И тогда я почувствовал кое-что – теплоту, которую я ощущал в Лилии, только в сотни раз жарче, и ярче, и интенсивнее. Тучи стали снижаться, а обезумевшие птицы сузили свой круг, пока он не превратился в стену сверкающих перьев и блестящих глаз вокруг луга. Затем – вспышка света и грохот грома, странно-музыкального, как послезвучие какого-то огромного гонга, а ливень комочков земли и клочков опаленной осенней травы взлетел в воздух. Я выбросил вверх руку, прикрывая глаза, но продолжал твердо стоять на ногах.
Когда грязь осела, а воздух очистился от пыли и пепла, в пятнадцати футах от меня стояла Леди Света и Жизни, Королева Летнего Двора.
От ее вида захватывало дух. Я не имею в виду ее красоту, она безусловно была прекрасна. Но эта красота была такого размаха и такой глубины, что я почувствовал себя уменьшающимся, ничего не значащим и совсем, ничтожно, временным. Такое чувство испытываешь, когда впервые видишь горы, впервые видишь море, впервые видишь громадное открытое величие Большого Каньона – и когда каждый раз видишь Титанию, Королеву Лета.
Я сказал бы, что детали ее убранства не имели особого значения, но это было не так – особенно для меня.
Титания оделась для битвы.
На ней сияло кольчужное платье из какого-то серебристого металла, а звенья кольчуги были настолько тонкими, что с первого взгляда казались сотканными на ткацком станке. Оно покрывало ее словно второй слой кожи – до самой верхней части шеи. Поверх кольчуги был надет шелковый халат, менявший цвета от желтизны солнечного света до зелени сосновых игл – медленно, словно на стробоскопе. Ее серебристо-белые волосы были собраны в хвост и закреплены кольцами на основании шеи. На голове ее переливалась корона из, как мне показалось, вьющихся лоз винограда и все еще живых зеленых листьев. При ней не было ни оружия, ни щита, но ее широкие глаза Сидхе смотрели на меня с абсолютной уверенностью воина, знающего, что он вооружен достаточно для того, чтобы с избытком превзойти способности врага к сопротивлению.
О да, и если бы я не знал точно, то мог бы поклясться, что здесь стоит Мэб. Они не выглядели сестрами. Они выглядели как клоны.
Я начал с того, что низко ей поклонился. И сделал паузу, прежде чем выпрямиться снова.
Несколько секунд она стояла как статуя. Она даже не кивнула мне в ответ, но какие-то микроизменения в языке ее телодвижений указывали на то, что Королева засвидетельствовала мое присутствие.
– Ты, убивший мою дочь, – тихо сказала Титания, – ты осмеливаешься вызывать меня?
Последнее слово будто лезвием рассекло воздух. Ярость, прозвучавшая в нем, была физически ощутима. Оно ударило круг, защищавший меня, и рассыпалось дождем золотых и зеленых искр, которые почти тотчас же исчезли.
У меня был кое-какой опыт общения с Королевами фэйри. Когда они сердиты и начинают говорить с тобой, тебе, твою мать, лучше помалкивать и слушать. И если тебе удастся выжить, надейся, что тебя вовремя довезут до реанимации. Я не представлял себе никакого сценария, при котором любые мои слова не привели бы Титанию в ярость – потому и очертил круг на всякий случай.
– Безумец, верно? – сказал я. – Но мне нужно говорить с вами, о Королева.
Ее глаза сузились. Птичье облако-завеса продолжало кружить вокруг нас, хотя все пернатые пугающе умолкли. Тучи над головой так же продолжали вращаться. Мы были словно изолированы от остального мира – как будто стояли в частном саду.
– Что ж, говори.
Я раздумывал над своими словами и взвешивал их очень тщательно.
– Грядут события. Очень страшные события, с серьезными последствиями для всего мира. То есть, я считаю, что война между Белым Советом и Красной Коллегией была грандиозным делом – но сейчас я сравнил бы ее с разогревом рок-новичков перед выступлением настоящей группы.
Ее глаза сузились. Она кивнула – голова ее при этом качнулась на долю дюйма.
– Что-то должно произойти сегодня ночью, – сказал я. – Колодец будет атакован. Вы знаете, что произойдет, если его вскроют. Множество людей пострадает за очень короткое время. А в долгосрочной перспективе… ну, я не уверен, что может случиться, но почти убежден, что ничего хорошего не последует.
Титания слегка склонила голову на сторону. Это напомнило мне орла, раздумывающего над своей жертвой и решающего, стоит ли рухнуть на нее из занебесного ниоткуда.
– Я пытаюсь сделать так, чтобы этого не случилось, – сказал я. – И из-за характера данной… проблемы я не могу доверять никакой информации, которую получаю от людей, на которых работаю.
– А, – сказала она. – Ты хочешь, чтобы я вынесла решение, касающееся моей сестры.
– Мне нужен кто-то, кто знает Мэб, – сказал я. – Кто-то, кто знает, что события начали развиваться. Кто-то, кто знает, действительно ли она… кгм… Изменилась.
– И почему ты думаешь, что я располагаю знанием, которого ты ищешь?
– Потому что видел, как вы готовились к битве у каменного стола, годы тому назад. Вы с Мэб равны. Я чувствовал вашу силу. Такую силу невозможно обрести без знания.
– Это правда.
– Мне нужно знать, – сказал я, – в здравом ли Мэб рассудке? Она… она все еще Мэб?
Титания снова превратилась в статую – надолго. Потом повернула голову и посмотрела в сторону озера.
– Я не знаю. – Она искоса взглянула на меня. – Мы с сестрой не обменялись ни единым словом со времен, предшествовавших битве при Гастингсе.
Почти не уступает тысячелетию отчуждения. Дисфункция эпического масштаба. Как раз тот тип семейного напряжения, в который здравые люди не суются.
– Я собираюсь влезть в ваши семейные дела, – сказал я. – Потому что я до смерти перепуган тем, что может случиться, если я этого не сделаю, и потому что приходится вмешаться. Я понимаю, что вы с Мэб враги. Я понимаю, что если она скажет «черное», вы скажете «белое» – ну, так уж оно есть. Но сейчас мы вместе в корзинке, летящей в пропасть. И мне нужна ваша помощь.
Титания наклонила голову в другую сторону и сделала шаг ко мне. Я едва не выскочил из круга. Я не хотел бы этого делать. Не думаю, что он надолго обеспечит мою безопасность, если она решит, что хочет напасть на меня, но пока он нерушим, это означает, что ей пришлось бы потратить кое-какое время, чтобы уничтожить защиту – время, за которое я мог бы ее атаковать. Это означало также, что сделай я первый замах, я сам разрушу защиту круга – мое единственное преимущество. Она посмотрела мне на ноги и снова – выжидательно – на меня.
– Кгм… – сказал я. – Так вы поможете мне, пожалуйста?
Что-то промелькнуло на ее лице, когда я сказал это – эмоция, которую я не смог определить. Может быть, эмоция, незнакомая людям. Внезапно она развернулась и, как мне показалось, впервые стала рассматривать место, в котором мы находились.
– Посмотрим, – сказала она. Снова поворот ко мне, напряженный взгляд. – Почему ты пришел сюда, чтобы вызвать меня?
– Это птичий заповедник, – сказал я. – Уголок природы для сохранения жизни и красоты. И птицы для меня как-то связаны с Летом. Будущим летом на юге будет зима, и они вернутся. Я подумал, что это может оказаться близко к некоторым землям Лета в Феерии. И что вам будет легче выслушать меня.
Она медленно повернула голову, словно вслушиваясь. Не было никаких звуков, не считая белого шума тысяч птичьих крыльев.
– Но это не только заповедник. Это место для… непристойных связей.
Я пожал плечами.
– Здесь только вы и я. Я решил, что если вы захотите меня убить, то сумеете сделать это, не причиняя вреда никому из посторонних.
Титания кивнула, с задумчивым выражением на прекрасном лице.
– Что ты думаешь о мужчинах, которые приходят сюда для встреч друг с другом?
– Кгм, – сказал я, чувствуя себе несколько выбитым из колеи. – Что я думаю о геях?
– Да.
– Трахай и давай трахаться[66]. Примерно так.
– То есть?
– То есть, ко мне это не имеет никакого отношения, – сказал я. – И не мое дело, чем они там занимаются. Я не лезу к ним в гостиную, а свой кайф ловлю с женщинами. А они не приходят ко мне, чтобы заниматься в моем доме с другими мужиками тем, чем они там занимаются.
– Ты не считаешь, что делать это – аморально?
– Понятия не имею, – сказал я. – Меня это по большей части не касается.
– И почему?
– Потому что даже если они и делают что-то аморальное, я был бы идиотом, критикуя их, потому что сам весьма далек от совершенства. Курить – самоубийственно. Пьянство – саморазрушение. Выходить из себя и орать на людей нехорошо. Врать нехорошо. Изменять партнеру нехорошо. Воровать нехорошо. Но люди постоянно так поступают. Как только я пойму, как стать совершенным человеком, я получу право читать лекции этим людям насчет того, как им проживать свои жизни.
– Странное отношение. Разве ты сам не «всего лишь человек»? Разве ты не обречен на несовершенство?
– Вот, теперь вы схватываете идею, – сказал я.
– И ты не расцениваешь это как грех?
Я пожал плечами.
– Я думаю, что наш мир жесток. Я думаю, что найти любовь трудно. Я думаю, мы все должны быть счастливы, когда это хоть кому-то удается.
– Любовь, – задумчиво сказала Титания. – И что, именно это здесь происходит?
– С мужчинами, которые приходят сюда ради анонимного секса? – Я вздохнул. – Не вполне. Думаю, что это скорее грустно. То есть, всегда, когда секс становится таким… чертовски обезличенным, это постыдно. И я не считаю, что такие развлечения благотворны для них. Но вредят-то они не мне.
– И почему это должно иметь какое-то значение?
Секунду я смотрел на Титанию. И потом сказал:
– Потому что люди должны иметь право выбора. И если то, что они делают, не причиняет вреда другим, они должны быть свободны в своих действиях. Это очевидно.
– Ой ли? – сказала Титания. – Непохоже, что оно так, судя по состоянию смертного мира.
– Да. Многие не понимают этого, – сказал я. – Они зацикливаются на «правильно» и «нехорошо». На «право» и «лево». Но все это не имеет значения, если люди не