. – То есть что написано на конверте?
– Вы не поверите! “Г-ну Максимилиану Робеспьеру”. Как если бы он был еще жив. Как если бы он еще представлял для кого-то угрозу. Я же говорил, наши собрания посещают порой настоящие психи, и вот теперь они нападают на наших членов. Они пытаются – на мой взгляд, во всяком случае, – создать у нас атмосферу страха, что рано или поздно отразится и на мне самом. Вы же прочли: “Уже сегодня, глядя на тебя, я буду наслаждаться твоим ужасом”. Я учредил это Общество, идея его основания и концепция принадлежат мне, и, соответственно, вот уже двенадцать лет я его возглавляю. И, право, вполне логично, что автор писем или какой-то иной безумец избирает мишенью самую верхушку.