– Понял?!
– Да…
– И не мороси там. Ответишь на вопросы и вернешься в город. Не привлекай к себе лишнего внимания. Если этот псих в селе, то он будет искать возможность с тобой разобраться.
– Я еду к Муртузу, – решительно сказал я и снова начал преследование.
– Зачем?
– Вычеркиваю его.
– Что делаешь? – переспросил ошеломленно Заур. – Не лезь туда!
– Я задолбался. У нас ничего нет, кроме этого старика. Пока мы его не вычеркнем, никакого движения вперед не будет. Вы правы.
– К вечеру Салим возьмет дело на себя, дай работать полиции. Это теперь не наше дело!
– Мы убили человека! И я, и вы! В этом письме правда, мы убили его сына! Мы посадили невиновного!
– Кто тебе сказал? Он соучастник! Мы оба знаем, что он что-то знал. Одежда в их доме! А может, Муртуз виноват? Они оба по-любому виновны как минимум потому, что знали что-то и молчали! Они знали, кто убил девочек, и промолчали! А знаешь почему?! Потому что прикрывали друг друга! Тут нет никаких вариантов – либо отец, либо сын! Что еще тебе нужно, а? Заканчивай истерику!
– Пацан умер. Убил себя. Хотите знать, что мне нужно? Мне нужно, чтобы он был жив, – сказал я.
Заур ничего не ответил, и я продолжил:
– Мы проебались, Заур, знатно проебались. Копайте дальше, мою машину осматривали, потому что в селе что-то случилось. Полиция что-то ищет. – На этих словах я отключился.
Я продолжал медленно ехать за стариком… А если это правда, если мы посадили невиновного или, хуже того, двоих невиновных, а все это время убийца спокойно разгуливал на свободе?.. Пять лет. С другой стороны, Заур прав в том, что они были в этом замешаны. Оставалось молиться, что убийца – это Муртуз. А кто еще? Он выходит из тюрьмы, появляются письма об убитом сыне и пальцы. Мясник ли он? Почему нет? Он мастерски управляется с инструментами, а нож разве не инструмент? И разве он не был инструктором в Афганистане?
– Автор писем и убийца девочек – один человек. И пальцы… Надо просто доказать, что ты мог это сделать… или не мог, – произнес я вслух, наблюдая за идущим стариком. Я, будто помешанный сталкер, следил за ним.
Когда я думал о том, что сказал Заур, меня переполняли досада и боль. А затем я трансформировал все это в злобу и направлял ее на старика, чуть ли не молясь, чтобы он прямо сейчас вынул нож и на кого-нибудь набросился. Тогда я хотя бы отчасти себя оправдал бы. Прятался бы за словами Заура, что молчание сына…
– Не молчал! Сука, не молчал же… – процедил я, вспомнив, что в тот день, когда его выволакивали из допросной комнаты, он кричал, что это сделал отец, он кричал: «Дада!» – а мы не слушали.
Если убийца не Гасан, то нет нам оправдания. Чем бы это все ни закончилось, я был настроен встать лицом к лицу с источником своего страха. Последние два дня довели меня до состояния срыва, и я ощущал где-то в глубине себя желание взорваться и больше не собираться вновь. Пара лет работы с психотерапевтом насмарку.
Мне хотелось высвободить всю эту злобу, боль, обиду, досаду, раздражение и выплеснуть их в истерическом смехе по поводу всего происходящего вокруг, но я крепко держал руль и удерживал свое сознание в реальном мире, сфокусировавшись на реальном человеке, который вполне подходил на роль реального убийцы.
Муртуз дошел почти до края села, дальше была только развилка к дому Хабиба (он все так же величественно возвышался над селом) и холму, за которым стоял дом предполагаемого автора письма. Но место слегка изменилось, появились новые дома, вдалеке были заметны начинающиеся стройки.
– Что ты задумал?.. – произнес я вслух, увидев, что старик остановился, свернул с основной дороги и пошел в сторону старого разваливающегося домишки.
Тот был крайним в основной части села и стоял на обычном, огороженном сеткой участке земли с садом, который, правда, лишь с натяжкой можно было назвать таковым. Деревья были старыми – либо совсем высохшими, либо с остатками зеленой листвы. Все заросло сорняками и высокой крапивой. И там, в глубине, стоял старенький, низкий домишко.
Старик потянул пару раз за ручку калитки, и, вместо того чтобы открыться, она просто отвалилась. Муртуз с трудом нагнулся, поднял ее и поставил на место. После нескольких попыток приладить ее калитка наконец встала как надо. Старик вошел в сад. Я вылез из машины и направился за ним. Во двор я заходить не собирался (в конце концов, все это могло быть заманухой и закончиться в лучшем случае еще одним отрубленным пальцем), поэтому обошел территорию и залез в высокую, почти пожелтевшую после рекордной летней жары траву. Муртуза я из виду не упускал, да и он, в общем-то, не пытался спрятаться. Он просто встал в центре сада и осмотрел дом, затем стал оглядывать деревья. Вначале мне показалось, что он, если так можно выразиться, находится в моменте, скорбит по сыну. Но правильней было бы скорбеть у себя дома, а не тут. Очевидно, это место что-то для него значило. Старик внимательно осматривал каждое дерево. К некоторым подходил и притрагивался к стволу.
– Ах, черт! – вскрикнул я, ухватившись за крапиву, и уже через мгновение утонул в траве.
Старик, кажется, не обратил на это внимания. В конце концов, учитывая его общую неухоженность, существовала вероятность, что скрытые под волосами уши тоже поросли мхом. Ладонь горела, а я, закатив глаза, пытался не выдать свое присутствие.
Наконец старик остановился. Судя по темно-фиолетовому окрасу листьев (мой отец – дачник, так что я в теме), это было старое сливовое дерево. Муртуз некоторое время разглядывал его, потом мягко приложил к нему руку, а затем привязал к стволу ту самую зеленую ткань, развернулся и пошел к выходу. Я тоже двинулся в сторону калитки, но замер – передо мной из травы выползла змея. Будучи сыном дачника, а не серпентолога, понять, что за тварь передо мной, я не сумел. Точно не кобра, не анаконда, и вряд ли это был уж. Этим мои познания по части змей исчерпывались. Она не была агрессивной, но и убираться с моего пути не планировала. Злить ее, тыча в нее чем-нибудь, я не хотел. Уходить было некуда. Сзади начинались плотные заросли крапивы, а определить, чего я боюсь больше, я не мог. Решение нашлось быстро: я просто полез через ржавую сетку в сад, но и тут беда не обошла меня стороной – джинсы зацепились и порвались. В результате я был с дырой на заднице, но зато живой, меня не укусила змея, и я не провалился в заросли крапивы.
Бросив быстрый взгляд на дерево, повязанное зеленым платком, я пошел было к выходу, но затем остановился и сфоткал его. На всякий случай.
Когда я оказался у машины, старик уже почти поднялся на свой холм. Взяв конверт, я пошел за ним. Когда, если не сейчас, отмечать для себя некоторые положительные моменты в жизни: например, горская полиция не всегда отличается сообразительностью – полицейский потерял всякий интерес к конверту, когда увидел кое-что более интересное, и именно поэтому отрубленный палец был у него на столе, а конверт остался в машине.
Я медленно взбирался на холм, а Муртуз как раз добрел до своей калитки. Оглядевшись, я понял кое-что важное: мир не стоял на месте. Все эти годы, прошедшие со зверского убийства семьи Гамзатовых, мне казалось, что время в селе N остановилось, законсервировалось, потому что действующее лицо – герой, двигающий сюжет и историю, – покинуло это место. А еще мне казалось, что после случившегося жизнь в селе N никогда не будет прежней, ведь я видел, какой удар это событие нанесло по местным жителям, как повергло всех в шок. И, уезжая, я думал, что дальше все будет идти только вниз. Но вот, спустя пять лет, стоя на высоком холме, я увидел, как село расширилось, разрослось. Строительство могла остановить только сама природа – обрыв, окружавший село. И дом Муртуза уже не был на отшибе. Словно лишай, чужие владения плавно захватывали территорию вокруг хозяйства моего подозреваемого.
Пока я спускался к калитке, старик увидел меня, посмотрел пару секунд, а затем развернулся и пошел дальше. Он поднялся по ступенькам и сел на крыльцо будто в ожидании гостя, а я не стал тянуть.
Точно так же, как пять лет назад, я медленно подошел к дому через огород, теперь уже заросший низкой травой. Землю давно никто не обрабатывал, да и кто бы это делал? Ведь единственных владельцев я собственноручно упек в тюрьму.
В этот раз старик смотрел прямо на меня, а я по мере приближения пытался следить за его руками. Дом был точно таким же, совсем не изменился. Несколько секунд я думал о том, чтобы обойти его. Вдруг я найду хоть что-то, хоть какие-то следы борьбы, одежду, что-нибудь, что подскажет мне: похищенные тут. В мансарде, в подвале, в мастерской. Мне хотелось крикнуть что-нибудь, просто дать понять пленникам, если они живы, что я тут, что они могут подать голос, что я защищу их от этого сумасшедшего подонка, а затем я задал себе реальный вопрос: «А защищу ли?» Это же просто старик! Или гениальный актер. Это просто тормознутый дед! Или расчетливый убийца. Дедушка Муртуз, кто вы?
Я встал в нескольких шагах от ступенек. Старик продолжал смотреть на меня. На его лице не было ничего: ни злобы, ни раздражения, ни вызова, – а на моем, как всегда, плохо скрываемый страх.
Я показал ему конверт, вынул оттуда листок.
– Тут написано, что я убил вашего сына. Хени кхван буго… – попытался я перевести на аварский свои слова, затем передумал. Поднял листок выше и зачитал: – «ТЫ УБИЛ МОЕГО СЫНА». Зачем вы это отправили?
Он молчал.
– Зачем?
Старик продолжал смотреть.
– Зачем? – спросил я еще раз, затем пробурчал: – Да блядь… Муртуз. Дядя Муртуз, это вы написали? Это вы… – Я попытался рукой изобразить ручку и начал писать на бумаге воображаемый текст. – Это. Письмо. Кто. Написал? Вы? – Я направил указательный палец ему в грудь. Теперь я выглядел как псих. Смяв лист в комок, я бросил его на землю. – Да. Да, я убил Гасана. Я признаю! Я искал убийцу. Мы все искали убийцу, и мы решили, что это он. Мы. Решили. Что. Гасан. Убил. Девочек. Это он их убил? – опять спросил я. Старик только моргнул в ответ. – Да с кем я говорю…