Два часа поисков вылились лишь в небольшой успех. Я нашел папку с архивами от две тысячи второго года и трех крыс – одна была дохлой и наполовину обглоданной. Еще нашел районную газету на аварском языке. По общему контексту я понял, что у тогдашнего главы села, очень весомого мужика, впоследствии севшего в тюрьму на пожизненное (гугл в помощь), родился сын. Автор статьи, видимо, хорошо провел время на устроенном в честь этого празднике, так как описывал его всевозможными непонятными мне эпитетами, неизменно заканчивая предложения восклицательными знаками. Было там и несколько фотографий, на одной из которых мужчины в саду завязывали кусок ткани на высоком дереве. Судя по тому, как они позировали, событие было важным.
– Арсен! – прозвучало с улицы.
Я, естественно, дернулся и уронил огромную стопку бумаги.
– Да блядь… – процедил я. – Заур, ты?
– Да! Узнал кое-что! Вылезай!
– Ты можешь не орать? Я в гребаном темном подвале, полном крыс, ищу убийцу.
– Вся моя жизнь ебаный темный подвал с крысами и убийцами, хватит ныть.
Из мрака я пошел на свет, и, к моему сожалению, вместо ангелов там стоял Заур.
– В то время тут работали три акушерки. Одна мертва. Две старые. Был у одной из них только что, в общем, она уже не различает реальность. Не вариант. Есть другая, и, скорее всего, она нам и нужна. Ее мне подсказал местный годекан, и они же подтвердили: да, у Муртуза и его жены не было детей. Говорят, что вроде бы была у них какая-то история с ребенком. Или умер, или дали… Он тогда уже перестал общаться с людьми. Новорожденный вдруг появился, и все. Родителей не знают.
Мы съехали с основной улицы на второстепенную и остановились в тупике перед старыми оранжевыми воротами. Вышли из машины и постучались. Открыл мальчишка лет пятнадцати. Заур переговорил с ним на аварском, и мальчик разрешил нам пройти в ворота, а сам быстро зашагал вперед.
– Ей девяносто два. На русском не говорит и почти ослепла, – сказал тихо Заур, пока мы ждали разрешения войти в старенький домик. – Ее местные не очень любят.
– Почему?
– Она ****, – сказал Заур, потом сообразил, что я ничего не понял, и объяснил на русском: – Ну, которая что-то предсказывает.
– Гадалка, что ли?
– Типа. Она не то что будущее видит… Короче, многие считают, что она говорит с шайтанами и они рассказывают ей вещи, которых не знают люди. Так говорят.
– Я в это не верю. – Я усмехнулся немного нервно, но поддержки от Заура не получил. Он был очень напряжен. – А ты?
– С шайтанами нельзя говорить, – на полном серьезе ответил он.
Мне хотелось бы свести его ответ к побочке от продолжительного пьянства, но это было другое. Что-то глубинное, что было и остается в каждом верующем мусульманине. В исламе гадалок ожидает только смерть, а каждый попросивший их помощи выходит из веры. Гадание и колдовство для мусульман никогда не были чем-то шуточным, даже если речь шла о мошенниках.
– Бегьула, – сказал пацан, подзывая нас.
Не только мне, но и Зауру с его средним ростом пришлось пригнуться, входя в дом. Мы сняли обувь в прихожей. В нос ударил старческий запах: смесь затхлости и будто бы плесени. Из прихожей можно было попасть либо в микрокухню, либо в комнатушку, входя в которую нужно было пригнуться еще ниже.
После прелюдии Заура я ожидал увидеть логово шамана со всякими мертвыми птицами, змеями в банках и картинками мрачного содержания, но это была обычная сельская стариковская комнатушка. Ковер на полу, ковер на стене, старый советский телевизор, белый деревянный столик с осыпающейся краской и тарелочка с конфетами, которые никто никогда не ест. Бабуля, полулежа на большой подушке на койке, ожидала нас. Она была совсем маленькой, сухой, в темном платье и в классическом платке с вышитыми золотом цветами. Никаких сушеных ящериц, привязанных к волосам, не было. Бабушка смотрела в центр комнаты.
– Рачана! – громко сказал пацан, и в ответ бабуля указала нам на две табуретки под столом. Мы быстро вытащили их и сели.
– **** **** *** Заур. – [ «Меня зовут Заур»].
– Громче, – сказал мальчик, и Заур повторил приветствие.
– **** ******* **** *** *. – Бабушка сообщила, что слышала о нем от сельчан.
И немудрено. О Зауре, вероятно, слышал любой взрослый человек в районе. Заур назвал мое имя, указав на меня, бабушка бросила свой серый взгляд примерно в мою сторону. Он в двух словах, видимо, объяснил мои функции. Бабушка кивнула, как мне показалось, слабо улыбнувшись.
– Ну, давай, говори, – сказал мне Заур. – Переведу.
– Спроси ее, помнит ли она старика Муртуза. Скажи, что жил на краю села, чем занимался в девяностые, насчет больного сына и так далее.
Заур заговорил с бабушкой, и та иногда отвечала на его вопросы, иногда молчала. Говорила она медленно, но, как мне показалось, действительно пыталась что-то вспомнить. Иногда, слушая Заура, она утвердительно кивала, а иногда качала головой из стороны в сторону. Одной рукой, точнее указательным пальцем, она будто рисовала едва заметно что-то в воздухе. Заур же терпеливо раз за разом пытался ей что-то объяснить. Иногда, повторяя уже в третий раз какое-то предложение, он сжимал от злости кулаки, иногда закатывал глаза, а когда она говорила то, что нам нужно, сразу оживлялся и уточнял. Пацан все это время стоял у входа и внимательно следил за происходящим.
– Да, она его помнит. Говорит, что был военным. Вспомнила, что он владел каким-то цехом. И жену его помнит, умерла в начале двухтысячных.
– А Гасана помнит?
– *** Гасан *****? – спросил Заур.
Бабуля кивнула.
– Она принимала роды, когда родился Гасан?
Заур спросил что-то. Бабушка кивнула.
– Да, – сказал он, но затем она покачала головой и что-то сказала. – Говорит, что забыла. – Она сказала еще кое-что. – Перепутала.
– ********? – спросил что-то он.
В ответ бабуля жестом руки остановила его. Ее безжизненные глаза бегали по комнате и затем остановились почти на моем лице. Она что-то тихо сказала, показав на меня.
– Что? – спросил я.
– ******* ***, – сказала она еще раз и опять ткнула в меня пальцем.
– Мне выйти или что? – повторил я, слегка растерявшись.
В ответ Заур покачал головой, но по лицу было видно, что и он не понимает, о чем идет речь. На секунду я подумал, что сейчас она раскроет какую-то тайну моей биографии, что это я сын Муртуза. Я не понимал, почему она обратила на меня внимание. Бабуля тихо заговорила, и Заур начал переводить:
– У них не… было детей… у Муртуза… говорит что-то про здоровье. В общем, из-за Муртуза не было детей… Но ребенок был… – Заур почти повторил ее одновременно задумчивую и удивленную интонацию. – Ребенок был… чужой… Не их…
– Чей ребенок? Мальчик?
– *** ***** вас? – спросил Заур, и я понял только последнее слово «вас» – мальчик, сын.
– Вас, – повторила она.
– Мальчик… чужой… Им отдали. Другие… – Заур повернулся к пацану и спросил что-то на аварском, точнее попросил помощи в переводе слова, и тот что-то ответил. Заур продолжил: – Роды… чужие были. Родился мальчик… давно… его отдали Муртузу…
– Чей мальчик? – повторил я.
– Заткнись, – буркнул Заур и продолжил переводить: – Больной… от слабой… слабой роженицы… мамы, в общем. Говорит, что мама была слаба здоровьем. После родов… умерла.
– ****** инсул цар? – Заур спросил имя отца.
Бабушка замолчала и долго что-то вспоминала, бурча под нос. Палец в воздухе зарисовал активней. Затем, будто пытаясь выплюнуть волосок, оказавшийся во рту, она пыталась что-то выговорить.
– Что-то на Т? – выдвинул я догадку.
Бабушка продолжала пытаться выговорить имя. Затем сказала Зауру, что оно было сложным и она его забыла. Другим для «нас». Что имелось в виду под «нами», мы так и не поняли. Для села, для аварцев или в целом для Дагестана?
– Говорит, что устала, – сказал Заур. – Закончили.
Пока Заур выражал ей всяческие благодарности и желал крепкого здоровья, я разглядывал старенький шкаф рядом с телевизором. Там стояли книги, как русские, так и аварские, и несколько черно-белых фотографий. На большинстве из них была женщина, вероятно, хозяйка дома, хотя по фотографии трудно было определить. Она держала на руках самых разных младенцев. Получала цветы, подарки. В общем, была счастлива своей жизнью акушерки, по крайней мере, если судить по фотографиям, изображавшим не столько горский, сколько советский мир.
– Это что? – спросил я, указывая на одну из фотографий.
– А?
– Спроси насчет этого. Зачем завязывать ткань на дереве, на столбе? – Я указал на фотографию, где мужчина, расплывшийся в улыбке, привязывал к столбу рядом с каким-то домом платок. Несмотря на то что фотография была нецветной, я был почти уверен, что ткань зеленая. Потому что видел это раньше не только на фото в архивах, но и вживую.
– Это традиция… – заговорил Заур, но бабушка перебила его коротким вопросом, и Заур пояснил, чем я интересуюсь.
Бабушка улыбнулась и начала опять говорить, а Заур уже более свободно (очевидно, понимая, о чем идет речь) переводил:
– Традиция этого и моего села. Во времена Кавказской войны умирало много мужчин, и поэтому женщин обязывали после трех месяцев траура выходить замуж, чтобы рожать мальчиков, которые в будущем станут воинами Кавказского имамата. Беременные женщины не показывали свое положение, это было, в общем, не по обычаям. А зеленой повязкой семьи оповещали все село о том, что в их семье родился мальчик, будущий воин. Они гордились этим. Это был праздник для семьи, – завершили почти одновременно и бабушка, и Заур.
Потом бабушка добавила что-то еще, и он перевел:
– Просто старая традиция. Сейчас уже никто так не делает. Всё?
– Да, можем уходить, – сказал я, и Заур, еще раз попрощавшись, вышел.
У ворот он вручил мальчику пару бумажных купюр и, садясь в машину, пояснил, что это не плата за услуги, а благотворительность, и добавил:
– Чтобы Аллах помог нам с тобой. Мало ли.