уверенным – резать мясо они умеют.
На часах было всего 20:15, но веки тяжелели… Я был не самым религиозным человеком, однако все-таки верил в Бога и в нужные моменты был готов обратить к нему мольбы. Чаще всего я это делал, когда самолет попадал в зону турбулентности, а учитывая, что летал я не часто, опыта в молитве у меня было немного. Но в тот вечер, засыпая в не самых обычных условиях, я решил, что все-таки полезно попросить у Бога прощения за мои грехи, а заодно и защиты от всякого злого умысла со стороны соседей за стеной.
Проснулся я в пять утра. Можно сказать, что легко, а можно сказать, что странно. Просто открыл глаза и почувствовал, что мозг включился мгновенно. Я понял, что должен уехать, и все.
Умывшись, я быстренько сложил вещи, прибрался в номере, выглянул в окно. На соседнем балконе стоял уже другой полицейский, видимо, более предусмотрительный, потому что он был в бушлате.
Взяв рюкзак и оборудование, я вышел из номера, поздоровался с полицейским, стоявшим у двери охотников, в фойе второго этажа увидел еще двоих, спавших на кушетке, и спустился вниз. Здесь не было ни одного живого человека (да и мертвых тоже). Разбудил администратора, положил ключи на стол и вышел.
Уже светало. Ни снега, ни ветра не было. На улице курили еще два сотрудника. Это было идеальное, как в рекламе зубной пасты, свежее зимнее утро. Машина Заура стояла на месте. Она, как и моя, покрылась тридцатисантиметровым слоем снега, а это значит, что, скорее всего, со вчерашней встречи с тем амбалом, бывшим женихом старшей дочери Хабиба, он никуда не уезжал. Не знаю, через какое дерьмо он прошел вчера, допрашивая еще пятерых, но тот факт, что Заур еще тут, меня без реальной на то причины обрадовал. Я просто подумал: хорошо, что он здесь, значит, хоть кто-то держит ситуацию под контролем. А судя по общей обстановке, держать в таком месте ситуацию под контролем означало всегда быть как вода, как сказал бы Брюс Ли: уметь подстраиваться под любого противника и, когда нужно, быть хитрым и терпеливым, а если потребуется, показать серьезность своих намерений. Вчерашние два предупредительных выстрела в воздух были убедительными. И громкими.
Я завел отцовскую «приору», прогрел и тронулся, испытывая облегчение, настоящее и искреннее облегчение. Я был горд собой и тем, через что прошел. Я ощущал прилив сил, прилив мыслей, которых в самом деле могло хватить на целую книгу. На полном серьезе я начал прикидывать, как можно было бы ее назвать. Приходили в голову названия в духе Агаты Кристи: «Убийства в снежных горах», «Багровая жестокость». Но мне больше хотелось написать роман в духе документального детектива, коими славился один из моих любимых авторов Трумен Капоте. Я мог бы так же… если бы не одно обстоятельство – я уезжаю. Я, конечно, сожалел о том, что мое приключение не пришло к какому-то логическому завершению, в идеале – к раскрытию мною лично преступления, но, честно говоря, хрен с ним. С меня точно хватит. Это не обсуждается. Уехать отсюда было единственным моим желанием, в сравнении с которым желание раскрыть преступление просто таяло. Нет. Бродить по не столько напуганному, сколько агрессивному, взрывоопасному селу, понимая, что большая часть его жителей знает: ты чужак, и, хуже того, знает, что ты бегаешь в поисках интересного материала ради просмотров и, как сказал бы Заур, «лайков-шмайков», – это не для меня. И это не говоря о том, что существует небольшая, но все же вероятность того, что среди нас бродит настоящий псих – гребаный мясник. Конечно, больше шансов, что он среди восьми подозреваемых, и еще больше – что он давно покинул село (логики оставаться тут я точно не видел), но вероятность оставалась. И надежды выжить после встречи с этим зверем у меня особо не было.
Я медленно, но верно продолжал подниматься от гостевого дома к главной дороге. Впереди показался силуэт тяжело идущего человека. Это было почти повторением вчерашнего сна. Учитывая недавние размышления о блуждающем по селу хладнокровном убийце, я не хотел никого подвозить. Особенно человека в черном, особенно в пять часов утра, но я не мог не остановиться, потому что это была женщина. Больше того, это была жена Али. Она посмотрела прямо на меня тяжелым, измученным взглядом, и я остановился. Что бы ни говорил Заур о том, что не бывает плохих и хороших, что рано или поздно жизнь убивает в нас эти различия, я хороший человек. Я так думал (несмотря на то что моя уверенность в своей хорошести была подточена Зауровыми рассуждениями о жизни). Нет. Я был в этом уверен. Совесть моя была на месте. Она никуда не исчезла, и мои чувства, вместо того чтобы отмереть, обострились, а жалость к ней была тому доказательством.
– Доброе утро, – сказал я, опуская стекло. – Я был в гостевом доме. С камерой.
– А, да, я вас помню, – ответила она.
– Я вас подвезу, садитесь.
Женщина несколько секунд задумчиво смотрела на меня, а потом медленно направилась в мою сторону, оставляя после себя в снегу глубокие следы. И хотя моя обувь (высокие спортивные кроссовки) не была рассчитана на снежные заносы, я все же вышел и открыл ей заднюю дверь. «Пошел ты, Заур».
– Спасибо, – сказала она и села.
Мы поехали, и первую минуту нас окутывала гнетущая тишина. Я взглянул на нее в зеркало заднего вида. Концом платка она промокнула глаза, другой стороной вытерла нос. На вид ей было лет пятьдесят, у нее было очень доброе и от того особенно грустное лицо. Морщин явно больше, чем могло бы быть в этом возрасте, и это наблюдение привело меня к следующей мысли: она, вероятно, прошла через многое в этой жизни. Как и ее муж. Она смотрела в окно, но взгляд ее был невидящим.
– Все будет хорошо, – сказал я как-то не очень уверенно. Да и какой-то писклявый звук, вырвавшийся на первом слове, подпортил дело. Я прочистил горло.
– Ин ша Аллагь, – ответила она. – Али никого не убивал. Ни сейчас, ни тогда.
– Следователь… Заур рассказал о том случае с туристкой, – сказал я.
Она опустила глаза и устало помотала головой, будто прогоняя воспоминания о тех событиях. Решив, что зря поднял эту тему, я извинился.
– Ничего. Дело не в туристке, дело в Зауре. Он ненавидит Али.
Я отметил для себя ее очень хороший, даже отточенный выговор, да и в целом русский язык. Тут это была редкость. Следующее предложение было самым впечатляющим, что я услышал на территории этого села.
– И справедливости ради, он имеет на это право, но Али никого не убивал. Это просто не такой человек, он не способен причинить кому-то вред.
Я подумал о том, что ее муж промышляет охотой на лесных зверей, но говорить об этом не стал.
– Я много времени провел с Зауром. Он не уверен, что это ваш муж.
– Али мне не муж. Нас заставили развестись, – сказала она задумчиво, будто вспоминала какие-то очень давние события.
Я понимал, что не имею права уточнять, о чем идет речь, поэтому продолжил гнуть свою линию:
– Просто я хочу сказать, что расследование идет. Там еще семь подозреваемых. Каждому устраивают жесткий допрос. И я, конечно, видел этот негатив, точнее агрессию к Али, но Заур ищет преступника. Он не ищет возможности посадить конкретно Али, – сказал я, и в целом это была правда, хоть и слегка приукрашенная. – Я пару раз спросил его, и он ни разу не сказал, что это Али. Поэтому я думаю, что все будет хорошо.
– Тогда почему они меня не слушают?
– Насчет чего?
– Насчет других людей. Я много чего слышала, и я не бабуля, которая собирает всякие сплетни. Я директор нашей школы. Все село знает, что Хабиб хотел протянуть из общей трубы себе воду. Многие соседи были против, и здесь каждый умеет пользоваться ножом.
– Они в списках, – спокойно ответил я, стараясь не нагнетать обстановку.
Женщина понемногу повышала голос:
– В каких списках?
– Я не должен об этом говорить, но те, о ком вы сказали, соседи, с ними тоже уже разговаривали. Может, даже допрашивали. Я хочу сказать, что Заур точно знает про этот конфликт с водой и серьезно относится к этому варианту, – сказал я. Мне показалось, что этим ответом я убил двух зайцев: не соврал и придал ей немного уверенности. Я заметил, как она кивнула и вздохнула. Лучше бы мне было в этот момент замолчать, но мой длинный язык требовал свободы, поэтому я попытался уравнять доводы на весах правосудия: – Хотя убивать из-за воды – это, конечно… не самая логичная версия.
– У нас люди тут… боевые. Агрессивные.
– Это я заметил, – улыбнулся я, но ее мой комментарий не позабавил.
– Местные любят покричать друг на друга, поругаться, иногда даже подраться, а потом все дружно идут на пятничный намаз, как ни в чем не бывало.
В ее тоне мне почудилась некоторая нелюбовь к Дагестану. В какой-то степени ее можно было понять: она директор школы, скорее всего, учитель русского языка и литературы, а на кой местной молодежи сдалась литература? Русский язык? Раз уж на то пошло, то образование в принципе не имеет большой ценности. Я решил, что она немного утрирует. Да, я видел агрессивный люд в этом селе, но ситуация располагала к тому, чтобы так реагировать. А как еще должны вести себя суровые горные жители Дагестана? Паниковать? Запереть все окна и двери? Народ требовал правосудия, притом что в саму систему правосудия не очень-то и верил. А в остальном я не видел ни одной драки, не слышал оскорблений, за которые в этих местах призвали бы к ответу. Ну да, потолкались разок-другой, но опять-таки ситуация была нестандартной.
– Думаете, это мог быть какой-то бытовой конфликт? По статистике, чаще всего такое случается по пьянке, – поделился я некоторыми знаниями, которые относились, скорее, к стране в целом.
– У нас никто не пьет, – отрезала она. – По крайней мере, я о таком не слышала. В семьях, где дети ходят в школу, сразу заметно. Во времена Советского Союза и в девяностые бывало, но в последние десять лет тут у нас все захватили эти религиозные.
Я не видел ее лица, но в голосе почувствовал раздражение.
– А вы не думаете, что это могло случиться из-за работы Хабиба?