– Не капризничай. Хватит уже. Миллион девушек увидел. Эта то, другая еще что-то, третья низкая, четвертая губы сделала. Хватит уже. Хоть кому-нибудь дай шанс. Не все по фото делается, понял? Тоже мне фотограф.
– М-м, – протянул я, закатывая глаза.
– Позвони сегодня. В обед большая перемена у нее, вы тоже, наверное, на обед пойдете. Поднимешь настроение себе.
– Хорошо.
– Не забудь.
– Ага. Все?
– Да.
– Арсен! – крикнула мама в трубку, когда я уже отвел телефон от уха и почти отключился.
– Да?
– Не рассказывай ей, где ты, хорошо? Никаких убийств, полицейских и остального. Испугается сразу, подумает, ты постоянно в такие дела лезешь.
– Хорошо, – сказал я и потер лоб. – Теперь все?
– Все. Давай, золотой.
– Давай, – сказал я и отключился.
С целую минуту я смотрел на экран телефона. «Мамы…» – подумал я. Все о своем. Я нахожусь в центре событий – на месте, возможно, самого зверского убийства в постсоветской истории Дагестана, а она мне про свадьбу. Да я, может быть, ночевал через стену с убийцами! Да тут каждый может им оказаться. Первым делом, первым делом убийства, ну а девушки и свадьбы потом…
Легче, наверное, сразу сбагрить предполагаемую невесту. По моему опыту свиданий по договору, та, вторая сторона, тоже не особо горит желанием связать себя узами брака. Как правило, это жесткая позиция родителей, и все, что требуется от меня, – это вывести собеседницу на чистую воду. Если скажет, что в приоритете у нее учеба, саморазвитие, карьера – отлично, вопрос решен. Если скажет, что у нее кто-то есть, но она не может сказать об этом родителям, – еще лучше. Сердце девушки занято – как настоящий джентльмен я не посмею претендовать на место другого парня, какой бы симпатичной она ни была. «Ого!» – на автомате я разблокировал телефон, открыл ватсап и вывел на весь экран фотографию девушки, сидящей в каком-то ресторане в кругу семьи. Моя стена несогласия и сопротивления дала трещину. Пожалуй, на такой девушке я женился бы. Ну, чисто теоретически. Милая, симпатичная и – новый критерий, становящийся все более и более актуальным, – натуральная. Пожалуй, я найду время с ней созвониться.
Послышались шаги. По лестнице спускался Заур, за ним шли мои соседи. Первым бритый, слегка отрешенный и задумчивый. Затем усатый – он не то чтобы улыбался, но видно было, что эта ситуация его не сильно волнует, это, скорее, недоразумение, которое ему хотелось бы быстренько уладить. Последним шел бородатый со свойственным ему мрачным выражением лица. Я опять вскочил со стула.
– Идем, – бросил в мою сторону Заур.
– Салам алейкум, – сказал я.
– Валейкум салам, – почти синхронно ответили все три охотника.
Женщина, увидев конвой, быстро направилась к нам.
– Али!
– Не мешай нам, – бросил холодно бородатый. – Все хорошо.
– **** ** ******* – сказала она на аварском дрожащим голосом.
Я не смог разобрать ни слова.
– Убери ее, – рявкнул в сторону грубияна-полицейского Заур, и тот как-то неуверенно попытался преградить дорогу женщине, стараясь не касаться ее.
Али, старший охотник, пошел дальше, опустив глаза.
Мы направились в конец коридора, повернули направо и попали в еще один коридор, по обеим сторонам которого тянулись старые, с облупившейся краской двери. В конце коридора двое полицейских что-то обсуждали. Заур открыл последнюю дверь, и охотники вошли внутрь. Как мне показалось, войти должен был и я, но Заур жестом остановил меня. Сунув руку во внутренний карман, он вытащил маленькую ручную видеокамеру.
– Смотри, что нашел. Умеешь пользоваться? – спросил он.
Я взглянул на эту рухлядь и кивнул.
– Хорошо. Потому что выехать все равно не сможешь. В десяти километрах на дорогу сошел сель, она заблокирована окончательно. В лучшем случае до вечера ты застрял в селе, если не поедешь в обход. А там самые конченые дороги республики. Останешься?
– Да, – ответил я уверенно. Не только потому, что мне не хотелось ехать по самым конченым дорогам республики, и не только потому, что в целом тон Заура не предполагал моего отказа, но и потому, что во мне разгорелся маленький костер. Меня ожидал ценнейший опыт, и я не имел права от него отказываться. Самый настоящий допрос: сигареты, «где ты был в ночь на воскресенье?!», «плохой коп – хороший коп» и все в таком духе. Хоть реальность в основном меня разочаровывала (и не только сегодня, но и в целом), настроен я был решительно.
– Заходи, ничего не говори, настроишь камеру, сделаешь пару фоток и выйдешь в соседнюю комнату. И так с каждым, кто войдет.
– Хорошо, – ответил я и только после этого сообразил, что, судя по его указаниям, моего участия в допросе не предполагалось. Вот тебе ожидания и реальность. Но отказываться я не собирался. – А что…
Не дослушав меня, Заур вошел, я следом. Это была маленькая, вроде хозяйственной, комнатушка. В воздухе висела смесь человеческих запахов и вони органических отходов. Потолок был покрыт желтыми пятнами сырости, углы комнаты украшали причудливые черные узоры грибка, поверх которых наслаивалась паутина. Из этой комнаты можно было пройти дальше в еще одну, точно такую же. Полицейские вытащили оттуда кушетку и вынесли ее в коридор.
– Нам хватит места, – кивнул Заур и скомандовал мне: – Открой окно, что за гадюшник!
Я открыл створку, которую, наверное, когда-то давно можно было назвать окном. Она чуть не развалилась: когда я потянул на себя ручку, стекло в уголке треснуло.
В первой комнате сидели Али и усатый охотник. Третий был уже в соседней. За нами вошел молодой полицейский-грубиян и, выругавшись, закрыл дверь.
– Что там? – спросил его Заур.
– Толпа. Кто-то что-то наболтал всем. Они думают, что мы нашли этого пидараса.
– Блядь! – коротко прокомментировал ситуацию Заур и, взглянув на меня, жестом предложил пройти в соседнюю комнату.
Она была почти копией предыдущей. На полу и стенах виднелись следы мебели, которую уже вынесли, и сомнений у меня не осталось. В этих двух комнатах жили люди. Видимо, заметив мой вопрошающий взгляд или скривившееся лицо, Заур решил объяснить природу витающих здесь ароматов:
– Вьетнамцы. Живут тут, пока строят объекты.
В центре комнаты стоял старый, будто украденный из сельской школы, исписанный и заляпанный жвачкой стол и стулья. На нашей (вероятно, законопослушной) стороне было два стула, на одном из которых сидел тот самый усатый мужичок. Шапку он снял, и я увидел блестящую лысину и седые волосы по бокам и на затылке. Напротив сидел третий из охотников. Он держался очень спокойно и, как мне показалось, с пониманием относился к положению, в которое попали он, его товарищи, да и в целом все село. Он умиротворенно смотрел в окно. Даже как-то излишне спокойно. Теперь я мог разглядеть его со всех ракурсов: аккуратно стриженный, бритый, сидит прямо, несмотря на отсутствие у стула спинки. Он посмотрел вверх, увидел над собой лампочку, заменявшую жившим тут вьетнамцам люстру, и недовольно хмыкнул.
– ** ***** ***** камера? – спросил его на беглом аварском Заур, указав на меня.
– Можно на русском тоже, – сказал уверенно мужчина.
Его русский был не так уж плох, что меня обрадовало. Обрадовало, потому что я соскучился по цивилизации.
– Мы снимем на камеру то, что ты скажешь. Можно? Если не хочешь, просто сфоткаем тебя, а камеру направим в сторону, чтобы записать звук.
– В сторону.
Услышав это, Заур предложил мне выполнить мою часть работы. Я автоматически спросил, есть ли у них штатив к этой камере, Заур скривил рот, может, потому, что терял терпение, а может, потому, что не знал, что такое штатив. Я уже понял его принцип нейминга: все непонятное имело корень «хуй», а остальное менялось в зависимости от степени его понимания. Он продолжил копаться в бумажках. Я огляделся, потом выглянул в соседнюю комнату и увидел там коробку из-под обуви. Поставил ее на стол, а на нее – камеру. Освещение было тусклым, так что я открыл диафрагму насколько это возможно, автофокус сразу поймал лицо охотника, и потом я повернул камеру слегка вбок.
– Так? – спросил я Заура.
– Пойдет, – ответил он. – Теперь фото.
Фотографию я сделал быстро и уже через мгновение оказался за дверью. Грубиян стоял в углу и поглядывал иногда в телефон, иногда на нас. Двое охотников сидели на кушетке. Рядом с ними оставалось свободное место, но еще два стула были не заняты. Вначале я постеснялся сесть, но обладатель лихо закрученных усов, улыбнувшись мне, сказал:
– Садись, братишка. В ногах правды нет.
– Да. – Я улыбнулся в ответ и аккуратно сел в свободный уголок.
Дверь открылась, и Заур обратился ко мне:
– Как включить?
– Там красная кнопка. Нажать, держать пару секунд до звука и отпустить.
Дверь затворилась. Из коридора послышался голос. Мне показалось, что это опять та женщина.
– Можно, я поговорю с ней? – обратился Али к Грубияну.
– Шеф будет ругаться, – сказал Грубиян, мотнув головой в сторону закрытой двери. – Лишних людей не надо было вообще впускать сюда.
Мне показалось, что последнее относилось ко мне, но Али воспринял это иначе.
– Это моя жена, – твердо сказал он.
Его брови нахмурились, и от этого мне стало слегка не по себе. Из-за густой седой бороды Али выглядел лет на шестьдесят, но не требовалось особой наблюдательности, чтобы заметить, что он был крепко сложен. Крепко настолько, чтобы смочь зарубить Хабиба, человека примерно такой же комплекции. Если бы он сейчас набросился на Грубияна, вряд ли я и усатый сумели бы его остановить. Придушил бы в секунду. Грубиян в ответ вскинул плечи, мол, «я тут при чем?», и продолжил смотреть в телефон. Минут двадцать мы сидели, вслушиваясь в жужжание неудачливой мухи, застрявшей в паутине у окна. Охотники иногда едва слышно переговаривались.
Наконец дверь открылась. Бритый вышел, и вошел усатый, которого назвали Султанбеком.
– Посмотри, что как, – сказал Заур.
Я вернулся в дальнюю комнату. Усатый не был против камеры, так что я направил ее на него и включил. Охотник даже улыбнулся, когда я его фотографировал. Можно было бы предположить, что таким способом он старается подбодрить себя или даже что его забавляет ситуация, но нет – это была обычная добродушная улыбка. Кто бы мог подумать: один охотник образованный, второй добрый…