– Хорошо, – сказал Данглар. – Предположим, Анри Мафоре каким-то образом узнал, что его неотразимая жена бросила своего новорожденного младенца. Судя по датам, незадолго до замужества. Боясь потерять Мафоре.
– Он не хотел детей?
– Может, и нет, – сказал Адамберг. – И она решила избавиться от младенца, чтобы не упустить состояние Мафоре. По тому же сценарию она, видимо, действовала и со своим продюсером десятью годами раньше. “Глаза завидущие”, помните. Она не останавливалась ни перед чем.
– Ну конечно, – сказал Данглар. – Братья. Амадей и Виктор, любимые имена герцогов Савойских.
– Точно, – вдруг сообразил Адамберг. – Вы угадали.
– Ну, это мелочи. – Данглар покачал головой. – Даже вычеркнув их из своей жизни, она дала им самые что ни на есть аристократические имена.
– Когда Мафоре узнал о существовании брошенного мальчика, – продолжал Адамберг, – у него то ли душа не выдержала, то ли совесть. Как бы то ни было, он заставил жену забрать сына. Думаю, в тот день наш филантроп посмотрел на нее другими глазами. Возможно, даже ужаснулся. Возможно, простил ее. Но в любом случае Мари-Аделаида никак не могла допустить, чтобы Мафоре узнал о втором ребенке, от которого она отказалась раньше. Она словом не обмолвилась о Викторе и, приехав на ферму, даже не взглянула на него. Вполне сознательно.
– Вот гнусь, – сказал Данглар, поставив стакан на столик. – “Гнусная лицемерка”.
– Сейчас мы к этому подойдем, – спокойно сказал Адамберг. – В пятнадцать лет, если не раньше, Виктор уже был достаточно взрослым мальчиком, чтобы, порывшись в бумагах семейства Гренье, найти фамилию своей матери: Пуйяр. А затем выяснить, сличив почерк на конвертах, ее новую фамилию – Мафоре. Вообразите себе ощущения совсем еще юного человека, когда красавица Аделаида Пуйяр-Мафоре, приехавшая за маленьким Амадеем, его самого не удостоила даже взглядом. И буквально вырвала у него из рук Амадея, единственную его любовь на этом свете. Она увезла рыдающего мальчика в роскошном автомобиле, бросив старшего сына на произвол судьбы.
– Она дважды его бросила, – сказал Жюстен.
– Более чем достаточно, чтобы Виктор превратился в сгусток ярости и ненависти, – заметил Данглар.
– До такой степени, майор, что он задумал ее убить?
Адамберг задумчиво покачался на стуле.
– Во всяком случае, захотел, – сказал Жюстен.
– А зачем же десять лет спустя он вторгся к Мафоре? – сказал Адамберг. – Присвоил эту фамилию, чтобы привлечь их внимание? Почему не сообщил, что он ее сын? Почему не устроил скандал? Зачем, словно тайный агент, он проник в эту семью и пустил там корни, не сказав о себе ни единого слова? Что, кроме убийства, могло быть его целью, Жюстен?
– Если бы Виктор признался, кто он, а она бы погибла, то подозрение прежде всего пало бы на него, – сказал Данглар. – Никто не должен был узнать, что она его мать.
– И он выжидал, – подхватил Жюстен. – В надежде, что представится удобный случай.
– Исландия, – сказал Адамберг.
– Исландия, – повторил Данглар. – Интересно, Амадей в курсе, что Виктор его брат?
– Думаю, – медленно проговорил Адамберг, – Амадей молчал о своем детстве по настоятельной просьбе родителей. Он, конечно, помнил Виктора, своего кумира с фермы Тост – произносится “Тот”, Данглар, – но не узнал его. Ему было всего пять лет, когда они расстались, а вновь он увидел его уже взрослым двадцатипятилетним юношей. Но на подсознательном уровне Амадей понимает, кто это. Ничем другим нельзя объяснить тот факт, что он предан ему, как мальчишка. Что же касается Виктора, то он наверняка не открыл свою тайну даже любимому Амадею. Если уж он так ненавидел свою мать – их общую мать, – что собирался убить ее, то ему лучше было не распространяться на эту тему.
– Тогда вся история о трагедии в Исландии, об убийце с ножом… – начал Жюстен.
– Все выдумки, – закончил за него Адамберг.
– Они не успели бы ни о чем договориться перед нашим допросом, – возразил Данглар.
– Ошибаетесь. Вас не удивили эти скачки, майор? Зачем вдруг Амадей сбежал, зачем Виктор тут же помчался за ним вдогонку? Виктор отослал Амадея, как только Селеста заговорила о мадам Готье.
– А как он догадался, что Готье была в исландской группе? Он же не знал ничьих фамилий.
– Амадей показал ему ее письмо. Он-то ничего не скрывал от Виктора.
– Понятно, – сказал Данглар. – В лесу у них было время придумать для нас историю.
– Вспомните описание убийцы, предложенное нам Виктором. Заурядное, ничем не примечательное лицо. Он так обтекаемо говорил о личности преступника, что получился прямо-таки человек-невидимка. Зато он подчеркнул, равно как и Амадей, его свирепость. “Мерзкий ублюдок”, отвратный тип, прирожденный убийца. Как будто Виктор специально освещал нам фонариком нужный ему путь: ищите вот тут мерзкого типа без лица и имени. Ищите сколько влезет.
– А убийство легионера? – спросил Жюстен.
– Чтобы замаскировать смерть матери?
– А Мафоре? Он и Мафоре убил?
– Нет. Какой смысл убивать своего благодетеля? Десять лет спустя? Незачем. Мафоре относится к рубрике Робеспьера. Два убийцы, два разных дела, которые мы объединили. Отсюда и эффект клубка водорослей. Данглар, завтра вы изложите все это на собрании. Не уверен, что хочу при этом присутствовать.
– Вы недовольны, комиссар, ведь правда? – тихо спросил Данглар. – Из-за Виктора?
Адамберг поднял на него туманный взгляд. Когда комиссар витал в заоблачных далях, его зрачок сливался с радужной оболочкой.
– Может, и доволен. Но не счастлив.
Глава 29
Соборный зал бурлил после доклада майора Данглара. Тут и там слышался свист и аплодисменты в знак восхищения Адамбергом, который отправился “ловить облака” на ферму Тот, и теперь им было над чем подумать.
Давняя история с “ловцом облаков” – так один канадский сержант прозвал когда-то Адамберга – расколола в свое время Контору на два лагеря – “идеалистов” и “позитивистов”. “Идеалисты”, как, например, пылкий Эсталер, относились лояльно, а то и уважительно к закидонам комиссара, чаще всего загадочным и не поддающимся расшифровке. “Позитивистов” же, которые не отступались от картезианской стратегии ради блага расследования, волнообразные колебания и непонятные отлучки комиссара сбивали с толку и выводили из себя – и в их авангарде возвышалась прагматичная Ретанкур. Но накануне, ко всеобщему удивлению, она не осудила внезапный побег Адамберга на ферму Тот.
– Бабы есть бабы, – сказал Ноэль. – Стоит на горизонте появиться ребенку, как они теряют рассудок.
На что Керноркян сухо заметил, что раз в кои-то веки Ноэль соблаговолил увидеть в Ретанкур женщину, то это уже прогресс.
Мордан и Вуазне, неодобрительно отнесшиеся к поездке шефа, сидели смущенно потупившись.
– Очко в его пользу, – признал Мордан, вытягивая словно из гнезда свою длинную шею.
– Да уж, – сказал Жюстен, – кроме того, исландские убийства предстают теперь в совершенно ином свете.
– Срок давности по ним истек четыре месяца назад, – вздохнул Вейренк. – Даже если Виктор Гренье-Мафоре прикончил легионера и свою мать, ему не грозит ни процесс, ни приговор.
– Иначе говоря, мы зря тратим время на исландское дело, – заключил Вуазне.
– Зато расширяем кругозор, – отозвался Данглар.
– Жаль, – сказал Мордан, – мы не знаем точное число обезглавленных уток. Девять или десять? Отличное название для очень страшной сказки. “Девять уток с фермы Тот”.
Мордану тоже случалось заговариваться, но только когда он мечтал о сказках и легендах, да и то он быстро приходил в себя. В отличие от Адамберга, глаза у него не стекленели и взгляд всегда оставался ясным и цепким, как у подстерегающей жертву птицы. Так что его отключки были скорее дурачеством, тогда как у комиссара они предполагали нескончаемое блуждание в густом тумане.
– Виктор способен на убийство, это раз. – Ретанкур подняла большой палец. – Он человек действия, это два. – За большим последовал указательный. – Виктор сопровождал Мафоре на заседания Общества, это три. И наконец, у нас нет доказательств его непричастности к контрреволюционным убийствам.
– Почему же, – возразил Данглар. – Преступления Виктора, если таковые имели место, обусловлены исключительно его чудовищным детством. Не будет же он убивать направо и налево от нечего делать.
– Исландский инцидент исчерпан, – сказал Вуазне. – А робеспьеровская серия продолжается, но мы сидим в отцепленном вагоне. Паровоз уткнулся в буфер в конце пути.
– В понедельник вечером, – напомнил Мордан, – мы сможем выследить и идентифицировать двух других потомков. Отпрысков палача и того второго, казненного.
– Сансона и Демулена, – сказал Вейренк.
– А пока что, – продолжал Вуазне, – мы топчемся на месте, охраняя Шато и его подручных и не имея возможности вычислить остальных “непостоянных”.
Вуазне был человеком активным, и бессилие, бездействие и неудачи задевали его за живое. Неусидчивый по натуре, он на первый взгляд был совершенно непригоден для наблюдения за рыбами. Адамберг полагал, что этот рыбный заскок служил Вуазне жизненно важным противоядием. Поэтому он и позволял лейтенанту читать на рабочем месте тематические журналы.
Меркаде, слишком рано вышедшей из очередного цикла сна – он ни за что не хотел пропускать собрание, – попросил у Эсталера второй кофе.
– Их всех прикончат одного за другим, пока мы объезжаем окрестности и караулим в подворотне, – сказал он.
– А кто еще остался в живых? – спросил Эсталер.
Вейренк решил заменить Адамберга в роли утешителя.
– Из группы непостоянных, по крайней мере, четверо.
– Прекрасно, четверо. Кто?
– Женщина, которую Брюнет-Блондин называют актрисой.
– Так.
– Коренастый тип по кличке “велосипедист”.
– Да, – задумчиво сказал Эсталер.
Даже сосредоточившись, Эсталер не опускал брови, более того, он открывал глаза еще шире, хотя, казалось, это невозможно.
– Человек с пристальным взглядом, дантист, по мнению Брюнета-Блондина. От него пахнет антисептиком. И еще один ничем не примечательный тип.