бийства. И твое возбуждение перерастет в удовлетворение. Потому что ты просто извращенец, и все. Да, я промахнулся, обвинив не того человека, да, я убил твоего сына, но и ты тоже в этом поучаствовал. Ты завернул нож в окровавленную одежду Карины и отдал его сыну как доказательство того, что его честь защищена, и этим самым подставил его окончательно».
Потом я положу перед ним тот самый нож с его инициалами, нож, который тоже отчасти привел нас к нему. Затем он набросится на меня со своим новым, не познавшим человеческой плоти ножом, а я нажму на курок, и произойдет то, что произойдет. Чем бы оно ни закончилось, рано или поздно с подачи Заура полиция придет сюда и найдет наши тела. Либо найдет кого-то из нас, попивающего чай, в то время как тело второго будет гнить где-нибудь под землей в радиусе километра. Кончина, которую мне несколько раз обещал Заур.
Таков был план все эти годы. Хороший план, прошедший проверку временем. Но вместо этого я сунул руку в карман куртки и вынул предмет, который мы оба хорошо знали, но, в отличие от него, я не остановился на последней записи Кумсият, а для интереса заглянул и в самый конец.
Открыв последнюю страницу дневника, я перевернул его и положил перед убийцей. Из-за него Кумсият так и не дописала дневник и потому не прочитала оставленное ей сообщение.
Ну, во-первых, клянемся, что не прочитали ни одной строчки в дневнике!:):):)
Кумси, ты и так знаешь, что мы тебя очень любим, но на всякий случай:
Мы тебя о-о-о-о-чень любим!
Это пишу я – Ася, а Карина мне тут мешает. Она думает, что подсказывает, что мне писать, но на самом деле мешает!:-P
Извиничтоятрачутакмногоместавтвоемдневнике, но ты же знаешь, как я люблю писать все предложения с красной строки! Обещаючтоисправлюююсь!
В общем, наш злодейский план таков: дневник у тебя толстый, и, несмотря на то что ты пишешь в него часто (мы все видим, как ты смотришь на нас по-злому, а потом начинаешь что-то там строчить), ты доберешься до конца через 119 записей (я посчитала). Думаю, это примерно через полгода.
Когда ты его допишешь и увидишь эту запись, будет, наверное, июль, и я знаю, что в это время Карина уже будет замужем, а я по нашим планам должна была быть с тобой до конца августа, но планы изменились. Скорее всего, где-то в июне, через неделю после свадьбы Карины, я улечу. (Карина просит называть свадьбу не свадьбой, а бракосочетанием, потому что так красивее, но с ней уже нет смысла ничего обсуждать. Влюбленный волк уже не волк!:-D)
Кумси, я просто хочу извиниться, и Карина тоже, потому что мы обе уезжаем почти в одно время. И мы знаем, что это выглядит так, как будто мы тебя бросаем одну, и на самом деле ты имеешь полное право так считать. Я бы так считала, но ты лучше, чем я. Да и вообще, чем мы все, вместе взятые.
Ты права. Поэтому извини нас. Мы тебя очень любим, сестренка
Это звучит так очевидно и тупо, но жизнь на самом деле такая. Ты не помнишь, потому что была совсем маленькой, но мама говорила: «Однажды мои птички улетят из гнездышка». Так получилось, что она улетела первой. Ты это поймешь, когда станешь чуть-чуть старше. Всего пару лет, ты просто дождись, и однажды ты сама полетишь (если не влюбишься, как некоторые Карины, которые уже плачут в подушку, и из-за них я тоже начинаю плакать).
Просто знай, что это нормально – то, что ты злишься на нас. Это ничего, и мы заранее тебя прощаем. Главное, помни, что и тебя, и нас всех ждет интересное будущее, и если у нас с Кариной оно будет обычное, то мы все понимаем (и даже дада, он мне говорил), что ты особенная. Ты самая лучшая, самая умная и иногда самая злобная (это написала Карина, если что).
Кумси, не скучай по нам сильно! Обещаю, что мы будем видеться так часто, как только возможно.
Хотеланаписатькороткоекрасивоеписьмоаполучилоськаквсегдааа!
Сестренка, звони, пиши в любой момент!
С бесконечной любовью, Асият и Карина
Его глаза медленно шли по строчкам, затем остановились. Он некоторое время смотрел в самый конец текста, потом закрыл дневник, перевернул, подвинул обратно и опять посмотрел мне в глаза.
Не знаю, на что я рассчитывал. Может быть, надеялся пробудить в нем совесть, может, хотел, чтобы он злобно оскалился, и тогда мне хватило бы ненависти, чтобы нажать на курок. Но все, что я получил в ответ, – это были серые, мертвые и, я бы даже сказал, холодные глаза. Он не собирался как-то объясняться или оправдываться. Он будто смотрел сквозь меня. Будто пытался сказать: «Что дальше? Я такой, как есть».
Рука, державшая пистолет, задергалась. Ее охватила судорога, подаренная мне когда-то этим убийцей. Я почувствовал, как понемногу начинаю вскипать. Я не мог понять: неужели это все? Не будет никаких объяснений? Я испытывал досаду, неудовлетворение. Мне хотелось большего, хотелось извинений, объяснений, криков, крови, но ничего этого не было. Даже моя надежда на то, что он нападет, чтобы у меня была причина выстрелить, не оправдывалась.
Жизнь в очередной раз напомнила мне, что мои ожидания – это мои проблемы. Я хотел посмотреть на него и получил такую возможность, но никто не обещал мне, что я получу ответы на свои вопросы. Все, что осталось в конце моего пути, – это абсолютно пустые, прозрачные, холодные глаза. В них не было жизни, и, видимо, очень давно. Как жаль, что мы этого не заметили в нем тогда, когда стояли в коридоре и он впервые в компании товарищей прошел мимо нас. Заур мог бы сказать: «Этот слишком тихий, подозрительный», – но не сказал. Я мог сказать: «Он какой-то слишком аккуратный для этих мест», – но тоже не сказал. А он все это время просто был собой. Просто был охотником. И тогда. И сейчас.
Я встал из-за стола и пошел к двери. Оказавшись рядом с ним, я подумал, что лучшей возможности напасть на меня у него не будет, но он продолжал сидеть за столом. На долю секунды мелькнула мысль, что я могу оставить на столе пистолет, чтобы он сам «сделал, что должен», но я не был уверен, что мы думаем об одном и том же. Стоя у двери, я получил и свою лучшую возможность все закончить. Пистолет был в моей руке, а он сидел ко мне спиной. Мысленно я представил, как всаживаю пулю ему в затылок за всех, кого убил он, и это было одновременно страшное и приятное чувство. Я не думал о том, что если выстрелю, то опущусь до его уровня, что тоже стану монстром. Мне было плевать, кем я стану. Мне просто хотелось нажать на курок, но я не смог. Наверное, Заур был прав, десятки раз называя меня трусом. Да я и не отрицал этого. Однако мне хотелось верить, что в нужный момент я смогу сделать все правильно. Сейчас мне казалось правильным нажать на курок. Но я не сумел.
Разочарованный в себе, во всем мире и, самое странное, в убийце, я вышел из дома. Вынул третий привезенный мною предмет и положил его на нижнюю ступеньку. Его место было тут, а не под лесенкой Муртуза и Гасана и уж точно не у меня. Каждому свое. Нож убийце. Дневник журналисту, а пистолет, пожалуй, лучше вернуть Зауру. Если я вообще смогу уйти отсюда живым.
Я медленно пошел к машине. Слабый свет из дома освещал мою спину, а на снег падала моя тень, над которой нависла другая, более грозная. Я понял, что он встал, а его рука потянулась к ружью.
Я считал все десять шагов до машины, чувствуя спиной его взгляд, чувствуя, что он размышляет о моей судьбе. Под моими ботинками хрустел снег, и с каждым шагом я прикрывал глаза в ожидании выстрела. Страх поглотил меня, и в этих десяти шагах я увидел весь путь, что он заставил меня пройти, – годы страха, страха того, что каждый твой шаг может стать последним.
Перед моими глазами вопреки ожиданиям не пробежала вся жизнь, а пробежали лишь восемь лет, проведенные во власти страха. В его власти. А может, только эти годы и были моей жизнью, ведь свою жизнь до того дня, когда я вошел в дом Хабиба, я теперь вспомнить не мог. Но потом я подумал о сыне, и мне захотелось пожить еще, а убийца, не знаю почему, не выстрелил.
Я дошел до машины, положил руку на капот и выдохнул, будто прошел по минному полю. Обернулся. Он стоял у входа с ружьем наперевес. Мы смотрели друг на друга и оба понимали, что у меня на него ничего нет. Все мои доказательства были косвенными, на ноже не было его отпечатков, не было его крови, чтобы как-либо их связать, не было свидетелей, которые укажут на него пальцем. Был только Заур, с позором уволенный за превышение полномочий, страдающий от алкоголизма, король подлогов и пыток, в чьих показаниях засомневался бы даже я.
Я сел в машину, завел ее и тронулся, а он просто смотрел, как я скрываюсь за поворотом.
Снег перестал идти. Отъехав на пару километров от села, я остановился у железной дороги. Шлагбаум опустился, приближался грузовой поезд, а на другой стороне стояла машина Заура. Мы будто оказались по разные стороны баррикад: кто-то искал правду, а кто-то – расплату. И все эти годы мы жили так, глядя друг на друга, а жизнь, как этот бесконечный поезд, летела мимо.
Заур переехал на мою сторону, будто давая понять, что атаковать будет он, а я – защищаться. Впрочем, как всегда. Он припарковался напротив. Бросил на меня мрачный взгляд и вышел из машины. На снег выпало несколько пивных бутылок. Я тоже вышел.
– Как понял? – спросил я.
– Что это охотник или что ты тоже знаешь, кто это? – ответил он вопросом на вопрос и встал напротив меня на расстоянии шага.
– И то и то.
– Я просто его вспомнил. Там, на балконе, когда ты подошел, я уже вспомнил его. Я же говорил тебе, что видел его раньше. Когда я решился и, кстати, позвонил жене, извинился и попрощался с ней, пропал ствол, а ты выключил телефон.
– А как понял, что он тут?
– Я всегда знал, где жили все четырнадцать моих подозреваемых.
– Четырнадцать, – повторил я.
– Да, четырнадцать.
– Включая меня?
– Включая тебя, – ответил он. – А ты?
– Он оставил мне адрес в дневнике. – Я сунул руку во внутренний карман, вынул и показал ему дневник.