— Купишь у меня.
— Ты мне и так продукты выдаешь.
— Ну, Сэм, позабавь старика. В моей лавке давно никто ничего не покупал. Берут бензин, и то редко. Кассовый аппарат покрылся слоем пыли.
— Первый раз ее вижу, — сказал Сергей об уехавшей незнакомке.
— А… да, красивая стерва. Я ее знаю. Танцует в баре «Красная дыра». — Крэнк, хлюпая губами, закатил глаза — по выходным он уезжал с заправки в Пасифик-Сити прополоскать горло в обществе таких же, как он, пьяниц. — Но забудь ее, Сэм. Она подружка зверя Антона.
Сергей помрачнел. Антон — русское имя, но носил его похожий на молодого Микки Рурка пятидесятилетний ублюдок, то ли мексиканец, то ли янки. Банда у него состояла сплошь из латиносов, и держали эти пограничные отморозки огромный район — им платили негласную дань все мелкие торговцы. Только старик Крэнк не платил — у него был друг шериф. А вернее, у него нечего было брать. И Антон его не трогал. Даже за бензин рассчитывался.
Сергей видел Антона несколько раз. На этой неделе трижды кортеж из двух машин с головорезами Антона проносился к границе и обратно.
Да, спелая куколка ублажала потрепанного ублюдка. Зализанного, даже немного напомаженного, в мексиканской рубашке — в России в таких рубашках любят ходить цыгане. Попал бы он в ту тюрьму, где сидел Сергей, познакомился бы с неграми в первую ночь. Хотя он старый. В тюрьмах негры разбалованные — их ублажают молоденькие пареньки.
Сергей осмотрел себя — свое литое стройное тело. Попади он снова в тюрьму… Да, об этом лучше не думать.
Самуил Боголов снова приехал в Америку, приехал в окружении мощных секьюрити, и самым мощным среди них был Паша.
Паша с воодушевлением задрал голову — небоскребы уходили чуть не в космос.
— Мир американской мечты, — восторженно прошептал Паша.
Самуил был скептичен, губы кривила усмешка — восторги Паши его смешили.
— Паша, что это такое — американская мечта?
Паша вернулся с небес в реальность. Он посмотрел на чуть пьяного, чуть нервного, но самоуверенного босса. Пятьдесят шесть лет, но какой он крутой — мощный, немного полноватый, изъеденное жизнью лицо. Бронтозавр, мамонт, несокрушимый монстр, мужчина в пике зрелости. Он так долго стремился к большим деньгам и поймал их только недавно — пять лет назад — сто восемьдесят миллионов баксов. Убийства, наркотики, оружие, работорговля. Все мыслимые и немыслимые грехи. И вот он в США — король жизни. Приехал повеселиться. И пошалить. Рядом «линкольн», доставивший из аэропорта к самому крутому отелю Лос-Анджелеса. И амбалы охраны (крутые бандиты — все в федеральном розыске ФСБ). И он — Паша-отморозок.
Это немыслимо! Это Лос-Анджелес! Это Калифорния! Это они — самые отмороженные отморозки из морозной России — приехали проиграть пару миллионов баксов в казино и трахнуть пару-тройку голливудских звезд.
Самуил сделал последнюю затяжку гаванской сигары и почти половину ее (непозволительная роскошь!) швырнул ловким щелчком в золоченую урну. Негр-швейцар на дверях, сразу узнав русскую братву, расплылся в белозубой улыбке — русские платили крутые чаевые.
Мальчики из отеля, в форменной красной одежде, вышитой золотом, в дурацких черных кепочках на макушках, уже тащили чемоданы из глубокого багажника «линкольна».
Самуил не спешил.
— Паша, ты слышал мой вопрос?
— Босс, американская мечта, как я читал в книгах, — это возможность любому смертному из самого низа взлететь до небес. Это успех, доступный каждому. Если ты будешь стараться…
— Брось, Паша. Разве ты не смотрел американских фильмов? Их мечта — стырить кучу бабок (не важно, где и у кого) и слинять с ними в Мексику!
На третий день Самуил заскучал в Лос-Анджелесе. Те же прелести, даже круче, он имел в Москве и Питере. Куда ни сунься, кругом одни русские, хохлы и белорусы — приезжие и эмигранты: в ресторанах, магазинах, борделях, на хоккее. Даже в кино вовсю снимаются! Что за жизнь такая?! Хочешь отдохнуть от своих и не можешь!
Договорившись с таксистом, покатили в Пасифик-Сити — местечко у самой границы с Мексикой. Там кругом прерии, кактусы, незаконные иммигранты мачо-мексиканцы и вообще все по-американски, как в пыльных голливудских фильмах, — битые старые автомобили, доступные белозубые студентки колледжей и барменши с силиконовыми сиськами, салуны и боулинги, драки там и все остальное… Ящик виски взяли с собой — в пограничной дыре (от Пасифик-Сити до Мексики сорок миль) виски стоило на полдоллара дороже за каждую унцию.
Все хохотали:
— Будем во всем равняться на американцев, будем прижимистыми и экономными!
По настоянию Самуила все переоделись в джинсу. Ехали с открытым верхом — Самуил велел убрать у кабриолета брезентовую крышу. Запылились. Волосы стали дерюгой. Паша, привыкший к комфорту и стерильной чистоте, квасил толстые губы — ему в такой Америке не нравилось. Он ныл, что привык каждый вечер мыть свой пенис специальным гелем, обладающим успокаивающим целебным эффектом. Как было приятно возлежать на скрипящих чистотой цветных простынях и ощущать в трусах, что твой пенис тщательно вымыт и сам ты эталон стерильности.
— Брось, Паша. — Самуил, держа сигару всеми пальцами руки, старательно трудил губы, вытягивая из нее вкуснейший никотин. Пыхнув дымом (хорошо пыхнул, эффектно), Самуил прищурился: — Пенис — так говорят американцы.
Шофер, услышав слово «пенис», одобрительно оскалился и закивал (ни черта не понимал по-русски). Самуил не смотрел на него.
— Русские говорят — член… Даю тебе слово, Паша, твой член в той дыре, куда мы едем, скучать не будет! Я тебе куплю таких американских девочек, хоть белых, хоть цветных — закачаешься!
Паша не поверил:
— У нас в Москве можно всяких американских девушек отыметь, и белых, и цветных! Зачем сюда было ехать? У нас дома круче можно было оторваться.
— Дома! Дома! А тебе ничего не интересно, да? — окрысился Самуил. — Что вы за люди такие?!
— Нормальные люди, — тихо буркнул Паша, но Самуил услышал.
— Заткнись! — сказал он, нажимая голосом. — Сказал, тебе понравится, значит, понравится!
Фамилия у Самуила была Боголов. Отчество — Дармалович. Отец его был бурят — Дармала Боголов. Родился Самуил в пригороде Иркутска. Мать Самуила, красивая чернокудрая еврейка, разродившись с трудом и поймав сепсис в нестерильном сельском фельдшерском пункте, вырвала клятву у плачущего Дарьки Боголова, что сына он назовет Самуил. Она покормила младенца всего раз, а после, прижав к себе, рыдая, умерла от заражения крови.
— Самуил, мальчик мой…
Самуил ехал сейчас в открытом авто, ветер жег лицо горячим вкусом чужой земли, дым сигары ел глаза. Ему казалось, что он помнил свою мать и эти ее слова. Все говорили, что это его фантазия. Не может человек помнить то, что происходило с ним на вторые сутки от рождения. В интернате пацаны над ним смеялись за эту память и часто били. А он точно помнил, что мать плакала, когда его принесли и вручили ей в руки — беспомощную личинку, зародыш человека. Зародыш. Через пятьдесят один год этот зародыш хапнул свой первый миллион баксов. Сейчас, в пятьдесят шесть, у него их сто восемьдесят. А жизнь все равно осталась дерьмом.
Семьи нет.
У него никогда не было семьи. Мать умерла, так и не оправившись от родов. Отец, завхоз какого-то там агрокомплекса, умело воруя, сумел обеспечить сыну воспитание в ленинградском интернате (понятно, за большие взятки). Тогда, при Советском Союзе, по какой-то там плановой разнарядке все «коренные народы» Якутии и Дальнего Востока жили в интернатах и поступали именно в институты города на Неве, колыбели ленинской революции… Потому и Самуил оказался в Ленинграде, но отцу приходилось приплачивать, чтобы сына не гнобили… Кстати, отца убили тувинские трактористы. Что-то он им однажды не выдал, какую-то деталь для трактора. Шарахнули в лоб увесистой монтировкой…
Самуил, глубоко вздохнув, качнул головой, сильным щелчком отправил окурок сигары в клубящуюся за машиной дорожную пыль.
Ему всегда было плохо в интернате. Зачем отец держал его далеко от себя? Детство — черная полоса жизни. Может быть, будь они вместе, ничего бы с отцом не случилось там, в Иркутске, тогда, сорок шесть лет назад.
Мать — еврейка, отец — бурят. А вырос Самуил русским. У него и в паспорте так значилось: Самуил Дармалович Боголов — русский.
Когда кто-то из русских пытался называть его евреем, он сразу бил ему в лоб увесистым кулаком. Когда кто-то из евреев намекал, что он не еврей, он поступал точно так же. Самуил, имея очаровательные бурятские щечки, во всем походил на мать. Был очень красив в молодости. Он и сейчас был очень и очень импозантен. У него было много русских женщин, были хохлушки, сладострастные немки, молдаванки, латышки. Сегодня вечером будут американки.
— Девки из колледжа. Надо снять девок из колледжа вот с такими сиськами, как волейбольные мячи, — сказал Самуил.
«Злодеи» на заднем сиденье заржали.
Последние десять лет Самуил смотрел американские фильмы про таких вот тугозадых, грудастых девок с упругими, утянутыми животами и мечтал, что отымеет их с десяток. Но в Лос-Анджелесе, недалеко от отеля, таких не попадалось. Только чернокожие проститутки. И еще русские и хохлушки.
Хохлушки вообще достали. Они по Москве и Питеру достали всех сверх меры. И в Турции, и на Кипре. Было такое ощущение, что хохлушек миллионов сто, больше, чем все население Украины, вместе взятое. Но вообще они классные! А сегодня пятидесятишестилетний член Самуила жаждал американского секса!
Когда приехали в Пасифик-Сити, судьба Самуила решилась в полчаса — ни о каких девках из колледжа речи уже быть не могло: он увидел в стриптиз-баре Наташку Лопес — двадцатипятилетнюю латиноамериканку.
— Однако, — сказал Самуил, безвольно щупая свой бумажник.
Он сидел за столиком в накуренном баре, совсем рядом со сценой, где крутила голой задницей она, смуглокожая богиня, и понял, что попал по-крупному (русские мужики — они ведь самодуры) — таких Самуил даже в кино не видел. Как говорил идиот Паша, захотелось сразу жениться. Паша после этих слов всегда уточнял: не потрахаться, а именно жениться.