– Расскажи, откуда у вас дома одежда Карины? – Он показал Гасану какое-то фото. – Почему дада хотел ее сжечь? На ней была кровь. Откуда эта вещь появилась у вас дома? С кровью.
– Не скажу, – выдавил из себя Гасан и начал рыдать. – Это секрет!
Заур закрыл глаза, потер устало лоб, сделал вдох-выдох. Зная следователя несколько дней, я предположил, что мысленно он уже несколько раз макнул Гасана лицом в таз с водой.
– Ничего, Гасанчик, ничего. Отдохни. – Заур положил ему на плечо руку, но Гасан отдернулся.
Обстановка слегка накалилась. Заур остановил запись, взял камеру, встал из-за стола.
– Сейчас тебе принесут покушать. Всякие вкусные вещи, ешь сколько хочешь. Если есть всякие любимые вещи, которые ты хочешь, только скажи, сразу все принесут. Если будет прохладно, тоже скажи, принесут одежду.
Заур пошел к двери, и я поднялся за ним.
– Ах да, чуть не забыл, вот. – Заур протянул ему телефон с наушниками. – Там села зарядка, я сейчас зарядил. Классная музыка.
Мы вышли в коридор, а Валера вошел. Заур уперся руками в свои округлые бока, задумчиво посмотрел на длинную люминесцентную лампу над нами и тихо сказал:
– Твою-то мать…
– Он почти сказал. Надо еще подождать, – попытался я поддержать следователя, и это было искренне.
Его умение вести допрос в этот раз меня поразило. Я решил, что за его плечами сотни часов напряженных бесед. Заур продолжал задумчиво смотреть вверх, а потом сказал:
– Очень надеюсь. Теперь идем к дада. Возьми ручку, блокнот и запиши все интересное, что услышишь. Не хочу ничего упустить.
Эти слова меня обрадовали. Я был почти уверен, что Заур просто льстит мне, продолжает благодарить за мое участие, но это не имело значения. Я был рад стать хоть какой-то частью процесса.
Мы вошли в знакомый кабинет, там пили чай двое полицейских. Запах опять ударил мне в нос, а Зауру хоть бы что. Он сразу прошел в соседнюю комнату для допросов, в которой сидел отец Гасана, а у двери стоял уже знакомый мне участковый.
Якобы чтобы подойти к форточке, я обошел нашего главного подозреваемого и полностью оглядел его. Так, на всякий случай. Вдруг он припрятал в рукаве нож или в носках шило… Муртуз сидел неподвижно. Он, как и его сын, смотрел себе на руки, но, в отличие от Гасана, не был напряжен. Я бы даже предположил, что он понимает: это его конец.
– Салам алейкум, – сказал Заур и сел напротив него.
– Ах да. – Я вскочил, установил камеру и включил запись.
Муртуз продолжал молчать.
– Он же нас понимает? Русский язык, – уточнил Заур у участкового.
– Лучше на аварском.
– Хорошо. Тогда переведи ему. Меня зовут Заур, я назначен следователем по делу об убийстве Гамзатова Хабиба и его семьи.
Участковый перевел. Реакции не последовало.
– На основе полученных нами доказательств вы являетесь подозреваемым в этом убийстве.
Участковый перевел.
– Если вы готовы сознаться сейчас, это все упростит. В процессе судопроизводства это тоже будет иметь определенное значение и положительно скажется на финальном приговоре.
Участковый перевел.
– Наверняка вы понимаете всю серьезность обвинения. Если вы хотите сказать что-либо в свою защиту, можно это сделать сейчас. При свидетелях я заявляю, что буду ходатайствовать за вас судье, если вы покажете серьезность своих намерений в раскрытии данного преступления.
Муртуз продолжал смотреть в одну точку, иногда моргая и дыша еле слышно.
– Были ли вы знакомы с жертвой? Гамзатовым Хабибом. Он жил на краю села, на холме, на другой стороне дороги вместе с тремя дочерьми. Переводи.
– Мне кажется, нет смысла, – сказал участковый.
– Переводи! – скомандовал Заур, и участковый, нахмурившись, перевел.
Муртуз ожидаемо промолчал.
– Ну хорошо. – Заур взял в руки папку и разложил перед подозреваемым фотографии точно так же, как позавчера перед Али.
Муртуз, как мне показалось, даже не взглянул на них.
– Муртуз Дибирович. – В надежде привлечь его внимание Заур подался вперед, чтобы попытаться заглянуть ему в глаза. – Зачем вы сжигали окровавленную блузку Карины, старшей дочери Хабиба Гамзатова?
Участковый принялся переводить, но следователь жестом остановил его.
– Все он понимает… Для чего вам комната, полная ножей? Вы коллекционер? Ладно. Не хотите дружить, тогда сделаем по-другому. Я не знаю, кто убил их. Не знаю, каким надо быть конченым животным, чтобы такое сделать… – Он посмотрел на старика испытующе, затем нерешительно на участкового, потом опять на него и буркнул участковому: – Сука! Давай переводи с ходу.
Участковый встал сбоку от подозреваемого и приступил к синхронному переводу.
– Я не знаю, вы это сделали, или ваш сын, или участковый, или глава села. Не знаю. Но я знаю, что у вас дома комната, полная ножей, у вас дома найдена окровавленная одежда жертвы, у вас дома фотографии жертвы, сделанные пару дней назад, и сделал их ваш сын, который был в нее влюблен. Который преследовал ее. Он прямо сейчас сказал, что хотел на ней жениться. А еще он сказал, что вы запретили обсуждать ее с кем-либо. Что это ваш секрет. А еще я знаю, что вы приходили ее сватать и Хабиб прогнал вас. Как говорят некоторые свидетели, прогнал вас палкой, как собак. Да… тот еще позор. Конечно, из-за такого можно было убить. Но, конечно, это не вы. У вас дрожат руки, вы больны. Кто бы его ни убил, я буду ходатайствовать, чтобы обвинен в убийстве был Гасан. – На этих словах участковый удивленно посмотрел на Заура. – Переводи все, как я говорю! Все указывает на него. За такое убийство предусмотрена смертная казнь. Не знаю, в курсе ли вы, какой сейчас год, но смертная казнь – это не расстрел, не повешение. В нормальных странах в вену шприцом вводят яд, и человек засыпает. Но у нас электрический стул. Адские мучения. И лично мне не будет жалко Гасана. Он сгорит, а потом его, как дохлую собаку, закопают где-нибудь на тюремном кладбище в России. Его тело никогда никто сюда не вернет, никто не поставит ему къадар [могильный камень], никаких молитв не прочитают, закопают в гробу, как кафира, понял? Не будут разбираться, поставят над ним крест, священник прочитает что-нибудь из Библии, и конец.
Густые седые брови подозреваемого задергались.
– А ты, старик, сядешь как соучастник. Либо ты скажешь правду, и тогда я буду искать решение, которое поможет твоему сыну. А может быть, и тебе.
Заур откинулся назад и принялся ждать. Перевод завершился. Старик сидел как каменный.
– Если я выйду из этого кабинета, то Гасану конец. Он в сто раз удобнее для меня, чем ты. Мне вообще без разницы, кого посадить, главное – получить премию. Может, ты даже меня знаешь. Ваши называют меня Хвост Шайтана, но я еще хуже, чем то, что про меня говорят. Переведи.
Участковый перевел.
– Ну, я пошел, – бросил Заур через плечо, вставая и направляясь к двери.
– *** ***** дица, – буркнул старик.
– Что ты сказал? – переспросил следователь и нырнул за стол. Потом сказал что-то на аварском. Звучало это как вопрос.
– *** ***** дица, – опять пробурчал Муртуз.
Заур жестом подозвал участкового, чтобы подошел ближе, и тот пригнулся к старику. Старик что-то прошептал.
– Он… говорит, что убил их, – ошеломленно сказал участковый.
Я был готов вскочить со стула и объявить себя героем, но Заур не разделял моего энтузиазма.
– Что конкретно он сказал? Четко, по словам.
– «Я это сделал», – произнес участковый и потом повторил то же на аварском.
– Спроси, готов ли он показать, где и как он это сделал.
Участковый перевел вопрос, но старик повторил свои слова.
– Он говорит…
– Я слышал, – перебил грубо Заур. – Хорошо. Уже что-то.
Он решительно направился прочь из кабинета. Я пошел было за ним, и в этот момент за моей спиной старик громко сказал:
– Дица.
Перевод этого слова я знал – «мной, я».
Заур, участковый, незнакомый мне полицейский по имени Валера и я вышли в коридор.
– Удали запись, – сразу сказал Заур. – Если кто-то это увидит, меня уволят еще до вечера.
В фойе показался начальник районной полиции Ахмад, тот, который грозил разрушить карьеру Хвоста Шайтана. Участковый жестом попросил меня остаться в коридоре, а они отошли к Ахмаду. Человек пять собрались в фойе в небольшой кружок и принялись шептаться. Вероятно, им предстояло подвести итоги и определиться, готовы ли они вынести обвинение и объявить на всю страну, что преступник найден. Ставки были слишком высоки, поэтому облажаться они не имели права. Зная дагестанскую судебную систему, я сказал бы, что любой, кого они обвинят, будет осужден. Статистика – менее одного процента оправдательных приговоров – говорила сама за себя. Либо дагестанская полиция настолько хороша, либо не имеет значения, насколько она хороша.
Меня охватило чувство снисходительности по отношению к окружающим. Стоя там, в коридоре, и наблюдая, как они совещаются, я сказал бы, что это хорошие полицейские, хоть они и допустили ошибку, когда собрались обвинять Али. К сожалению, я не успел ничего сделать, чтобы спасти его, но я успел сделать так, чтобы его не превратили в козла отпущения. Хотя бы у кого-то должна была сохраниться о нем добрая память.
Мне в целом понравилась вторая часть моего приключения, в которой я перешел к активным действиям. Никто не попытался меня прирезать, а сам я действовал почти безошибочно.
Переговорщики начали поглядывать в мою сторону, то есть в сторону двери, за которой сидел обвиняемый, и я понял, что их совещание близится к концу. Не было смысла гадать, кого они обвинят. Все было ясно еще до начала допроса. Одежда жертвы, найденная в печке, стала последним гвоздем в крышку гроба старика. Сидя там, на допросе, я невольно задумался: а для чего весь этот спектакль? Зачем вообще нужен был этот допрос? Разве мнение Муртуза имело значение? Что бы он ни сказал, его все равно обвинили бы. Заур будто для себя, для меня и для всех тех, кого волновал исход этого дела, пытался выжать из убийцы признание и выжал – к сожалению, обычным шантажом. Но наполовину сошедший с ума старик все равно бы сел. Хотя оставалось неясно, как он при его здоровье сумел завалить стокилограммового Хабиба, не получив при этом не единой царапины. В этом деле было слишком много тайн, однако вариант ответа всего один.